Весь вечер Телепнев размышлял о том, как же он плохо знал Елену. Эта способна не просто венчать маленького сына на царство, но и взять власть в свои руки, отодвинув в сторону бояр, назначенных самим великим князем в завещании. А кто не пожелает подвинуться, тому и до плахи недалеко. Почему же Василий не разглядел такой нрав у своей молодой жены? Или разглядел, потому и оставил целых семь бояр опекунами, а ее саму в положении простой вдовы?
Телепнев старательно гнал от себя мысль, что бояре могут быть не просто отодвинуты, а даже уничтожены, и что ему самому придется принимать в этом участие, если не хочет оказаться в опале. Верно опасался, так и произошло.
Над суздальскими монастырями кружат обеспокоенные птицы. Звон разносится по округе, но звон тот не светлый, радостный, а поминальный…
В монастыре звонят колокола, потому что из Москвы принесли тяжелую весть – умер великий князь Василий Иванович. Монахини молятся за помин его души. Грешен покойник, ох, грешен. Его главный грех – старица Софья, а в миру Соломония – вместе со всеми стоит на коленях, истово кладет поклоны. Старицы тоже женщины, нет-нет да кто-нибудь бросит любопытный взгляд на Софью – не радуется ли, что обидчик помер? Князь Василий сильно обидел жену, сослал в монастырь, зная, что тяжела. Верно сделала старица Софья, что не отдала ему сыночка, каково было бы мальчику при мачехе, да еще такой, какова новая княгиня? Говорят, зла, ненавистна, властолюбива. Иноземка, одним словом, что ей на Руси?
Волей-неволей появлялась мысль, как будет теперь? Княжич совсем мал, кто править станет? Снова приглядывались к Софье старицы, не пора ли всему миру предъявить Георгия? Тому лет много больше. Настоятельница не выдержала, после вечери зашла к Софье в келью. Старица стояла на коленях перед образами, молилась. Перекрестившись, матушка присела на лавку, огляделась, хотя хорошо знала каждую мелочь в келье. Было тех мелочей совсем немного, хотя и дано на содержание Софьи и ее сына князем достаточно, но живет старица скромно, почти как все. Настоятельница вспомнила слухи, что ходили по Москве, мол, князь и Новодевичий монастырь для своей жены строил, да почему-то отправили ее сюда, в Суздаль, видно, и впрямь не своей волей шла.
Окончив молитву, Софья поднялась с колен, приветствовала игуменью. Та не знала, с чего начать осторожный разговор. Но на вопрос о мальчике Соломония сразу отрицательно покачала головой:
– Ни к чему ему Москва. Раньше хотела, чтобы стал великим князем, чтобы за меня, поруганную, отомстил, а теперь по-другому мыслю. Он еще мал, быстро изведут, там есть кому… А подрастет, сам решит, что делать. Войдет в силу, я ему расскажу, как доказать, что он княжий сын.
– Как? – не удержалась настоятельница.
Соломония чуть подумала, но все же усмехнулась:
– Знак есть на теле такой, как у покойного князя был.
Они еще долго разговаривали, никогда прежде старица Софья не беседовала о своей жизни, о поломанной судьбе, о сыне. Не утерпела настоятельница, задала еще один вопрос:
– Неужто ты не догадывалась, что князь задумал про тебя?
Соломония тяжело вздохнула:
– Господь ему судья! Видела я все, да верить не могла, что любимый муж вот так предать может. Ладно бы просто сказал, что другую взять хочет, я бы сама постриг приняла, думала об этом, чтоб его освободить. А тут… после стольких лет молений Господь наконец дитя дал, а он даже поинтересоваться не сподобился, все Шигоне поручил! Позорили всяко, мол, волхованием занималась. Брат мой тоже хорош, наговорил, чего и не было вовсе…
Сердце настоятельницы обливалось кровью, ради новой женитьбы князь отправил Соломонию в монастырь. Вот и живет маленький княжич простым дитем в женской обители. Тоже верно, пусть лучше без княжеской шапки, да живой, чем наследником, да травленный…
Снова помянули князя, помолились, прощая его грехи.
– Каково теперь будет? – горестно вздохнула настоятельница. – Кто на Москве править станет? Князь, слышно, при сынке своем малом бояр оставил.
Соломония вдруг резко ответила:
– Это не его сын!
– Откуда ты знаешь?! – ахнула настоятельница.
– Знаю. Не его.
– А чей, Телепнева думаешь? – осторожно поинтересовалась монахиня.
– Телепнева? Не-ет, куда ему! Захариха просто Еремея нашла.
– Кого?
– Да так, помнилось что-то. – Больше Соломония ничего рассказывать не стала. Пожалела и о том, что проговорилась.
Она не стала говорить матушке, что тот же человек, который сообщил о смерти великого князя, тайно привез с собой и троих москвичей. Соломонии показал грамотку от любимца княгининого Телепнева, в которой тот слезно просил укрыть всех троих от чужих глаз. Сначала не поверила, решила, что это ненавистная соперница старается, чтобы вызнать, где Георгия прячет, но только глянула на тех, кого привез, и все поняла. В Суздале никто великую княгиню Софью Фоминичну в глаза не видел, а Соломонии минуточки хватило, чтобы понять, кто перед ней, да и Василису, несмотря на пройденные годы, тоже узнала. Одно время жена княжеского конюха даже за цареградской царевной ходила, да потом исчезла куда-то. Говорили, мол, живет в Китай-городе, печет пироги и ими торгует. Неудивительно, если родишь сына от братца великой княгини, то добра на княжеском дворе не жди ни для него, ни для себя, особенно если сын вот так похож на саму Софью Палеолог, а муж-конюх вдруг исчез неведомо куда. У любимца Глинской не хватило духа уничтожить женщин и Еремея, потому и поспешил спрятать их в далеком Суздале.
Пока все трое живут на окраине Суздаля в доме одной из прислуживающих Соломонии женщин, но через несколько дней Еремей поселится в мужском монастыре, а женщины уйдут в вотчину Шуйских.
Соломония обещала никому ничего не рассказывать. Сердце старицы уже успокоилось, она не проклинала ни мужа, ни соперницу, пусть им, один уже в могиле, вторая вдова. Мальчику, ею рожденному, править не дадут, да и долго ли проживет?.. Для себя Соломония решила, что сбережет своего сыночка, чего бы это ни стоило.
Она не знала, что так и придется сделать. Елена не так глупа, чтобы, приказав уничтожить мамку и пирожницу с ее сыном, забыть о Соломонии и ее сыне.
Рано утром, до света, из ворот женской обители выехали два возка. Старались не шуметь, проснулся только старый сторож, что отпирал и запирал ворота, даже собаки не залаяли. Также тихо проехали улицами Суздаля и скрылись в предрассветном тумане. Кто поехал и куда? Это осталось загадкой. Только с той ночи опустели небольшие кельи старицы Софьи, видно, не вынесла бедная тяжести ударов судьбы, не смогла жить рядом с могилкой горячо любимого сыночка.
За день до того похоронили вдруг заболевшего маленького Георгия, которого Соломония родила уже в обители. С чего заболел, ведь был же крепеньким? Пошли слухи, что потравили те, кто из Москвы дурные вести принес. Может, и так, только мать слезы лить в обители не стала, схоронила бедолагу и отправилась подальше. Тоже верно, добрались до сыночка, доберутся и до нее. От нынешней ненавистной правительницы-разлучницы надо держаться подальше.
Так рассуждали монахини, а возок тем временем уносил сидевших в нем в далекий каргопольский скит, подальше от людских глаз, что злых, что добрых. Никто не должен знать, куда уехала старица Софья и кто с ней.
– Не высовывайся! Закрой полог! – строго скомандовала мать мальчику, любопытно высунувшему мордашку.
– Никого же нет, – раздосадованно протянул тот.
– Вот доедем до места, там и станешь глядеть вокруг, а пока сиди тихо!
Приказ матери раздосадовал маленького путника. И чего она боится? Вокруг почти темно, никого не видно, да и кто их может испугать? Чего боится такая смелая мать? Она то и дело заставляет возницу смотреть, нет ли за ними кого следом?
Вообще, вокруг творилось что-то непонятное. Его посадили под запор безо всякой на то вины, заставили говорить шепотом и никого не окликать. А в обители, где все так любили маленького мальчика, целый день стоял плач.
– Мама, что случилось?
Мать прижимала сына к груди и уговаривала:
– Молчи, только молчи пока! Я потом тебе все расскажу.
Когда это потом?
А еще мать молилась, точно была очень грешна, клала поклоны весь день и всю ночь, рыдала и умоляла Господа простить ее за что-то.
А потом они вдруг среди ночи тайно уехали, даже с сестрами монастырскими не простились. Одно мальчик понял уже хорошо – его почему-то прячут от всех, даже случайных встречных людей на дороге.
Всю дорогу они ночевали в самых малых и худых избах, стараясь выбирать глухие деревеньки и объезжать подальше места, где много людей. Когда добрались до места и сопровождавший их человек кивнул: «Вот ваш скит», стало совсем тоскливо.
Вокруг шумел под напором ветра темный лес. Вековые деревья качали только верхушками, стояли плотно, а потому были крепки у земли. Перед приехавшими высился тын, собранный из таких же огромных деревьев, небольшие воротца в нем вместе с этими в два обхвата стволов надежно защищали от любого непрошеного гостя. Ни поверх тына заглянуть, ни в щель. И хотя поляна, вычищенная под скит, довольно велика, Соломония передернула плечами:
– Точно в клетке какой.
– Пока так, – отозвался сопровождавший. – Там есть все, пока поживете.
Внутри действительно оказалось все, что нужно. Стояла изба-пятистенок, скотный двор, еще домик, видно, людская, и банька. Сердце бывшей княгини сжала тоска. Сколько же придется здесь жить? Но иначе нельзя, новая княгиня наверняка запомнила то неосторожное проклятие прежней, не простила, а значит, станет искать и мстить. Здесь надежно, если и найдут, то пока доберутся, можно будет сбежать. Главное, чтобы не поняли, что Соломония не одна, чтобы поверили в ту детскую могилку в суздальской обители. Для матери самым важным было сберечь жизнь своего сына.
Жизнь в далеком скиту, что на каргопольской земле в темных непроходимых лесах, покатилась потихонечку.
Соломония вернется в Суздальский монастырь после смерти Елены Глинской, но вернется одна и никому не расскажет, кто был с ней в скиту и куда девался… Для всех ребенок, рожденный бывшей царицей Соломонией, а к тому времени старицей Софьей, похоронен умершим пяти лет от роду в детской могилке на монастырском кладбище. Через много столетий ушлые потомки обнаружат в детском гробу… тряпичную куклу, одетую в заботливо вышитую рубашечку. Но еще раньше до этой могилы доберется тот, для кого она страшнее любой молвы, потому как означала существование очень опасного призрака.
* * *В углу горела небольшая лампада, и на столе всего один поставец с тремя свечами. Для небольшой комнаты, в которой за скромным ужином сидели двое – только что выпущенный вдовой княгиней из тюрьмы князь Андрей Шуйский и дьяк удельного князя Юрия Дмитровского Третьяк Шишков, – было вполне достаточно. Говорили совсем тихо, ни к чему ни лишние уши, ни лишние глаза.
Третьяк оправдывал удельного князя Юрия:
– Его бояре приводили к целованию, заперши… Какое то целование? То невольное целование.
Князь Андрей не торопился с ответом, он старательно обгладывал крылышко, раздумывая. Дядя малолетнего царя Ивана удельный князь Юрий Дмитровский снова звал к себе в удел на службу. Заманчиво, да Шуйский только что отсидел пять лет именно за верность этому князю. Конечно, великого князя Василия нет в живых, за малолетнего Ивана, которого вдруг венчали на царство, правят те, кто в силе, но кто знает, как повернет? Больше всего Андрея Шуйского волновала возможность прогадать, поддержать не того. Он хорошо понимал, что, оказавшись у власти, Юрий Дмитровский не пощадит ни вдовую княгиню, ни ее щенка, ни тех, кто не поддержал его в трудную минуту. Но если князь Юрий проиграет, то второй раз та же Елена не пощадит самого Шуйского.
Куда ни кинь – всюду клин!
– Подумаю, – вздохнул князь Андрей. – Пока еще руки да ноги болят от оков, какие пять лет носил…
Дьяк не слишком приятно усмехнулся:
– Долго не думай, князь, от долгих мыслей головная боль бывает…
Андрей понял, что выбор труднее, чем он ожидал.
Шишков засиживаться у князя Андрея не стал, поспешил вон, да и хозяин не слишком старался задержать опасного гостя.
После ухода дьяка Шуйский долго сидел, уставившись на пламя свечи, пока та не стала коптить, догорая. В себя князя Андрея привело только появление слуги, менявшего огарок на новую свечу. Решение было принято – попытаться поговорить с умным и влиятельным князем Борисом Горбатым-Шуйским, тот лучше знал нынешние московские дела. Князь Андрей даже с братом Иваном советоваться не стал.
Но разговор с Горбатым ничего хорошего не принес. Князь Борис поморщился:
– Снова ты с удельным княжеством связываешься? Не ко времени, верно говорю. Хотя великого князя Василия нет уже, но власть в крепких руках. Не поеду к Юрию.
Андрей едва сдержался, чтобы не спросить, в чьих это крепких руках. Зато испугался, что Горбатый донесет о разговоре, и поутру побежал доносить сам. Опоздал, князь Борис Горбатый и впрямь все пересказал Михаилу Глинскому. При разбирательстве больше поверили Борису Горбатому, чем бывшему в опале за измену Шуйскому. Кроме всего, он дал вожделенный повод Глинскому и Елене уничтожить Юрия Дмитровского!
Князь Михаил не совсем понимал племянницу, ну чего она так взъелась на бедолагу Юрия? Конечно, он опасен как претендент на власть, если брать по прежним правилам, то наследовать умершему Василию должен был брат Юрий, а не малолетний сын Иван, так издревле повелось на Руси. Кроме того, немало тех, кто до сих пор считал, что развод Василия с Соломонией неправеден, а потому женитьба его на литовке Елене незаконна. Но ведь Иван уже венчан на царство, да и с Юрия можно взять грамоту с крестным целованием, что от шапки Мономаха откажется на веки вечные. Куда он денется, согласится, целовал же, присягая еще не венчанному Ивану. Жизнь, небось, дороже?
Но Елена словно взбесилась, требовала одного: обоих братьев умершего Василия извести! Всех, кто им служит или служить желает, уничтожить! Особо злилась на самого Юрия и на жену младшего брата Андрея княгиню Ефросинью.
– Эта-то что?
Глаза Елены зло блеснули:
– Удавить вместе с ее щенком! – И глухо пробормотала, дядя едва расслышал: – Чтоб не болтала обо мне дурного!
Брата умершего Василия III князя Юрия Дмитровского и все его окружение ждала незавидная судьба. Сам Юрий был закован в оковы и помещен в мрачную темницу, где умер медленной голодной смертью.
Княгиня нервно теребила в руках край большого плата, которым покрыта голова. Со всех сторон приносили неприятные вести – князья, бояре и воеводы расползались кто куда мог. Литовские войска стояли у границы, нацелившись на Чернигов и Смоленск. От Сигизмунда Елена не ждала ничего хорошего, но никак не представляла, что война с Литвой начнется так скоро. А тут еще измена в войсках! Многие воеводы и боярские дети бежали в Литву, рассудив, что служить литовке, самовольно усевшейся на московский престол, ничуть не лучше, чем служить самой Литве. Михаил Глинский скрипел зубами, он понимал, что племянницу не любят в Москве, но не думал, что настолько! Москва потеряла свою притягательность для очень многих. И не без помощи злой, надменной литовки, быстро опорочившей супружеское великокняжеское ложе.
Елена расправилась с изменниками с неженской жестокостью. Помогая ей в дознании и розыске, дядя упустил из виду свое собственное положение, которое вдруг стало шатким.
Началось все из-за того же Телепнева. В очередной раз услышав краем уха, как поносят его племянницу за блуд, Михаил Глинский не выдержал и отправился поговорить с вдовой княгиней. И у самой ее опочивальни встретил Ивана Телепнева! Тот хорошо чувствовал свое особое положение при княгине, едва склонил голову перед старшим его по возрасту и положению Глинским, точно одолжение делал. Это разозлило дядю правительницы еще больше.
– Почему подле тебя снова этот конюший?! Так-то ты блюдешь мужнину честь?
Елена приподняла бровь, выражая крайнее недовольство:
– Телепнев во главе Боярской думы ныне стоит! Советуюсь я с ним.
– По ночам и в опочивальне?!
– То мое дело! – резко оборвала дядю правительница.
– Нет, не только твое! Известно тебе, что блудницей на Москве зовут? Словами непотребными поносят?
– А вот ты и разберись с теми, кто поносит, вместо того чтобы мне плакаться! – Глаза Елены метали молнии.
Глинский даже растерялся. Похоже, она даже молвы людской не боится, верно ее еще при жизни государя блудливой кошкой прозвали. И как с такой бабой сладить? Он вспомнил слова умиравшего великого князя, который предупреждал, что допускать до власти княгиню нельзя, потом беды не оберешься. Все верно понял про свою жену князь Василий, да не послушал его предостережений Михаил Глинский, слишком заманчиво было самому править за племянницу. Не вышло, как бы теперь головы не потерять.
Для себя Михаил Глинский решил, что Телепнева пора убирать. Он не знал, что то же самое решил про него Телепнев, услышав от любовницы о беседе с дядей. Ночная кукушка дневную всегда перекукует, Телепнев, внушающий свои мысли под покровом ночи в постели, оказался сильнее. Ему понадобилось совсем немного жарких ночей, чтобы убедить блудницу, что для нее важнее сожитель, чем дядя. Михаила Глинского обвинили в том, что опоил зельем умирающего князя. Особо кощунственно это обвинение звучало со стороны Елены. Но ради любовника вдова была готова на все, даже уморить голодом в тюрьме своего дядю. Елена Глинская предпочла голубоглазого красавца, ублажающего ее в ночи, к тому же не слишком смелого, чтобы спорить открыто со своей благодетельницей, единственному, не считая малолетних детей и их мамки Аграфены, родственнику, стоявшему за нее. Было ли это ее ошибкой? Возможно.
Овчина Телепнев, которого интересовала только собственная жизнь, не только не смог спасти свою любовницу, но и не спасся сам.
Иван Телепнев ходил в опочивальню княгини уже не скрываясь. От кого таиться? Все и так знали о его положении, а саму Елену заискивающе величали Еленой Великой или Еленой Русской, словно подчеркивая, что забыли ее литовское происхождение.