Царь, у которого ничего не получалось из задуманного, и без старца понимал, что живет не так. Наследника все не было, Анастасия родила двух дочерей, но обе умерли. Вокруг уже стали поговаривать, что не способен царь, как и его отец, иметь наследника. Хуже всего, что подняли головы Старицкие. Если у царя не будет сына, то их власть снова. Иван метался по горнице, скрипя зубами, его злили бестолковые уговоры Сильвестра.
– Ты только и можешь, что обещать благополучие в будущем! Мне сейчас сын нужен!
Анастасия говорила другое: на богомолье нужно, поклониться святым местам…
А еще была Казань! И впервые Иван не послушал жену. Как молила его Анастасия, упрашивала не ходить самому, быть осторожным. Но царь уже знал, что должен вести свое войско. И ведь получилось, одолели Казань!
На Казанском престоле правители менялись без конца. Сафа-Гирей снова выгнал Шигалея и уселся сам. Конечно, Шигалея терпеть тяжело, одна его наружность чего стоила… Шигалей был мал ростом, зато необхватен в теле, коротконог, с длинными ступнями, точно взятыми от другого туловища, уши длинные, едва не до плеч… Лицо мясистое, бабье, бабье же и седалище. Великий князь Василий точно специально казанцам такого царя поставил, в насмешку. Эту насмешку то и дело изгоняли из города, либо он сам бежал. Но и те, кто менял Шигалея, тоже долго усидеть не могли.
Сафа-Гирей Русь ненавидел хуже Батыя и разорения ей принес не меньше, его поддерживали крымские татары. Новое воцарение Сафа-Гирея грозило Москве большими бедами. Иван решил, что пора показать, кто сильнее. В декабре 1547 года выехали во Владимир, но пушки следом сумели отправить только к январю. Слякоть стояла такая, что пушки грозили попросту утонуть в грязи, не добравшись не только до Казани, но и до Нижнего Новгорода. Лед на Волге покрылся слоем воды, намыло множество продушин, в которые без счета проваливались и лошади с орудиями, и люди. Отряду князя Дмитрия Бельского с трудом удалось переправиться на другой берег. Он же прислал сказать Ивану, что всем войском рисковать не стоит. Царь и сам раздумывал, не вернуться ли, уж больно плоха погода для зимней войны. Морозов не было совсем, дороги развезло, с неба то лепил мокрый снег, то ледяной ветер косил холодным дождем.
В результате царь со своим войском вернулся в Москву, а к Шигалею в помощь отправился только Бельский. Вместе с некрасивым татарином они сумели дойти до Казани, где побили войско Сафа-Гирея. Отличился князь Семен Микульский. Но осаждать город не стали, пограбили окрестности и вернулись домой.
Весь 1548 год был таким же мокрым, как его начало. Иван ломал голову, как теперь быть с Казанью. Шигалей власть захватить не смог, чтобы снова воевать Сафа-Гирея, надо сначала привести в порядок свое собственное войско. И царь занялся именно этим.
К Ивану торопился вестник из Казани, посланный сторонниками Москвы. Он не знал, что в той грамотке, что зашита глубоко в полу кафтана, но знал другое – в Казани помер грозный Сафа-Гирей! Помер глупо, напился пьяный и расшиб себе голову. Ходили слухи, что ему помогли, но только слухи. Власть взяла царица Сююн-Беки, а царем провозглашен ее сын Утемиш-Гирей. Мальцу всего-то два годика. Одновременно с послом в Москву совсем другие люди из дворца отправились за помощью в Крым.
Вестник к Ивану поспел вовремя и грамоту привез в сохранности, а вот его соперникам не повезло – казаки изловили их и переправили казанский крик о помощи вместо Крыма в ту же Москву. Напрасно ждала Казань подмоги от своих собратьев из-за Перекопа, не пришла помощь. Чтобы оттянуть столкновение с Москвой, решено было кланяться царю Ивану. В июле из Казани от имени младенца Утемиш-Гирея прислали слезную грамоту с просьбой о мире. Царь довольно усмехался:
– Это раньше я был мал, а Сафа-Гирей силен, теперь наоборот! С младенцем переписываться не стану, пусть присылают добрых людей.
Добрых людей не прислали, и московское войско снова выступило в поход на Казань. Только в этот раз подготовились лучше, и зима стояла крепкая, без больших оттепелей. Сначала все шло хорошо, но в феврале постигла та же беда – нежданная слякоть! Иван злился:
– Да что ж это?! По осени от Москвы не выберешься, а пока до Казани дойдешь, так здесь дождями изводит!
Размышления привели к уверенности, что нужно сначала осложнить казанцам жизнь блокадой и построить крепость, из которой потом выступать. Так и сделали. На Круглой горе в устье Свияги вдруг вырос Свияжск, где к приходу царя приготовлен запас всего необходимого. Построили этот город хитро. Понимая, что казанцы не дадут спокойно возводить крепость, русские сначала срубили настоящие крепостные сооружения со стенами, воротами, башнями, пометили все бревна до единого, постройку разобрали и, сложив на плоты, сплавили по Волге. А на месте быстро собрали все заново, заполнив укрепления землей. Получилось настолько быстро, что пока казанцы сообразили, в чем дело, крепость уже стояла, щетинясь полутора сотнями больших орудий. Москва показывала, что она встает с колен и с ней придется считаться!
Все речные подвозы к Казани тоже постарались закрыть. Первыми из города побежали, бросив на произвол судьбы своих жен и детей, крымчане, но попались сторожившему Каму воеводе Бахтияру Зюзину, были биты и потоплены.
Пересилили тогда Казань, снова сел в городе Шигалей. Но главным было не это, вернулись домой тысячи русских пленных! Больше 60 000 тысяч избитых, изувеченных, голодных, обовшивевших людей прибрели, едва передвигая ноги, к своим семьям, уж и не чаявшим когда-нибудь их увидеть. Вот за это и ратовал прежде всего Иван. Первым условием было освобождение русских из полона. Не могли простить в Москве многие тысячи своих загубленных в татарском плену соотечественников.
И поначалу казалось все хорошо, но очень скоро оставленные в Казани для надзора за освобождением пленников бояре сообщили, что казанцы русских не освобождают, держат в ямах закованными в цепи. Пришлось отправляться к городу снова. Дорого далась Казань русским войскам, упорно сопротивлялись татары, прекрасно понимая, что пощады за все их прежние измывательства и притеснения не будет, припомнят убитых и замученных, не поверят больше русские слезным мольбам, которым грош цена.
Это и случилось. Несмотря на все усилия казанцев, постаравшихся испортить мосты и гати, несмотря на проливные дожди, московское войско встало под Казанью. На рассвете 23 августа полки уже заняли свои места вокруг города.
Но Казань сильна, стоять осадой можно хоть до следующей весны. Просто штурмом не взять. Что делать? Бить долго по одному месту, чтобы появилась брешь в стене, не получалось. Пушкари разводили руками: орудия сильны, но татары близко не подпускают, сами палят в ответ, можно орудия погубить. Воеводы вдруг предложили: а если подкопать под стену и заложить порох туда? Небось если рванет, то стена может и обрушиться? А дальше уже доделают…
Так и решили, за подкопы взялись немедля, пока не зарядили осенние нудные дожди.
Стоявшим осадой русским немало досаждали скрывавшиеся в лесах татары и ногайцы под предводительством Япанчи. Когда их удалось разгромить и многих взять в плен, царь приказал привязать пленников к кольям на виду у всего города, чтобы казанцы видели, что с ними будет. Приказание выполнили, поближе к городским стенам в землю врыли высокие колья, к которым привязали татарских пленных, скрутив руки за спиной. Со стен в сторону русских понеслись проклятия.
– Ага, не нравится, собаки?! – кричал в ответ сотник Терентий, у которого казанцы в неволе зверски замучили двух братьев, медленно поджаривая их на огне. Он готов был сам перебить пленников, но царь распорядился не трогать.
Вдруг на стенах показались люди. Сначала подумалось, что это вышли мурзы, посмотреть на своих. Терентий довольно хмыкнул: пусть увидят, что с ними со всеми будет, если не освободят оставшихся в полоне русичей и не перестанут разорять русские города и веси! Но радоваться не пришлось. Стоявшие на стене люди вдруг подняли пищали, один за другим взвились дымки, и в привязанных к кольям их соотечественников… полетели пули!
Терентий даже не сразу поверил – казанцы бьют своих?! Убивают татар, которых никто губить не собирался?! И это вместо того, чтобы попытаться их спасти или на худой конец выкупить?
Со стен доносились какие-то крики. В ответ один из привязанных татар тоже закричал. Русские наконец опомнились и тоже принялись стрелять в ответ, заставив казанцев отступить со стен. Пушкари, подсуетившись, дали залп из трех пушек. На стене остался только один татарин, который все равно что-то кричал своим вниз. Ему отвечали, правда, не очень уверенно и громко.
Терентий пнул привязанного к ближнему столбу пленного:
– Чего он кричит?
И сообразил, что татарин вряд ли поймет русскую речь, но тот оказался понятливым, усмехнулся:
– Кричит, что лучше нам погибнуть от руки своих, чем от ваших нечистых рук, шакалы проклятые!
Терентий пнул привязанного к ближнему столбу пленного:
– Чего он кричит?
И сообразил, что татарин вряд ли поймет русскую речь, но тот оказался понятливым, усмехнулся:
– Кричит, что лучше нам погибнуть от руки своих, чем от ваших нечистых рук, шакалы проклятые!
Терентий изумленно раскрыл на него глаза:
– Это про шакалов он кричал или ты?
– Все мы! – Лицо татарина перекосила злоба, выкрикивая проклятия, он брызгал слюной. Терентий даже незаметно вытер руку, на которую слюна попала, точно та могла оказаться ядовитой.
– Во дурак…
А со стены полетели стрелы, разившие пленных.
В шатер Ивана почти вбежал князь Курбский:
– Государь! Татары своих бьют!
– Что?! – изумился Иван.
– Как есть бьют! – подтвердил возле входа в шатер князь Горбатый-Шуйский. Это он со своими сумел захватить почти четыре сотни пленных. – Кричат, чтоб лучше гибли от своей чистой руки, чем от нечистой христианской!
Зубы Ивана скрипнули от злости.
– Хотят гибели своих?! Пусть видят ее! Всех перебить немедля у них на виду! – Царь обернулся к Курбскому: – Больше с ними не возиться, пленных не брать! И с подкопом поторопитесь!
Казанцы-перебежчики рассказали, что в городе воду берут из подземного ключа у Муралеевых ворот. Под них начали второй подкоп. Работавший с утра до вечера заступом Хотюня с трудом распрямился. Который день на четвереньках или совсем ползком. Шире долбить нельзя, подкоп может обвалиться, да и казанцы услышат, потому крючились, согнувшись в три погибели. В подкопе воздуха мало, дышать тяжело, со лба пот льет ручьями, застилая глаза, но мужики работают, долбят и долбят, проталкивая землю назад ногами. Чем скорее доберутся до их тайника со свежей водой, тем скорее падет Казань. Небось, как пить нечего будет, станут казанцы сговорчивей?
Орудуя заступом, Хотюня размышлял, тихо разговаривая сам с собой. Кто бы эту Казань трогал, если бы они не налезали всякий год на русские города, что ближе к Москве! Царь Иван Васильевич хотя и молод, а, говорят, разумен. Сколько раз казанцам предлагал своего Шигалея, чтоб только жили тихо и русских не убивали, не полонили. Так нет ведь, басурманы проклятые, ни единого годка покоя от них не было! У Хотюня жену с малыми детками увели, пока он сам на торг во Владимир ездил. Сгинули, видать, в полоне Зорюшка и лапушки дочки-погодки. И сынок пропал тоже… От воспоминаний о погибшей из-за насильников семье заступ в руках русича застучал злее.
Таких, как он, много, почти у всех, пришедших к Казани, родные погибли от рук басурманов, у каждого есть свой спрос с проклятых. Оттого и злы русские, оттого и не миновать расправы казанцам. Зря они не согласились встать под руку молодого царя Ивана, решилось бы все добром. Нет, не захотели колени преклонить, прощения за все свои злодеяния попросить. Русские хотя и страшный счет к казанцам имеют, но повинную голову меч не сечет, простили бы небось. Так нет ведь! Закрылись, проклятые, в своем городе за стенами, даже оттуда пакостят, как могут. Вот потому и не ждать им пощады, когда русские все же возьмут Казань! И чтобы это случилось скорее, Хотюня и такие же, как он, долбят и долбят сырую землю, задыхаясь в подкопах, мечтая только об одном: расквитаться с обидчиками.
Выбравшись на поверхность, Хотюня долго сидел, глядя на крепкие стены Казани. Рядом тяжело опустился наземь такой же, как он, копатель Михей. Тоже посидел, вглядываясь в даль, потом вздохнул:
– Слышь, Хотюня, я чего думаю…
– А? – устало отозвался тот.
– Мы колодезь нарушим, а там ведь тоже бабы с детьми…
– Ну? – подивился Хотюня. Чего это Михей? Ясно, что в городе баб с детишками полно.
– Жалко их… А как на приступ пойдем, всех без разбору бить станем?
Хотюня ответил, не раздумывая:
– Я баб бить не стану. Хотя они наших не жалели!
– Так они басурманы, а мы русские!
– Ага, потому им можно моих было в полон угнать с веревкой на шее?! Любого казанца, какого увижу, задушу своими руками! И баб бы их всех перебить, чтоб татей не рожали!
– Бабы не виноваты, – почему-то смущенно возразил Михей. Хотюня вздохнул:
– Бабы нет. И детишки тоже. Да только старше станут, нам мстить начнут. А наши дети им…
– Будет ли конец этой мести?
– Нет. Пока род людской будет жив, не будет.
– А священник говорит, что прощать надобно уметь даже заклятому врагу…
– Вот пусть он и прощает! А я как своих детишек и женку вспомню, так никому простить не могу! Потому, как в город попаду, так не пощажу ни единого татя! – Кулаки Хотюни сжались так, что ногти впились в ладонь, оставив красные следы. Покосившись на пудовые кулаки товарища, Михей понял, что многим казанцам несдобровать при штурме, у многих русских кулаки вот так сжимались при мысли о мести насильникам.
Через пять суток князь Серебряный услышал в подкопе над головами голоса людей, пришедших за водой. Когда в подкопе взорвали 11 бочек пороху и вместе с тайником взлетела часть стены, особо горячие русские полки бросились в город. Царь едва удержал от немедленного штурма остальных.
– Царь Иван Васильевич, пошто не даешь побить поганых? Многих уложили уже, чего же оставлять других?
– Подождать надобно, в малый пролом многими силами не войдешь, только людей погубим.
Не знавшие о втором большом подкопе разводили руками: и чего ждать?
Тем временем на городские стены выходили местные колдуны и ворожеи, мерзко ругались, срамно показывали голые зады, размахивали тряпьем в сторону русских, выкрикивая какие-то заклинания. Сначала московитов такое чудачество смешило. Но однажды к князю Андрею Курбскому подошел пушкарь и, кивнув в сторону изгалявшихся на стене казанцев, мрачно пробасил:
– Ныне кривляются, значит, к вечеру либо ветер, либо ливнем польет…
Князь Андрей Курбский живо обернулся к пушкарю:
– Ты заметил?
Тот кивнул:
– Всякий раз так, княже. Проклятые ведьмаки они, чары поганые на нас насылают. Сколь раз уж было, сколь нас эти бесконечные дожди губили, что зимой, что, вон, летом.
Курбский метнулся к Ивану:
– Государь, вели молебны служить! И впрямь поганые свои чары на нас насылают!
Подумали вместе, действительно так получалось, никто из местных таких мерзких ливней не мог припомнить, какие всякий раз начинались, стоило русским подойти к Казани.
Тут же совершили первый крестный ход, неся крест с частицей Животворящего Древа, провели молебны. Помогло! С того дня сколько ни выходили проклятые колдуны на стены, стоило вынести крест, их как ветром со стены сдувало. Дожди прекратились. Зато многим стали приходить вещие сны о победе над Казанью.
Осада Казани шла уже пятую неделю, и конца ей не было видно. Сделали подкопы под воротами города, взорвали несколько башен. Кроме того, заложены несколько больших подкопов. Оставался последний, решающий штурм города.
И все же царь отправил к городу с предложением сдаться, на что казанцы ответили:
– Не бьем челом! На стенах Русь, на башне Русь – ничего, все помрем или отсидимся за новой стеной, какую поставим!
И снова царь скрипел зубами:
– Сами свою судьбу решили! В плен никого не брать! При штурме живыми оставить только женщин и детей!
Казанцы заметили приготовления на стороне русских и тоже принялись готовиться.
Пушкарь Данила проснулся и рывком сел, ошалело оглядываясь. Но все было спокойно, вокруг тихо сопели, с присвистом храпели, постанывали или бормотали во сне такие же, как он, воины. Рядом спал, сладко разметавшись на подстеленной попоне, Семен, за светлые волосы прозванный Белашом. Ему, видно, снилась любушка, все звал подойти поближе…
Данила усмехнулся и постарался снова устроиться поудобней, завтра штурм, потому надо поспать. Где-то вдали перекликались между собой дозорные, вдруг всхрапнула лошадь, из осажденного города донесся собачий лай. Пушкарь повернулся в сторону крепостных стен, вглядываясь в темноту. Эти татары хитрые, могут напасть и среди ночи. Понятно, что не пересилят, но урон нанесут. Он заметил, что и дозорный у костра тоже прислушивается к лаю. Не выдержав, Данила поднялся и подошел к воину. Сторожил бывалый стрелец Гордей, этот и мухи вражеской не пропустит, усмехнулся:
– Чего не спится, боишься?
– Не… – помотал головой Данила. – Просто проснулся, теперь не заснуть.
– Ты ж не старый дед, которому спать не хочется. Иди ложись, до утра еще далеко…
Но Данила возвращаться не стал, все же присел у огня, зябко поеживаясь. Как ни тепла одежка, а все же осень, от земли холодом тянет. Долго сидели молча, потом Данила решил поспать, пристроился тут же у костра. Но стоило закрыть глаза, как приснился давно знакомый сон. И не поймешь, сон это или давешняя явь: татары уводили в полон женщин и детей из их маленького городка. Слышны вопли, плач, конское ржание, щелканье кнутов, окрик татарина и умоляющий женский голос:
– Данила, беги! Беги, сынок!