Вот это поворот!
– Надо сказать им, что у меня охранные грамоты короля Сигизмунда! Вели, чтоб этот псковитянин перевел!
Рослый, заросший бородищей мужик в рваной одежде сидел у самой решетки, привалясь спиной в стене и вытянув ноги. Узник, видимо, был старожилом тюрьмы, его даже не связали. Васька принялся убеждать:
– Слушай, помоги развязаться, а?
Тот внимательно посмотрел на бедолагу и вдруг поинтересовался:
– А вы как в Гельмет попали-то, да еще ночью?
– Не твое дело, – буркнул Шибанов.
– Не мое, так и не замай! – Мужик отвернулся к стене. Ему-то что, его не собираются вешать поутру.
Васька решил все же уговорить мужика освободить их от уз. Подобравшись поближе, зашептал:
– А сам-то ты откуда? Как сюда попал?
– Сказал же, из Пскова, в плен взяли, когда неподалеку в веси у сестры был. А князя твоего за лазутчика принимают. Поутру повесят, и все. Чего он сюда-то сунулся?
Васька что-то вяло промямлил в ответ. Мужик не отставал:
– Меня связанным притащили и били так, что после два дня глаз разлепить не мог. Да и взяли безоружным. А вы при оружии и на конях, чего же в замок полезли?
Шибанову совсем не хотелось говорить, что бежали, принялся крутить, объясняя что-то про разведку… Лицо мужика перекосила гримаса презрения.
– Разведка, говоришь? А чего же князь в разведку с мешком денег ездит? Изменник он, вот что! А изменников пусть казнят, хотя и немцы!
Шибанов разозлился:
– Не твое дело, что князь удумал! Ты, смерд, свое место знай!
– А я и знаю, – усмехнулся псковитянин. – Только наше место сейчас одно: литовская темница, что для меня, смерда, что для твоего князя.
Немного погодя слуга все же снова подполз к мужику:
– Слышь, тебя как кличут-то?
Тот открыл один глаз, хмуро поглядел на Ваську и процедил сквозь зубы:
– Андреем крещен…
– Как и князя, – не удержался Шибанов. – Помоги объяснить этим дурням, что князя надо спешно отправить в Вольмар.
– Это зачем? Чтобы он там русских людей предавал? Нет!
Уговорить мужика так и не удалось, но к утру в Гельмете нашелся немец, знавший русский язык. Он явился, почесываясь спросонья во всех местах, до каких могли дотянуться пухлые, давно не мытые ручонки. Видно, и сам гельметец тоже давно не видал воды вволю.
Толмач не стал долго раздумывать, сразу перешел к делу:
– Вы кто, русские? Как сюда попали? Бежали, что ли?
Удивляться такой прозорливости не стоило, как еще могли попасть в замок русские из Юрьева?
Васька оживился:
– Скажи этим бестолочам, что князь едет по делам к королю Сигизмунду. По его приглашению!
Толмач не торопился выполнить его требование, разглядывая узников, словно прикидывая, что с них можно взять. Это сразу поняли все, Курбский снял с пальца большой перстень, который не углядели ночью немцы, и протянул толмачу:
– Возьми, только объясни им, что я еду к королю, пусть проводят до Вольмара.
Толмач перстень взял, шустро спрятал в карман, но к немцам не ушел, почему-то задумчиво щуря глаза. Шибанов хотел спросить, неужто мало, но тот вдруг заговорил сам:
– Тебе, князь, я мыслю, не стоит о короле Сигизмунде говорить… До Вольмара не доедешь…
– Почему? – изумился Курбский.
– Небось и грамоты охранные имеешь?
– Конечно, имею! – Курбский полез за пазуху за драгоценными свитками. Рука толмача поднялась в предостерегающем жесте:
– Не показывай! И молчи про них, пока в Вольмар не попадешь.
Курбский не понимал, но объяснения последовали довольно толковые: деньги отобрали, значит, если князь скажет, что едет к королю, да еще и по приглашению, то стража попросту побоится пропускать его дальше. Ведь, добравшись до Сигизмунда, он наверняка навлечет на тутошних неприятности. Его проще повесить, как лазутчика, – и все дела.
– Так что же делать? – растерянно произнес князь.
– Постараюсь, чтобы тебя отправили в Армус, а там уж сам попадай в свой Вольмар. И чего ты туда рвешься? – пожал плечами толмач.
– Там меня ждут!
– А…
Толмач выполнил обещание, пленников действительно отправили в замок Армус. С Курбским ехали уже не все, но Васька Шибанов от хозяина не отставал. Куда девались остальные слуги и что с ними будет дальше, князя не интересовало. Он уже хорошо понял, что едет не с посольством и не во главе большого войска, потому пока зависит не от короля Сигизмунда, а от вот таких давно не мытых, нечесаных дурней, несущих службу в забытых Богом дальних замках. Его задача живым добраться до Вильно, иначе все старания получить гарантии короля и его сената будут попросту ни к чему! Пришлось терпеть все унижения и неудобства, какие ему в изобилии обеспечили приграничные литовцы.
К вечеру ограбленный еще и в Армусе (даже лисью шапку сняли!) Курбский все же добрался до Вольмара, предъявив охранные грамоты. Позже он потребовал судебного разбирательства из-за наглого ограбления.
А тогда, оказавшийся обобранным до нитки, не получивший немедленного желанного признания и обещанных выгод, князь Андрей выплеснул накопившуюся горечь в немедленном письме к Ивану Васильевичу: «…всего лишен был и от земли Божьей тобой изгнан…» Курбского нимало не смутила явная ложь, ведь не царь Иван лишил его золота и не гнал он воеводу.
Андрей Михайлович сидел, склоняясь над заляпанным чернилами листом. Горько и больно было понимать, что сам виноват в своем изгнании. Нет, если бы остался, то дыбы не миновать. Или в лучшем случае пострижения в каком-нибудь дальнем северном монастыре. Ведь даже свою тетку княгиню Ефросинью царь Иван не пожалел! Горечь вылилась в злые, не всегда справедливые слова письма.
А еще росла злость на государя, которому вольно вот так распоряжаться судьбами бояр, знатных воевод, лучших людей Московии. Эта злость темнила не только разум, но и душу, все больше хотелось досадить московскому царю. Что князь Курбский и сделал. Он, не задумываясь, выдал ливонских сторонников Москвы, назвал имена московских разведчиков, прекрасно понимая, что обрекает людей на пытки и мучительную смерть. Но чужие мучения и чья-то погибель князя Курбского не беспокоила, он думал лишь о себе. Очень хотелось как можно сильнее досадить государю, от которого бежал!
Но немедленно наступать на Москву, мстя за беглого боярина, король Сигизмунд, как видно, не собирался. Как Курбский ни злился, но ничего, кроме небольших подачек, от литовцев немедленно он не получил.
И денег спешно ему возвращать тоже никто не собирался. Кто же виноват, что его ограбили? Стража в Гельмете только развела руками: «Не видели, не знаем…» Даже будучи наказанными, ни дукаты, ни талеры обратно не отдали, следы от побоев скоро пройдут, а золотишко останется… Сидеть без денег и жить на мелкие подачки было слишком муторно, и тогда князь решил попросить помощи у тех же печорских монахов. Попросить в долг, обещая вернуть с прибавкой.
Шибанов вздыхал: то ли чего-то не продумал князь, то ли литовцы обманули, только никаких выгод от своего бегства Курбский не имел. То, что на него косились, понятно, кто же почитает предателя? Но ведь и денег не дают!
Прошло несколько дней после побега в Литву, но и князь, и его люди уже вполне вкусили презрения окружающих, почему-то никто не желал воздавать хвалы Курбскому за его бегство. Еще хуже было слугам. От троих русов сторонились, как от зачумленных.
Сильно переживал Васька Шибанов, он был готов глотку перегрызть литовцам за своего хозяина. Потому, когда кликнул Андрей Михайлович, прибежал на зов, как верный пес.
Князь был мрачен, его красивое лицо сильно подурнело от тяжелых дум, злость перекосила четко очерченную линию губ… У крыльев носа легли две скорбные складки. За несколько дней Андрей Михайлович постарел, казалось, на десять лет. Холоп тихонько вздохнул, жаль князя…
Курбский вдруг повелел:
– В Юрьев пойдешь! И к псково-печорским старцам.
Васька не сразу понял, нравится ему такое поручение или нет. Но уж удовольствием холопа князь интересовался меньше всего. Он достал свернутую грамоту, подумал и добавил несколько монет.
– В подпечье достанешь письма. То, которое для старцев писано, вместе с вот этим им и отдашь. А второе велишь передать государю. Старцы сделают.
– Кому?! – ахнул Шибанов. Неужто князь вернуться надумал? Оно бы хорошо, лучше уж в Юрьеве, чем здесь, среди чужаков белой вороной сидеть. Курбского вопрос не смутил, спокойно глядя в лицо холопу, повторил:
– Вторую грамоту велишь передать в Москву государю. Пусть знает, что я о нем думаю. Поедешь сегодня. Станут спрашивать где, не ври, ответствуй, что у короля Сигизмунда, потому как на Руси жить невозможно стало! От царя Ивана никому блага нет… Нет, постой, сначала в Печоры заедешь, это письмо отдашь и на словах скажешь, чтобы из-под печи спрятанные вытащили да царю передали. И с деньгами от старцев осторожней будь, чтобы не обобрали, как в Гельмете.
Шибанов не стал спрашивать, что за деньги, и без того понял, не дурак, только головой покачал. Без денег в Литве князю худо, он широко жить привык. Да только станут ли старцы ему свои давать, тем более если в Москве уже знают о побеге? Но не холопское дело в княжьи дела лезть, велено – выполняй.
Шибанов не стал спрашивать, что за деньги, и без того понял, не дурак, только головой покачал. Без денег в Литве князю худо, он широко жить привык. Да только станут ли старцы ему свои давать, тем более если в Москве уже знают о побеге? Но не холопское дело в княжьи дела лезть, велено – выполняй.
Васька уехал поутру, махнув ему вслед рукой. Курбский вдруг обнаружил рядом с собой на крыльце другого слугу – Степана.
– Ты чего это? – даже вздрогнул от неожиданности князь Андрей.
– Князь Андрей Михайлович, Васька поехал милости у государя просить? – с надеждой в голосе вдруг поинтересовался Степан.
– Что?! – вытаращился на него Курбский.
– Андрей Михайлович, может, вернулись бы, а?
– Замолчь! – Лицо Курбского перекосила гримаса гнева, он схватился за висевшую на боку саблю, собирался ехать к королю с требованием поторопить правительство в выделении ему новых владений в Литве взамен утерянных в Московии. Взгляд князя не сулил слуге ничего хорошего, но Степана уже понесло:
– Повинную голову меч не сечет, государь, хотя сказывают, и рьян очень, да ведь отходчив… Поклонился бы, глядишь, и простили…
Никогда не смел раньше Степан не то что советовать Курбскому, но и вообще голос подавать! Что на него нашло? Или за эти дни истосковался по родной земле? Не суждено было слуге ее увидеть. Злость на глупого холопа затмила разум Курбского, жизнь слуги прервал удар сабли. Князь не пожелал слушать слугу, помогавшего бежать из Юрьева, не пожалел верного холопа, подставившего плечо и собственную шею, чтобы смог взобраться на крепостную стену Юрьева дорогой хозяин.
Наступили тяжелые дни ожидания. Добрался ли Васька, смог ли передать старцам его письмо, поверит ли ему Васьян, даст ли денег? Как скоро слуга вернется? Главным для Курбского было именно возвращение Шибанова с деньгами. Что будет с Васькой, попадись он в руки царских холопов, князь почему-то не думал. Холоп – собственность хозяина, потому его жизнью можно бы и пренебречь.
В Юрьеве творились небывалые дела. Поутру к воеводе Шилому почти прокрался невысокого роста человечек и, заглядывая в глаза, что-то прошамкал беззубым ртом.
– Чего?! – Воевода был не в духе, потому как голова после вчерашнего возлияния трещала, как еловые поленья в печи. На крестинах сынишки у соседа Кузьмы засиделись за полночь. Гуляли с размахом, воеводу пригласили крестным отцом, а у дурехи Матрены поутру не оказалось рассолу. Пока сбегала к тому же Кузьме, пока принесла, Шилой исстрадался, а тут еще этот беззубый…
Человечек снова зашептал, воевода отстранил его рукой с ковшом, расплескивая рассол на пол.
– Ты… либо говори толком, либо поди прочь! – Вздохнул и скорбно добавил: – И без тебя тошно…
Человечек повысил голос. То, что он сказал, протрезвило воеводу лучше всякого рассола. Князь Андрей Михайлович Курбский, главный воевода Юрьева и наместник Ливонии, в ночи, как тать, бежал со своими слугами в Литву!
– Ври, да не завирайся, смерд! Что брешешь?!
– Вот те крест! – уверенно перекрестился человек. – Через стену перелезли и уехали…
Воевода быстро соображал. Конечно, всем ведомо, что князь Курбский у государя здесь почти в опале, но его время воеводить вышло, можно бы и в Москву вернуться… И княгиня с дитем малым, и мать у Курбского вон на воеводином дворе живут. Как же они-то? Нет, не мог князь сам бежать, а семью здесь оставить!
– Брешешь! – уверенно возразил воевода, однако ставя ковш на лавку и берясь за сапоги.
Человечек ждал. Его маленькие поросячьи глазки блестели таким злорадным удовольствием, что Шилой содрогнулся. Есть же люди, которым чужая беда в радость! Махнул рукой:
– Иди, после позову…
Тот исчез, словно его и не было, даже платы за свой донос не попросил. Видно, ради удовольствия наушничал. И такое бывает.
Шилой поспешил на воеводский двор. Князя Курбского и впрямь дома не было, а княгиня сказалась недужной и ни на какие вопросы ни Шилому, никому другому не отвечала. Слуги только руками разводили:
– Не знаем… не видели… не слышали…
Стало ясно, что доносчик прав. Шилой почуял, что над Юрьевым собираются тучи. Кто знает, поверит ли государь, что они не помогали беглецу? Поначалу даже хотели броситься вслед и вернуть боярина, но рассудили, что не зря бежал в ночи и тихо, видно, загодя все предусмотрел. Где теперь догнать, наверняка в Литве уж…
А к середине дня примчался тот самый гонец из Москвы с повелением князю Андрею Михайловичу Курбскому ехать к государю, потому как срок его воеводства вышел. Остальные воеводы качали головами с сомнением: может, и не опала это вовсе? Может, просто государь на новое место отправил бы?
Шилой больше всего переживал за жену, сынишку и мать князя Андрея. На совете стал говорить, что, мол, вернется за ними князь Курбский или пришлет кого, тогда надобно и убедить его покаяться в дурных мыслях перед государем. Простит Иван Васильевич, не может не простить…
В прощение верилось мало, как и в то, что Курбский приедет за семьей сам, а вот весточку передать может… За его двором устроили наблюдение. И не зря.
Васька Шибанов свое дело знал, ужом полз до самого Псково-Печорского монастыря, к Васьяну явился, когда тот и не ждал. Ловкий малый, не все старцы его заметили.
Игумен еще о побеге князя не ведал, помрачнел, задумался. Потом, когда прочел послание, совсем рассердился:
– Глупец! Кому он там нужен?!
Шибанов возразить не посмел, вспомнил о том, как обобрали его хозяина в Гельмете, а потом в Армусе и не спешили облагодетельствовать в Вильно. Но игумен и не собирался с ним спорить. Про деньги и письма ответил грубо:
– Денег не дам, их нет, а если и будут, то на дело пущу! А князь пусть у своего нового государя просит. И за письмами в Юрьев тоже никого посылать не буду, ни к чему людей губить. Хочешь, отправляйся сам!
Васьян разговаривал резко, неприветливо. Уже когда Шибанов собрался уходить, добавил:
– Князь бездумно поступил. Свое отечество бросил, семью на погибель обрек, имя свое славное обесчестил. Коли государь плох, так по-другому надобно.
– Как? – неожиданно для себя спросил Васька.
– А не ведаю! – разозлился игумен. – Да только изменой никогда славы не добудешь! Отныне сколько Русь стоять будет, столько имя князя Курбского будет изменой покрыто!
Знать бы игумену, как он прав! И через несколько столетий, осуждая или пытаясь оправдать и обелить беглого князя, представить едва ли ни мучеником совести, потомки все равно зовут его изменником. Тем более что не пройдет и полгода после бегства, как бывший знатный воевода Московии князь Андрей Михайлович Курбский в угоду своим новым покровителям поведет литовские войска против своих бывших соотечественников! А потом будет умолять короля дать ему войска, чтобы одолеть и сжечь Москву! Правильно, подачки новых властей надо отрабатывать. Не всякий раз он будет соглашаться выступать против Руси, но все же…
Что было бы с Курбским, не сумей он удрать в Литву? Наверное, погиб на плахе или на дыбе под пытками, как многие другие достойные сыны своего времени. История не терпит сослагательного наклонения, что случилось, то случилось. Предал Андрей Михайлович сначала многих и многих, пока еще был воеводой московским, а потом и саму Московию.
Через несколько лет несогласный с государем Иваном митрополит Филипп не сбежит, не предаст Родину, а найдет в себе силы открыто возразить царю. А ведь это уже будут годы, когда за одно неосторожное слово казнили, не только за протест! И не сможет грозный царь Иван Васильевич ничего поделать с митрополитом! Отправят того в монастырь, позже даже убьют, но духовная победа останется за Филиппом! И поминать Филиппа станут как святого, а не как изменника, хотя и талантливого…
Не один Курбский тайно бежал, не один он воевал потом против своих соотечественников с оружием в руках, тот же Семен Бельский взял саблю в руки в войске крымского хана. Но никто из них не писал «досадительных» писем Ивану Грозному. Почему Курбский делал это? И почему так странно велась эта переписка? Ведь первое письмо было отправлено по свежим следам, сразу после бегства. И ответ князь получил тоже сразу, слишком возмутило его послание жестокого царя. И второе Курбский написал тоже сразу, но отправил только спустя 17 лет вместе с третьим. Почему?
Такое ощущение, что каждый из участников переписки словно оправдывался перед визави. Но оправдываются только те, кто чувствует себя виноватым. А ведь даже в написанной позже «Истории…» Курбский, обвиняя московского тирана, снова и снова вынужден объяснять свое собственное поведение – и бегство, и последующие походы на Русь в составе польско-литовского войска. Чуть не плача, винится, что не смог остановить ограбления и убийства в православных храмах Полоцка…
Сдается, что эти двое вполне стоили друг дружки… Только масштаб разный, Курбский несколько помельче.