Время останавливается для умерших - Анджей Выджинский 20 стр.

— Конечно могу. Спрашивайте.

Галина придвинулась ближе. Чувствовалось, что она здорово смущена всем ходом нашей беседы. Я не мог облегчить ей признаний, и поэтому ей пришлось говорить самой.

— У вас жар, — забеспокоилась она, дотрагиваясь до моего лба. — Я, наверное, мешаю, вы себя плохо чувствуете…

— Вы не дадите мне чаю?

Галина взглянула на столик.

— Чаю нет, стакан пуст.

— Ах, да! Его выпил сержант.

— Какой сержант?

— Не напоминайте мне об этом сержанте. Я в нем разочаровался.

Она снова склонилась надо мной.

— Скажите мне… Может у вас кто-то есть… Ну, вы с кем-нибудь встречаетесь?

— Последний раз я встречался восемь месяцев назад. Но об этом прошу не напоминать.

— Вы ее уже не любите?

— Если бы я ее любил, мы бы не расстались. Вы хотите еще о чем-то спросить?

Лицо Галины просветлело.

— Теперь уже больше ни о чем. Я буду вас ждать. И вам не надо мне ничего обещать. Совсем ничего. Спасибо.

Она еще ниже склонила голову и поцеловала меня в губы.

Когда я открыл глаза, то увидел, как Галина выбегает из палаты.

На столе лежало несколько красных гвоздик. Впервые в жизни мне подарили цветы.

Сержант Клос останавливает машину перед слабо освещенной проходной завода «Протон». Он в форме. При виде его вахтер поднимается со стула. Где-то далеко слышатся раскаты грома.

— Откройте ворота, — говорит сержант вахтеру.

— Ага, — зевает сонный вахтер, — это, значит, вас кто-то дожидается…

— Мы должны кое-что осмотреть, — отвечает сержант.

— Понимаю, — кивает вахтер. — Дело в этом кассире, да? Добрый был человек, тихий, никто даже не замечал, что он здесь работает.

Он отпирает ворота. За стеклом автомобиля замечает силуэт еще какого-то человека.

— Так вас здесь много?

— Много, — отвечает сержант, — А охраны нет?

— Да нет, — говорит вахтер, отпихивая тяжелое железное крыло ворот, — Нового охранника директор сегодня уволил — тот вынес с завода колесо для машины. Это я доложил в дирекцию. Не люблю воров. А нового должны прислать только утром. Но у нас и так спокойно, сами справляемся, без охраны.

Ворота открыты. Сержант подходит к машине.

— Жаль Броняка, — добавляет вахтер. — Хороший охранник был. Второго такого уже не найти.

— Да, — отзывается сержант, — второго такого вам, конечно, уже не найти.

Машина медленно въезжает во двор и останавливается перед административным корпусом.

Сержант выходит, открывает дверцу и выводит Броняка. В свете молнии, пронзившей небо, на скрещенных запястьях бывшего охранника блестят наручники.

Сержант ведет Броняка впереди себя. Они поднимаются на второй этаж. В конце коридора у окна ждет капитан Вуйчик в наброшенном на плечи плаще. Он стоит возле железной двери, из которой ацетиленовым пламенем вырезан кусок металла. Сейчас отверстие забито толстыми досками.

— Я знал, что ты придешь, — улыбается он сержанту.

— И я знал, что ты будешь ждать.

Сержант встревоженно смотрит на забинтованное плечо капитана, на его правую руку, висящую на перевязи.

— А дверь все так же распорота, никак не могут заменить, — говорит он.

— Они к ней уже привыкли, — отвечает капитан, — Или в годовом бюджете этот расход не предусмотрен.

— Ну конечно, — соглашается сержант, — Если будут грабить, они услышат крик и позовут милицию. Зачем же вставлять новую дверь?

Войдя в комнату кассира, я зажег свет. Потом вложил нужный ключ в замок пустого сейфа, вынул из него три полки и прислонил их к боковой стенке ящика.

— Откуда у тебя ключи? — спросил сержант, — Ты же хотел говорить о них с Колажем.

— Попросил, чтобы он оставил их в проходной. Франек, останься с Броняком в коридоре. Мы ему покажем все с самого начала. Ты когда-нибудь играл в театре?

— Хотел записаться однажды в наш драматический кружок, но там сказали, что у меня голос пропитой.

— А я тебя принимаю и с пропитым голосом. Сейчас мы разыграем представление специально для этого типа. Ты сыграешь Броняка, а я — Эмиля Зомбека. Возьми это, — я подал сержанту сложенный вдвое заклеенный чистый конверт. Потом обернулся к Броняку, который тупо смотрел перед собой и делал вид, что все это его не касается, — Этот конверт я нашел в твоей квартире на Дешчовой. Заклеенный, сложенный пополам конверт, в котором ничего не было. Кроме следов, свидетельствующих, что ты носил его в кармане.

Броняк пожал плечами.

— Мало ли у людей конвертов?

— Таких, как этот, ни у кого нет, — сказал я. И сержанту: — Франек, сыграй свою роль хорошо, чтобы я мог тебе поверить.

Я запер дверь. Уселся за стол и крикнул:

— Начинай!

Сержант постучал. Я спросил — кто там, и он ответил:

— Броняк.

Я отказался его впустить, проворчав: «О чем ты там думаешь, я ведь считаю деньги».

Он снова принялся стучать и требовать, чтобы его впустили.

— Мне нужно подготовиться к зарплате, — сказал я, — Уйди.

Сержант понизил голос.

— Есть срочное сообщение из Колюшек.

— Из Колюшек? — переспросил я тревожно.

— Шыдло разрешает тебе выйти из игры.

Я накрыл стол листами газет, как это сделал когда-то Эмиль Зомбек, пряча от посторонних глаз миллион семьсот тысяч злотых.

— Тише! С ума сошел!

— Здесь никого нет, — проникновенно убеждал сержант. — Открой. Шыдло передал для тебя важное письмо.

— Отдашь его мне потом, в проходной.

— Если не откроешь, брошу его перед твоей дверью!

Я встал. Оттянул язычки замков, откинул задвижку.

Приоткрыл дверь и спросил:

— Где письмо? Давай.

Сержант махнул перед моими глазами сложенным конвертом. Другой рукой он сильно толкнул дверь и вошел в комнату.

— Занавес, — сказал я. — И антракт. Ты сыграл отлично, Франек. Руководитель драмкружка, который тебя не принял, много потерял.

— Тебе, правда, понравилось?

— Ты был великолепен. Говорил так, что я просто не мог не открыть. Именно так и нужно.

Марчук смотрел на мое забинтованное плечо.

Душно, чертовски душно было в этой унылой комнате, но открывать окно мне не хотелось. Приближалась гроза, молнии сновали в небе и отражались в запыленных стеклах, словно вспышки магния.

…С быстрого крещендо стук Марчука перешел в медленный ритм тамтама. Удары слабели.

Не задохся ли он там? Как будто нет. Эта крепкая скотина умирала бы в сейфе в два раза дольше, чем кассир Зомбек, вопреки мнению наших экспертов, утверждавших, что запаса воздуха хватит на час, на два.

Я достал магнитофон, посмотрел, правильно ли установлены кассеты с пленкой. Проверил соединение аппарата с часами, в которые был вмонтирован микрофончик.

Еще три слабых удара, затем только два. Марчук начал бороться за жизнь. Знал, что каждое сильное движение требует и большого количества воздуха, приближает конец. Он подумал, наверное, что я решил отомстить ему за все неудачи и унижения, с которыми столкнулся, ведя его дело.

И снова удар, но такой слабый, что в шуме дождя, бьющего по стеклу, сержант не мог услышать этого звука.

Я открыл сейф.

Задыхаясь и глотая воздух, словно воду, из него на четвереньках выполз позеленевший, покрытый потом Марчук.

Наконец-то он был у меня в руках!

Мне не нужно было ничего делать или говорить; я ждал только, пока он поднимется и немного придет в себя. Никогда бы я не смог решиться на такой убийственный прием — запереть человека в сейф, даже самого страшного преступника, — если бы не знал, что Марчук поступил точно так же с другим человеком, Эмилем Зомбеком. Я действовал, как он, потому что только таким способом мог заставить его признаться.

Марчук поднял голову, присел на корточки. Он все еще жадно пил воздух и, похоже, ничего не видел и даже не соображал. Потом начал тихо бормотать, выдавливать из себя отдельные слова, несвязные фразы.

Неожиданно я почувствовал себя лучше. Откатилась назад волна жара, стихла боль под правой ключицей. Я подумал, что это результат действия психодрина, однако это мог быть и подъем, вызванный результатами моего замысла.

Я широко расставил ноги, чтобы чувствовать себя увереннее. Марчук заметил перед собой мои ботинки. Он поднял голову выше, посмотрел мне в лицо. Точно так же, как и я, он пропотел насквозь, с волос, слипшихся в космы, пот стекал ему на лоб и щеки.

Зрачки его были расширены, выражение глаз — безумное, но дышал он уже легче. Наконец он поднялся.

— Я! — крикнул он, судорожно вцепляясь в отвороты моего пиджака. — Я убил Эмиля! Эту вошь нужно было убить!

Влажным носом он почти касался моего лица. Я почувствовал его кислое дыхание и содрогнулся от омерзения.

— Я, — повторил Марчук, — я удушил в сейфе этого паршивого труса… здесь… в сейфе… Я, — прошептал он тише, — такой же трус, как и он, ваш Эмиль.

И вдруг снова заорал:

— Слышишь? Это я! Я!

Он схватил меня за лацканы, и я на секунду потерял равновесие. Но тут же уперся ладонью в его подбородок и с силой оттолкнул. Марчук покачнулся, ухватился за сейф. Но тут же отпрянул. Марчук боялся этого железного ящика.

— Вы ведь не хотели меня задушить… Правда? Вы не хотели… вы бы меня все равно выпустили… не могли… не хотели… — повторял он с истерической интонацией в голосе.

И через минуту немного спокойнее:

— Это Шыдло приказал убить Эмиля. Тот, у которого я забрал в Старогарде «симку» и паспорт. Думал, что убил его, а он, оказывается, жив. Извивался под ножом, как червяк, визжал… Он вам все скажет, должен сказать. А если что-нибудь забудет, я ему напомню. Если бы я не прикончил Эмиля, Шыдло добрался бы и до него, и до меня. Я должен был убить Эмиля, со страха убил.

Марчук осмотрелся, заметил на столе стакан с водой, в котором плавал окурок сигареты. Качаясь, двинулся к столу. Двумя руками схватил стакан и принялся жадно пить, не обращая внимания на плавающий окурок.

Допив, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на меня более осмысленно.

Я понял, что теперь очередь за мной. Первый раунд выигран, второй я должен закончить нокаутом. Удивительно, но, думая о своей игре, я почему-то пользовался спортивной терминологией, хотя это была игра совершенно иного рода, без разрешенного в спорте тайм-аута. Этот тайм-аут не могла взять ни одна из сторон.

— Ну что? Закроем сейф или хочешь туда вернуться?

Я скосил глаза в сторону ящика, и черты Марчука исказила гримаса ужаса. Можно представить себе, что он там пережил!

— Пан капитан, вы знаете… Я уже сказал. Лучше закройте его.

Я не спешил захлопнуть бронированную дверцу, время у меня еще было. Страшно было только каким-нибудь неловким словом или движением все испортить, выдать свою слабость. Надо было придерживаться и дальше тактики напора.

— Можно мне сесть? — спросил Марчук.

— Садись.

— Эмиль тогда плакал, знаете, когда влезал в этот гроб. Плакал, как ребенок, но ничего не говорил, только плакал. Даже противно было…

— Теперь напиши все, что ты знаешь о смерти кассира.

Марчук склонился над листом бумаги. Взял ручку, лежащую на уродливой чернильнице, и дрожащей рукой написал несколько фраз. Конечно, признание вины само по себе еще не является доказательством, но в данном случае, сходясь в мелочах С записанными на пленку признаниями Шыдлы, оно подтверждало явную связь между обоими преступниками.

— Вот все как было, — сказал Марчук.

— Подпиши.

Он подписал.

— А сейчас вместе с сержантом поедешь в управление и там дашь подробные показания, — распорядился я. — Повторишь все, что рассказал здесь, и ответишь на все вопросы.

— Хорошо, — согласился он, — Не, думайте, будто я не умею проигрывать. Я играю по-крупному и всегда знал, что когда-нибудь могу проиграть. Пять лет готовился к этой развязке.

Я выключил магнитофон. Марчук этого не заметил. Он успокоился, но уже не улыбался, словно оставил свою неизменную издевательскую улыбку в недрах бронированного ящика.

Неожиданно на меня накатилась страшная усталость, а вместе с ней и дергающая боль под правой ключицей. Я вытер пот со лба, пальцами несколько раз надавил на глазные яблоки.

Теперь — в госпиталь, как можно скорее. Сержант подбросит меня на милицейской машине, а потом отвезет Марчука в камеру. Лента, которую я записал сегодня, должна здорово помочь ребятам. Нужно отдать ее сержанту здесь, не в машине. Марчук не должен знать, что я записал слова, сказанные им после освобождения из сейфа. И еще нужно отдать сержанту ту бумагу, которую подписал Марчук.

Это было точкой в следствии по делу об убийстве Эмиля Зомбека. Об этом я мечтал в течение многих недель. И однако, сейчас, когда мое желание исполнилось, я не ощущал ожидаемой радости. Было скорее утомление, всепобеждающая усталость, бороться с которой я больше не мог. И еще я боялся, что упаду в обморок, хотя такого со мной ни разу в жизни не случалось.

Я открыл дверь и вышел в коридор. Отдал сержанту показания Марчука и магнитофон. Объяснений не потребовалось, Клос все понял сам.

— Едем? — спросил он.

Я кивнул. Сержант вынул из кобуры пистолет.

Я вернулся в комнату и взглянул на Марчука.

— Не передумал?

— Нет, — пробурчал он, — Я уже сказал, что умею проигрывать. У меня нет охоты отвечать за чужие грехи. Я был не один.

— Поехали, — сказал я. — Выходи.

Он встал, подошел к двери. Через щели меж толстыми досками виднелся силуэт сержанта.

Ключ от двери висел на той же связке, что и ключ от сейфа. Я подошел к сейфу, запер его и собрался вынуть связку из замка. В это мгновение Марчук резким движением ударил по двери. Коротко охнул сержант, он оказался зажатым между железной дверью и стеной. Металлическая створка двери еще раз глухо стукнула по телу сержанта и с треском захлопнулась.

Это случилось так неожиданно, что я даже не успел вынуть ключ из замка сейфа. Бросившись к двери, я с трудом открыл ее — на пороге, преграждая путь, лежал сержант. Пока я оттаскивал Клоса, Марчук добежал до конца коридора.

Выскочив в коридор, я выстрелил. Но что случилось с моей рукой? Возможно, в этом был виноват жар, но, несмотря на умение метко стрелять, мне не удалось попасть в убегающего Марчука. Он обернулся и, прячась за поворотом коридора, выстрелил в меня. Пуля с визгом рикошетом отлетела от стального косяка двери.

А секундой позже я услышал грохот шагов по железным ступеням запасной лестницы. Невозможно было определить, вверх или вниз бежал Марчук, поскольку топот был не только громким, но и тяжелым. Вниз бегут обычно быстрее, но более легким шагом.

Он мог скрыться, спрятаться от меня, и я должен был бежать за ним, не дать ему уйти. Однако меня беспокоило состояние сержанта, нужно было узнать, что с ним. Бросить его просто так было нельзя. Я наклонился над Клосом, обхватил его голову.

— Франек!.

Сержант приподнял веки и посмотрел на меня невидящим взглядом.

— Туда, — он почти неуловимым движением показал в сторону, куда побежал Броняк. — Туда… за ним…

— Что с тобой? Ранен?

— Нет, ничего… — прошептал Клос. — Ты должен…

Я осторожно прислонил его к стенке и побежал в сторону железной лестницы. Шагов Броняка уже не было слышно. Меня охватило отчаяние.

Часть восьмая Время умерших

Броняк знает, что перелезть через высокий забор, окружающий территорию «Протона», ему не удастся. Знает об этом и капитан. Поэтому один из них думает о том, где можно спрятаться, другой — о том, где лучше догнать и обезоружить противника.

По лесам, стоящим у административного корпуса, Броняк перебирается во двор. Капитан, вслушиваясь в каждый подозрительный звук — очень трудно уловить их на фоне отголосков грозы, — старается определить направление бегства Броняка. Несколько раз он теряет след и замирает на месте — беспомощно, встревоженно — до тех пор, пока новая молния не выхватывает из темноты мелькающую фигуру убийцы, силуэт его головы или просто тень, падающую на белые стены.

Несколько раз капитан стреляет — осторожно, охваченный страхом, что может смертельно ранить Броняка. В темноте невозможно угадать полет пули. Он целится в ноги. Броняк же палит вслепую, туда, откуда доносятся неуверенные выстрелы капитана.

За время погони между домами и сараями проливной дождь промочил обоих насквозь. В свете молнии капитан замечает, как Броняк резко оборачивается, хватается за правую руку. Укрывшись за углом, он стреляет в капитана, бегущего через двор, и попадает ему в правое бедро.

Капитан падает на землю, в лужу. Теперь он загорожен железной бочкой.

Выглянув из-за своего укрытия, капитан уже не видит Броняка, тот успел спрятаться в цехе. Капитан вынимает из кармана плаща фонарик, а плащ оставляет лежать на бочке. Затем выбрасывает пустой магазин и вставляет новый. Быстро подсчитывает в уме, сколько патронов осталось в пистолете Клоса, которым завладел Броняк. Убийца не успел взять запасного магазина из кобуры сержанта. Капитан знает, что Клос носит не служебный, а свой собственный пистолет — чешский, одиннадцатизарядный. Если из него было сделано шесть выстрелов, значит, осталось еще пять патронов. Об этом нужно помнить, чтобы спровоцировать Броняка на последние выстрелы.

Капитан пригибается и с усилием преодолевает пространство между бочкой и входом в цех. Он ползет на четвереньках, так как понимает, что представляет собой очень хорошую цель в освещенном квадрате ворот. Броняк, спрятавшись за штабелем ящиков, замечает капитана: пуля ударяется в стену буквально в сантиметре от его головы. Еще через секунду капитан переводит дыхание за огромной катушкой толстого кабеля. «Осталось четыре патрона, — думает он. — Еще четыре».