Осталось добавить две-три завершающие детали в панораму периода. В классических традициях, на площади казней было не без шута. В 1933 году, когда нежданным сторонником Джойса объявился Вишневский, блестящий пародист Александр Архангельский опубликовал небольшую пародию под названием «Вс. Вишневский. Искатели Джемчуга Джойса. Отрывок из романа. 1932 г.» Это всего страничка текста, но стиль «Пенелопы» и даже язык «Вещи в работе» («гехто что такое гехто доспассется молодой хвостомах…» – ср. эп. 6, 7; Гехт – известный писатель тех лет) тут имитируется неплохо и весело. Еще недурной момент карнавала – прямой контакт Джойса с советскими писательскими инстанциями. В 1932 году Международный Союз Революционных Писателей в Москве направил Джойсу анкету с вопросом: «Какое влияние на Вас как на писателя оказала Октябрьская Революция и каково ее значение для Вашей литературной работы?» За подписью Поля Леона (сражавшегося в Белой армии добровольцем) и с его несомненным удовольствием в ответ был послан нижеследующий учтивый текст:
«Милостивые государи,
мистер Джойс просит меня поблагодарить вас за оказанную ему честь, вследствие которой он узнал с интересом, что в России в октябре 1917 г. случилась революция. По ближайшем рассмотрении, однако, он выяснил, что Октябрьская Революция случилась в ноябре указанного года. Из сведений, покуда им собранных, ему трудно оценить важность события, и он хотел бы только отметить, что, если судить по подписи вашего секретаря, изменения, видимо, не столь велики».
Фамилия секретарши, приславшей анкету, была – Романова.
Были также личные встречи советских литераторов с опасным классиком. Первым, натурально, спроворил Илья Эренбург (эп. 5). В своих мемуарах он написал о Джойсе две-три страницы – такое же вязкое месиво полуправды, умолчаний, рисовки, как и вся книга – как и вся его жизнь. Джойс входит там в список авторов, которых он лично знал и «к книгам которых относился с благоговением» (первым стоит в списке Горький, Джойс – последним, седьмым). Но перед «Улиссом» он благоговел так, что даже не решился взять в руки, как это видно из его курьезного сообщения: «Свево мне рассказывал, что Стефан Дедал, герой романа „Улисс“, должен был называться Телемахом». Он пишет, что познакомился с Джойсом на обеде Пен-клуба (в 1927 г., в честь него, Эренбурга, Бабеля и Звево), однако Нино Франк, итальянский журналист и близкий знакомый Джойса, рассказал, как еще в 1926 году Эренбург посетил Джойса у него дома, и встречу эту устроил он, Франк, по просьбе Ильи Григорьевича. Мелочи, конечно… Как видим, встречал Джойса и Бабель, возможно, и еще кто-нибудь из выездных. Но был принят дома у Джойса и там с ним беседовал, кроме Эренбурга, только все тот же невероятный поклонник, Всеволод Вишневский. Беседа, впрочем, была недолгой и незначительной. Дело уже было в конце тридцатых, и в записи Вишневского о встрече, как и в похожей записи Шаршуна, доминирует впечатление от физической хрупкости художника и его почти полной слепоты. И еще – в заключение напомним – все это время шли своим ходом, отдельно от литературного базара, сложные отношения с Джойсом у Эйзенштейна.
Уже без всяких дискуссий, в кратких заметках, «Интернациональная литература» продолжала сообщать о главных событиях, связанных с творчеством Джойса: о выходе в свет «Поминок по Финнегану», о появлении биографии, написанной Горменом, и наконец – о смерти художника. Некролог Джойса был помещен в февральском номере журнала за 1941 год.
* * *Когда в Стране Советов начало вновь упоминаться имя ирландского художника?
Оно изредка упоминалось в период, известный под названием «хрущевской оттепели». В следующий период, известный под названием «времени застоя», оно стало упоминаться регулярно, хотя и не так часто, как в период, описанный нами выше.
Было ли положение российской словесности и критики в эти периоды тем же, что и в период, обсуждавшийся выше?
В этом положении было как общее, так и розное сравнительно с обсуждавшимся периодом.
В чем общее?
Словесность и критика оставались в рабском подчинении у той же идеологии и под тотальным контролем тех же инстанций, коммунистической партии и тайной полиции.
В чем розное?
Граждан уже не убивали. Лояльных слуг Истинного Учения даже не сажали в тюрьму. Жизнь просвещенного общества утратила характер коллективной истерии и обрела характер хитрожопой покорности.
Определите понятие «хитрожопой покорности».
Повадка дворни престарелого, тронутого, но еще грозного барина. Охотная готовность лгать ради своего спокойствия и выгоды. Трусливый эгоизм с циничной ухмылкой.
Лежала ли печать хитрожопой покорности на отношении советской критики и науки к ирландскому художнику?
Она всецело окрашивала и проникала это отношение.
Учитывая сказанное, каковы должны были быть плоды работы советских критиков и ученых над творчеством Джойса?
Они должны были быть исключительно говенными.
Каковы оказались плоды работы советских критиков и ученых над творчеством Джойса?
Всегда имеются исключения, подтверждающие правило.
Исключения?
В балтийских губерниях Российской империи извечно гнездились явные и тайные семена независимости и либерализма. Начиная с периода «хрущевской оттепели» они обнаружили для себя возможности развития в сфере гуманитарных штудий, преимущественно в б. Эстляндии, на почве б. Дерптского университета. Укоренившись там, они широко распространили свое влияние, шедшее вразрез с Истинным Учением. В итоге этой цепочки попустительств дряхлеющего дракона возникли два сочинения:
Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 1976.
Иванов В. В. Очерки по истории семиотики в СССР. М., 1976,
частью своего содержания касающиеся творчества Джойса.
Что же и как трактуют о Джойсе указанные сочинения?
«Поэтика мифа», соответственно своему названию, трактует о мифологизме Джойса и справедливо его противопоставляет мифологизму Томаса Манна. Она обсуждает соотношение мифологизма и потока сознания в художественной системе писателя. Она также описывает модель истории у позднего Джойса и делает некоторые наблюдения о характере его комизма. Однако автор только в немногих темах имеет собственные оригинальные позиции. В других темах встречаем повтор известного, порой общие места, порой заблуждения. Заметны и родимые пятна соцреализма (e. g. «неизбежное одиночество индивида в буржуазном обществе»). Наконец, скверное чувство стиля и языка (е. g. «Тонкая художническая натура Стивена Дедалуса отказывается помолиться по просьбе умирающей матери») заставляет думать, что в целом Джойс скорее противопоказан автору. Но важно, что это – нормальные недостатки и достоинства нормальной работы, где автор и герой имеют человеческий облик, а не постыдный и жуткий вид марионеток идеологического спектакля.
Поскольку творчество Джойса не принадлежит к истории семиотики в СССР, вторая из названных книг затрагивает его лишь косвенно. Но этот косвенный вклад важен. Один из главных героев «Очерков» – Эйзенштейн, и книга содержит подробный аналитический обзор многочисленных текстов Эйзенштейна, связанных с Джойсом. Что крайне существенно, здесь разобраны и архивные тексты, причем можно видеть, что среди них остаются едва ли не самые интересные теоретические разработки режиссера, в том числе говорящие прямо о Джойсе или на его темы.
Почему оба сочинения, а также и перевод «Портрета художника в юности» появились в свет в 1976 году, тогда как и в предыдущие, и в последующие годы не появлялось ничего, кроме мефитической продукции лакеев КПГБ?
Объяснения данного факта принадлежат к тайнам отечественной истории.
Имеются ли в новые времена надежды и виды на истинную встречу просвещенной России с искусством Джойса?
Надежды живы, поелику врождены натуре людской, однако же виды смутны, ибо смутны виды самой просвещенной России, равно как непросвещенной, равно как и всей древней и достославной державы.
?
Русь снова пустилась куда глаза глядят. Русь странствует.
И с нею?
Синбад-Мореход и Борис-Кривоход и Егор-Бездоход и Горбач-Вездеход и Чекист-Чумовод и Стукач-Искариот и Марксист-Долбоход и Делец-Плутоход и Певец-Новомод и Умнец-Луноход и Исаич-Занарод и Народ-Тихоход.
Когда?
На пути к светлому будущему было квадратное круглое Синбад-Мореход птицы рух гагары яйцо будущего всех гагар птиц рух Сталинбада-Ленинвосхода.
Куда?
18
Да близится конец ломаем одиссею история должна вернуться в свой исток в родимый тартар что же повинуйся и неохотно возвращенье не сулит радостей глубоко прав наш автор неохотно ты оборачиваешься и стремишь взгляд в темную толщу она расступается под ним и там куда он уставлен начинает яснеть выступают очертанья и движутся фигуры и вновь перед тобой встает КАК ВСЕ БЫЛО а так вот оно и было что скрестилось сошлось и угадал ты аки кур в ощип на литературные принудработы особой тяжести и оттрубил ты ни хрена себе срок да за таким делом что отродясь делом не считал скаажите переводить роман он кажется думает это его ремеслишко звучит гордо что же не будем разубеждать мужик-то хороший так начиналось и ничто ничего не предвещало ну была неплохая совместимость психическая и так сказать лингвистическая речь его и моя вольготно вместе лились плелись да там и вина пились и помню однажды ночью возгорел адскою решимостью у него не остаться всенепременно домой и друг личных жигулей сев за руль доставил мигом к жилью звоним а нас не впускают не открывают иное правду сказать было б странно как жил я о ту пору один но нам это не казалось оправданием мы были возмущены и как гласит классический стих пробившись попусту час целый удрученно вернулись в резиденцию маститого переводчика фарс на джойсову тему обесключенности пролог-карнавал да только куда как скоро унеслась беззаботность и обрела реальность угрюмую тональность явилась его болезнь и была одна из подлостей ее в том что менялся характер стал резок нетерпим порою до невозможного да в это ж время все подлело и время прежде у него масса людей вокруг друзья полудрузья и прочие дроби а тут поехало кто уехал кто что кто применительно к подлости а вот это я вам скажу витя на дух не переносил уж лучше чистая подлость а дальше больше заразлазилась хлипенькая ткань бытия завытарчивала трагическая подкладка так говорится подкладка а ведь неверу-полверу ничего не подложено нет для него Ипостаси подложкой одно ничто черный зев подступали одиночество и утрата сил и Господи спаси непереносимое чума и посох лучше чего а сытый голодного не разумеет молодому здоровому трудно мне было взять в толк что деется переживал но и раздражался и осуждал и уж это были иные отношения в иной гамме с достоевскими красками и нетайной струей страданья
?
Русь снова пустилась куда глаза глядят. Русь странствует.
И с нею?
Синбад-Мореход и Борис-Кривоход и Егор-Бездоход и Горбач-Вездеход и Чекист-Чумовод и Стукач-Искариот и Марксист-Долбоход и Делец-Плутоход и Певец-Новомод и Умнец-Луноход и Исаич-Занарод и Народ-Тихоход.
Когда?
На пути к светлому будущему было квадратное круглое Синбад-Мореход птицы рух гагары яйцо будущего всех гагар птиц рух Сталинбада-Ленинвосхода.
Куда?
18
Да близится конец ломаем одиссею история должна вернуться в свой исток в родимый тартар что же повинуйся и неохотно возвращенье не сулит радостей глубоко прав наш автор неохотно ты оборачиваешься и стремишь взгляд в темную толщу она расступается под ним и там куда он уставлен начинает яснеть выступают очертанья и движутся фигуры и вновь перед тобой встает КАК ВСЕ БЫЛО а так вот оно и было что скрестилось сошлось и угадал ты аки кур в ощип на литературные принудработы особой тяжести и оттрубил ты ни хрена себе срок да за таким делом что отродясь делом не считал скаажите переводить роман он кажется думает это его ремеслишко звучит гордо что же не будем разубеждать мужик-то хороший так начиналось и ничто ничего не предвещало ну была неплохая совместимость психическая и так сказать лингвистическая речь его и моя вольготно вместе лились плелись да там и вина пились и помню однажды ночью возгорел адскою решимостью у него не остаться всенепременно домой и друг личных жигулей сев за руль доставил мигом к жилью звоним а нас не впускают не открывают иное правду сказать было б странно как жил я о ту пору один но нам это не казалось оправданием мы были возмущены и как гласит классический стих пробившись попусту час целый удрученно вернулись в резиденцию маститого переводчика фарс на джойсову тему обесключенности пролог-карнавал да только куда как скоро унеслась беззаботность и обрела реальность угрюмую тональность явилась его болезнь и была одна из подлостей ее в том что менялся характер стал резок нетерпим порою до невозможного да в это ж время все подлело и время прежде у него масса людей вокруг друзья полудрузья и прочие дроби а тут поехало кто уехал кто что кто применительно к подлости а вот это я вам скажу витя на дух не переносил уж лучше чистая подлость а дальше больше заразлазилась хлипенькая ткань бытия завытарчивала трагическая подкладка так говорится подкладка а ведь неверу-полверу ничего не подложено нет для него Ипостаси подложкой одно ничто черный зев подступали одиночество и утрата сил и Господи спаси непереносимое чума и посох лучше чего а сытый голодного не разумеет молодому здоровому трудно мне было взять в толк что деется переживал но и раздражался и осуждал и уж это были иные отношения в иной гамме с достоевскими красками и нетайной струей страданья
и тут-то на сцену является мистер Джойс с большой буквы прежде мне было до него как до летошнего снега ну мелькнет в разговоре скажешь умность обсудишь частность однако ни о какой совместности в добрую свою пору витя не помышлял а уж я-то не рвался не только что в переводчики а в простые читатели романа века не знал его и в гробу видал в руках подержал конечно но немногое понятое не вызвало интереса а личность автора так прямо увиделась неприятной умышленное затемненье непонятность ради непонятности нарочно изготовляемая это мне казалось безнравственным ведь рушится завет братства между автором и читателем и суетно это мелко да притом стиль письмо показались некрасивы резки штучки только во вред выпирают как надуманные навязанные и от всего несет свирепою сделанностью такой что уж не рукоделие а рукоблудие нет явно неприятен отменно неприятен был он мне при первом знакомстве и все же переходить к более тесному пришлось закручивала друга болезнь великий начатый труд лежал без движенья уже не месяцами годами и верно уж не закрадывалась а прямо сверлила его мысль что довести до конца недостанет сил утопающий хватается за соломинку а я как-никак был рядом и стал он надеяться на мою помощь давать куски перевода чтобы я правил интересно чего я там мог править легкий аттракцион это я мог с того и начался мой творческий вклад сидим как-то у него пьем на соседнем столе роман раскрыт я подхожу глянул и говорю с выражением не спеша моисей еврейский царь подтирался правдой встарь восторг публики был несоразмерен деянию слушай говорит а вот тут дальше еще есть ну я опять глянул и опять так спокойненько буффало билл бьет всегда между глаз промаху он не давал и не даст и обнаглел уже сам листаю а там еще есть близко про джонни ливера только уже 4 строчки врать не буду третий экспромт не состоялся но все равно с этих вот самых пор он и считал меня как бы уже полноправным и квалифицированным участником а я кроме моисея с ливером ни в зуб ногой сколько там эпизодов-то вряд ли знал эх-эх и потекла славная наша коллаборация под созвездиями абсурда и смерти и острой жалости и шальной надежды и моего образцового незнания и его нешибкого знания из спецлитературы он успел кое-что но мало увы заведомо мало а Великой Зеленой Книги майора муаммара гиффорда так еще просто не было однако торжественно постановилось что происходит совместная работа и была система сочинена мне вручается его текст исходный черновой перевод я его как желаю правлю перелопачиваю переписываю потом он глядит чего вышло опять же правит и потом в совместном заседании высоких сторон утверждается текст финальный коему суждено бессмертие ну-к что ж в ладони поплевали поехали начал я править телемака в то время уже была полная черновая рукопись всего перевода начальные куски печатались на машинке вручались мне и ставили обыкновенно в тупик ибо витин текст был специфическою продукцией я в комментарии для краткости говорил он близок к подстрочнику но точней это смесь подстрочника и заготовок либо готовых из запаса что у всякого профессионала в голове либо родившихся при встрече с данным отрезком оригинала они эти заготовки конечно же не подстрочник порой даже очень литературны но только другая крайность они собственно не перевод а больше около и по поводу так что вся смесь и лучше подстрочника ибо тут и там заготовки и хуже подстрочника ибо не держится оригинала ничуть заготовки еще существительны а не прилагательны и с чего они там ткнуты это лишь у автора в голове и то не всегда в целом довольно немыслимая фактура коктейль что с пользой употребить может единственно сам автор но выбора не было и не без робости я пошел избрав два-три скромных дела устраивал согласованья и связи в массе мест выпавшие где-то слова менял где-то починял смысл в сущности может и не так была затея безумна не боги горшки обжигают важно чтобы крутилось делалось что-то а выражаясь парламентски консенсуса мы с ним всегда как-то достигали глядишь в итоге и вышло б что да только судила судьба-индейка и этакого-то худобедного квазисотворчества нам отпустить с гулькин нос едва мы вошли в гущу телемака как документы сотрудничества высоких сторон пополнились новым жанром завещанием болезнь усиливалась только что я черт побери все екивоками про его болезнь будто про стыдное дело эмдэпэ у него был маниакально-депрессивный психоз почетная я считаю болезнь честного литератора советских лет есть чистая медицина о ней что глаголить но есть и гражданская сторона это же факт я настаиваю что эмдэпэ витин шел в ногу со временем мой друг не был тупой интраверт как я реакция на среду на крепчавший ее маразм была у него острейшей отъезды одних преследованья других подлости третьих собственная ситуация перманентного конфликта с официозом вольнолюбивого вызова все это без передышки трясло его дергало отравляло и когда писал завещанье он себя видел загнанным на грани ареста там даже и стоит если я буду в местах заключения хоть посадить его верно не посадили бы однако заставить гражданина все думать про это и все ждать тоже не слабый способ укоротить ему дни так что и несколько витюшиных лет надо по справедливости добавить в список благодеяний наших геройских органов и гвардии идеологического фронта
Смерть Виктора. Завещание – 1978, осень. Потом плохо помнится. Глухие, тяжкие годы. «Улисс» опять без движенья. Бесконечные полосы депрессии. Черной. В один из выходов он написал сильный стих о надвигающемся конце. «Начало последнего тайма». Как он читал его. 2 мая 1981 г. депрессия прекратилась в последний раз. Утром его звонок. Сказал, что решил креститься. Итог долгих размышлений, трудных переживаний. Вскоре вышел из дому и не вернулся. Смерть по Джойсу. Блум думает о такой. Удар. Сердце.
к чему подумалось мне трудиться в последний миг собирая прошедшее перед тускнеющими очами ума оно само явится чтобы проводить тебя все лица прошлого давно исчезнувшие из его жизни одних я не видал никогда о других и не слыхивал все здесь были все собрались и хоронили его во множестве литераторы переводчики коллеги и все знали про неоконченный труд выказывали живое участие как хорошо бы нам чаще умирать тревожились о его судьбе даже предлагали помощь и через неделю назначен был сбор всех литературных сил совещание где и должна была решиться судьба труда