Все это, конечно, не значило, что мой «Улисс» был безгрешен. Но истинные его дефекты, как и достоинства, явно не имели касательства к выносимому приговору. Так же точно подсудимые на Процессах далеко не были безгрешными людьми, однако реальные их деяния безразличны были для исхода процесса. И так же точно вставал непостижимый вопрос: но в чем же тогда смысл дикого судилища? зачем это делалось? что двигало бестрепетною рукой переводчицы, когда она выводила 51 страницу основной части, а затем 28 страниц приложения? Ответа не находилось. Текст хранил свою тайну, и только явственно ощущалась исходящая от него тяжкая свинцовая злоба, матерая, крепко настоенная. И упорно лез в голову образ из Венички Ерофеева: дыра станционного сортира где-то на линии Москва – Петушки, и в ней, в глубине, бездонная и зловещая гуща, мистическая субстанция, загадочно колышущаяся, стерегущая неосторожную жертву. Края-то зассали.
Другая рецензия, принадлежавшая перьям Г. А. Анджапаридзе и В. С. Муравьева, не обладала столь поражающими свойствами. Она не могла притязать на грандиозность, имея всего 13 страниц (и 4 строки, добавим для точности), на которых обсуждались 4 эпизода «Улисса» – 1, 2, 13, 14 (и в двух словах – 3, 4). Главный упор был сделан на руководящие указания о том, что такое Джойс и его роман, а также каждый из четырех означенных эпизодов. В свете Указаний осуществлялась критика работы. Ее основу составляли черные списки – в каждом эпизоде выбирался с десяток выражений и слов, которые противоречили Указаниям, либо не нравились чем-нибудь еще. Помимо того, давалась и общая оценка работы над эпизодом. То не были разящие наповал девятиграммовые оценки тов. И. Г. Гуровой. Конечно, рецензия с самого начала заботливо создавала впечатление заслуженности и неизбежности негативного вердикта – однако кое-где в частностях признавались – не сказать успехи, но все же не полная тщетность благих потуг. Там я как будто «нашел ключ», там что-то «добросовестно разгадал» – только все эти достиженья были шатки и зыбки, и едва нечто путное найдя, я тут же это снова терял. И при всей снисходительности к моим неуклюжим стараньям, авторы не могли, не имели права уклониться от четкого заключительного вывода: «Представленный перевод по большей части художественной прозой назвать нельзя».
Все это было чистейшей чушью и пустословием. Камень преткновения в очередной раз был тот же: знание Джойса и «Улисса». У рецензентов оно в точности отвечало известному принципу слышали звон – и поскольку не знали где он, то несли звонкую околесицу. И снова ясна и очевидна была жанровая принадлежность: классический советский жанр обвинительного заключения сменился позднесоветским жанром туфты, что найден был в лагерях, а после победно охватил всю страну. Прежний жанр еще требовал труда, требовал честно поднять материал, пускай лишь с тем, чтобы лживо препарировать. Напротив, в новом жанре требовалась только видимость труда; и из многих способов создать видимость известным и апробированным было надувание щек. Исполненные почтенья к себе, авторы свои Указания как бы цедили важно и свысока, как бы с томной усталостью небрежно роняли через плечо. Они роняли, что в финале «Быков» «жаргонизмы лишь обозначаются» – не понимая, что́ перед глазами у них и никогда не слыхав затасканной джойсовой цитаты о том, что этот финал – «ужасающее месиво» из всех мыслимых жаргонов. Они цедили, что в «Навсикае» замысел Джойса «состоит в том, чтобы слить слог дамской прозы с почти идентичным ему слогом порнографического романа» – и этот «замысел» был нелепый вымысел (см. Тематический план эп. 13). Слыша звон о любви Джойса к Флоберу, но не удосужившись услыхать о «разложении языка», они желали всюду немыслимого изящества и изысканной правильности. И однажды они даже милостиво показали, как надо переводить: прочитав переводчику столь же высокомерную, сколь и бредовую нотацию за блейковы «Басни дочерей памяти» в начале «Нестора», заменили их на «Вещанья муз притчеобразны» – тупую фантазию, обнажающую незнание ни Джойса, ни Блейка (см. прим. к «Нестору»). Главная же критическая часть, проскрипции, принадлежала жанру туфты всецело. Авторы не утруждали себя ни анализом контекста, ни сравнением с оригиналом, ни вообще хоть тенью разбора и доказательства: выдернутые слова осуждались чохом, по общей статье, как несогласные с Указаниями. По-своему, документ был тоже хорош и выдержан; и я питаю надежду, что оба достойных образца литературной критики еще будут полностью напечатаны, в назидание потомству.
конечно это сейчас я так решителен и спокоен тогда-то было иное самочувствие и для начала что называется overreaction я был готов принять суровый приговор высоких профессионалов и лишь не скоро уразумел простое решающее обстоятельство что вся профессиональная община в данном случае далеко не профессиональна однако не прочь узурпировать права профессионального синклита и профессионального суда и в таковом стремлении трогательно едины и закаленный ворошиловский стрелок ветеран осоавиахима и кавалер трех степеней значка гто гурова игэ и выдающийся вожатый по ленинским местам анджапаридзе гэ-а и даже увы в. с. муравьев и еще многие с кем потом довелось столкнуться итак я не ведал этого и с примерным усердием засел за бесценные рецензии составив два меморандума где смиренно наздравствовался на всякий чих высоких профессионалов и все чихи подверг анализу и слишком со многими согласился не очень теперь приятно глядишь и думаешь что ж ты брат этак перед ними стелился видел же и тогда что бред да в общем видел и прямую дичь называл таковою просто уж больно всерьез возился да все равно главное-то было не в том главное как быть дальше ладья улисса попала в мертвую зыбь издатели получили заупокойные отзывы получили мои записки тихие и смиренные но мало что оставлявшие от отзывов бесспорно плевали они на мои записки однако и сами видели что документики-то не больно тово с душком притом и книгу издать хотелось произведение видное классическое так что они в общем не горели со мной расстаться но ведь отзывы праведный гнев специалистов как есть выходил тупик гордиев узел и по законам сказки его разрубить могла только чистая душа блаженная натали или как обозначено в бумаге опытный и талантливый переводчик эн трауберг видя смертное избиение нашего труда с витей и зная доподлинно что оба определенно не мошенники христианнейшая из переводчиц бесстрашно и самоотверженно прянула в черный клуб спасти избиваемую жертву себя предложив в редакторы доработки слабого перевода издатели с охотою согласились договор пролонгировали на год административный выход был найден только я был далек от ликованья тошнее и мерзее редко бывало в самом деле работа признана скверной на грани неисправимости я сам признан несостоятельным неспособным без чужой помощи осилить то за что взялся и кстати приняв их условия сам тоже это признал утерся и далее теперь должен что должен дорабатывать перевод под водительством опытной и талантливой да вы смеетесь хоть будь она не блаженна а преподобна и не трауберг а фон траубенберг цу бройденбах унд калькройт какое она касательство имеет к моему делу что это еще мне за юность максима
и этим не исчерпывались приятности гамбитом гам не кончился гам черный клуб не исчез а напротив здравствовал клубился шире пахучей и при всей отдаленности от кругов элиты невозможно было не знать что улисс и я с ним удостоились войти в скандальную хронику сезона в виде темной истории о которой определенно известны были две вещи во-первых что некий физик состряпал и хотел протолкнуть бездарный перевод джойса во-вторых что некий физик украл и выдал за свой блестящий перевод джойса сделанный покойным хинкисом как свойственно живой жизни сухую презирающей логику оба сведения считались равно надежны и достоверны и расходились все дальше ложь на длинных ногах притом и толстых как оказалось модная новеллистка мадам тэ-эн курдюкова за границею а летранже им аусланд особенно же эброд щедро делится московской пикантностью про литературного вора а вскоре авторское агентство в англии беспокоится шлет письма требует оградить ихнего классика от бесчестного проходимца ничего не скажешь славная жизнь вернулись глухие времена только прежде сидел неведом миру в своем углу а ныне чувствовал ежечасно что выставлен на позорище кругом ославлен обгажен загнан и нету лакея вычистить сзади платье и александр иванович барин совершенно некому жаловаться да впрочем и поздно давно умник один сказал четвертая проза большой соблазн для всех нас только уже к сожалению написана ино марковна бредем дале тьфу с этою русской литературой это же ступить некуда словом пекло и разбирало меня в порядке и казалось единственный выход это если бы появилось что-то мое в печати что-то умное и ученое и тогда все скажут ах нет он не проходимец и зазвучит seid umschlungen и я лихорадочно пустился отроду со мной не бывало пустился пристраивать в печать свое джойсотворчество главки про миф и про анатомию романа и другие реверберации начал всех спрашивать знакомых да нет говорят нету нашей возможности единственная надежда отрекомендовали мариэтте омаровне чудаковой и оне ознакомившись одобрили скромные труды и как бы с сожалением о задержке сказали но теперь это уж только во вторые тыняновские чтения через полгода-год автор был счастлив рассыпался в благодарностях однако ни во вторые ни в энные чтения ни через год и ни через три скромные труды не вошли и году на четвертом попросив рукописи назад в один непрекрасный день я ждал мариэтту обмановну в назначенном ею месте кривясь и морщась в ожидании блевотнейшего момента когда перед нищим будут извиняться что три года обещали ему подать грош но вы знааете все время так па-лу-чаа-лось тьфу провалился бы но действительность превосходит ожидания запоздавши совсем немного на два-три часа пируэтта хайямовна впорхнули в комнату в легкой беличьей шубке и побеседовав со стайкой студенток дело было в литинституте с улыбкою обратили на меня взор и делая пальчиком молвили назидательно я рассчитываю на экземпляр улисса угрюмый нищий от восхищенья мысленно ахнул ведь это ж это ж ссы в глаза божья роса нет брат великие совершенно особенные люди все прочие опыты были столь же успешны страстный порыв себя обелить пред русским читателем разбился о стены цитаделей советской прессы и кампания провалилась не на сто процентов а более если учтем что не только не напечаталось ни строки но еще утратилась одна рукопись в ходе идиотической интермедии со знаменем которое с печки свалившись пригласило меня само на свои знаменательные страницы а после поразвевалось и раздумало сказало чупринину не нравится о небо как жить после этого сколько бессонных ночей я провел в терзаниях одно горе за другим но хоть бы уж рукопись отдало а между тем с переводом тянулась столь же унылая трахомудия полезла опять нелепица блаженная натали приняла было свою миссию всерьез и с благохвальным благоревнованием взялась возводить к высотам профессионализма кустарную мою продукцию грозила разыграться фильма трауберг без козинцева возвращение максимовны и уже ан пандан эстонским творениям последней явились на свет листочки с вопросами и варьянтами дамским почерком а все же не разыгралась не зря мы с наташей еще во времена оны купно выстаивали пасхальную всенощную в новой деревне чего-нибудь стоят такие вещи уверяю вас и после одной-двух бесед листочки мирно почили в разбухшем архиве русского улисса и я был оставлен снова наедине с моим классиком о светлая радость теперь можешь сам править свободно труд свой до опупения а как закончишь его рассмотрят наши авторитетные специалисты вынесут объективное профессиональное суждение блядь может проще шваркнул его в огонь да пошел за витей
да ясно было как апельсин да за витей утягивало и утянуть бы могло когда б не две вещи первое в джойсоделе никак не была у меня вся жизнь и второе первее первого Бог и так я изучал науку выживанья в атмосфере внимания и тепла девяти творческих кругов но меж тем и в мрачных пропастях совлитземли тоже в конце концов что-то происходит раздался звонок из редакции иностранной литературы журнал выражал желание и готовность опубликовать перевод ударили по рукам и было очень поучительно для меня что знаменитые рецензии и смертные приговоры специалистов и абсолютная необходимость коренной переработки доработки чесотки не были даже упомянуты я-то пыхтел над ними составлял умные ответы а эти не читавши за глаза знали им цену лучше меня но знание повадок советской литературы не вызывало у меня зависти я не думал заниматься гельминтологией насущней был другой привходящий пункт по-прежнему оставалось чувство ославленности и обгаженности да чего чувство сама пакостная реальность так что по-прежнему казалось важным напечатать какое-нибудь свое джойсописание доказать что я смыслю хоть что-то в своем деле и возможность возникла наконец журнал готовился подать россии улисса с большою помпой и со сложным гарниром и в составе оного я хоть не без труда но выговорил себе пол-листика отношения мои с автором успели к этой поре вырасти в крупную тему в кипы страниц законченных текстов набросков беглых заметок выбрать пол-листика нелегко было и я состряпал нечто в духе инструкций читателю вставив туда однако и кой-какие из опорных своих идей сдал в редакцию вместе с первыми эпизодами романа и сказавши-таки наконец уфф уехал по метафизической надобности в тифлис и батум однако легко догадывается читатель что уфф было опять рано говорить вернувшись я увидел в верстке свой текст адски изуродованным кастрированным с вырезанными фразами и абзацами лишавшими его главных мыслей и выводов убивавшими логику и стиль я прочел эту верстку ужасаясь и сознавая что публикацией этакого докажешь разве свою дебильность и приходя в ярое возмущенье кастрацию произвели ведь без моего ведома больше того с моею дезинформацией я же звонил из грузии и был во всем заверен и успокоен и сокращать нужды не было в конце верстки зияли чистые полстраницы во гневе я ринулся в редакцию и послан был в кабинет изабеллы фабиановны ответственной дамы чей вид меня поразил вспомнилась сразу фраза о редакционной девице со скошенными от лганья глазами но тут была далеко не девица и скошены ложью казалось были уже не одни глаза все ее тяжелое сильно поношенное лицо было намертво деформировано Господи что же за жизнь прожил этот человек в привычки ее явно не входило чтоб ее ложь а таковая полилась тут же в глаза ей называли бы ложью она не желала объясняться со мной и после первых же фраз предложила проследовать в кабинет еще более высокий к анастасьеву я вспомнил имя вспомнил серое конвойное предисловие к мирскому и переступил порог передо мной оказался атлетически сложенный литературовед футбольных статей вернее всего полузащитник и разговор с ним был тоже недолгим но весьма бурным чувствуя за собой всю земную и небесную справедливость я в живых красках обрисовал что сделали они с моим текстом и заявил что без полного восстановленья его разрываю с ними и никакого романа не публикую для них это было бы убийственно они раструбили во всю мочь о грядущем улиссе к тому же ничего не скажу мой тон был разгорячен и слог дерзок и было видно отчетливо как ответственный футболист жаждет меня избить ногами в этой области он был настолько сильней он сучил ими и поерзывал но на поле словесном только и нашелся сказать увы что мой перевод они напечатают без моего согласия на что я классически хлопнул дверью о суета сует текст они все же восстановили деваться некуда и сей убогой победой прочно установившей между мной и журналом климат здоровой неприязни началось великое предприятие русский улисс выходил к русскому читателю только полно к месту ли звонкая фраза куда он там выходил он проваливался в черный бархат совночи сперва с неисправимым оптимизмом я думал что теперь все будут читать роман и некоторые поймут некоторых он тронет и труд наш с витей дойдет наконец по назначенью но оптимизм не оправдывался ничуть я с пристрастием читал письма что приходили в журнал чаще всего их автор видел себя некой идейно-руководящей инстанцией он одобрял факт публикации но нередко и осуждал находил ненужным он поучал что есть современная литература указывал кого следует печатать и кого нет но об улиссе тем паче о переводе он не имел сказать ничего встретились всего лишь два исключенья и оба автора были провинциальные южные евреи эксцентрический ростовчанин прислал даже не письмо а два каллиграфических послания на больших листах с иллюстрациями и труд его был явно плодом живой любви к литературе и к джойсу но увы с любовью соединялись густое невежество и развязная самоуверенность он тоже поучал это уже казалось мне какой-то всеобщею болезнью все отчитывали и поучали хоружий чеши собак лишь письма миши абаловича из кишинева мы с ним обменялись двумя-тремя несли отдохновение и отраду тут были отклик душевный и чистый звук и это был уж точно настоящий читатель но ведь один-единственный правда утешаешь себя что настоящий читатель не пишет в редакции вероятно так однако элегические вопросы для кого труд твой и есть ли еще в россии русский читатель все равно остаются без ответа
конечно и разумеется была среда к которой не относилось это глухое отсутствие интереса все та же литературная среда ее-то событие занимало мы видели что она и прежде не обошла нашего улисса вниманием не обошла и теперь причем явила трезвость и гибкость грязный клуб словно истаял расточился произошла смена декораций вполне впрочем предсказуемая за всем клубившимся маревом ведь стояла по сути простая реакция отторжения желание отпихнуть теперь же когда не вышло вышло заметьте это не ляп а джойс на первый план столь же естественное и простое желание употребить и снова у них имелись все пути и возможности только нас это не устраивало двух мертвецов моих и меня и снова поехал на нас паровой каток и снова сперва чуть не раздавил однако потом ладно насчет потом потом а сначала нас начали с успехом употреблять появление улисса было большой победой лучших творческих сил советской литературы и с первых же номеров журнала покатилась собачья свадьба понеслась свистопляска торжеств и празднеств именин сердца лучших творческих сил вечера утренники литературные салоны понятно я был абсолютно лишним на этом празднике жизни был помехой но советские спортсмены справлялись не с такими помехами во-первых они сразу с пылкой любовью вспомнили витю боже как они все набросились его любить как ценили его талант оплакивали как боб дорен безвременно угасшего вилли то бишь тьфу падди дигнама затем бережно отмечались заслуги пионеров и октябрят тридцатых годов а главное конечно товарищи весь коллектив журнала творцов победы более чем хватало но поскольку я некое формальное отношение имел тоже меня иногда ставили в известность иногда узнавал случайно и как степа попавший в ялту не знал как ведут себя в подобных случаях разное было а такого еще пока не было сперва с примерною тупостью решил-де присутствовать это моя обязанность надел помню жилетку явился в рахманиновский зал бонтон безмерный благородные дамы и господа посол ирландский с супругой и на подиуме за стильным столом элегантно хорегисает благородный футболист анастасьев собравшиеся специалисты в своих выступлениях рассказали о творчестве писателя о работе над ним которая ведется успешно в нашей стране поделились своими воспоминаниями и в этой последней части предоставлено было слово и мне выступавшие всходили на подиум присаживались за стол рядом с хорегисающим я постарался подальше заметив что нога его вытянута в мою сторону лицо же не обещает ничего хорошего и усевшись залопотал пле-пле-пле как выражается один друг а что простите я мог сказать вы все самозванцы гробы повапленные увы я не пророк исайя хоть видит Бог не бутсы пугали а неуместность ведь не докажешь не объяснишь несу пле-пле-пле и думаю дурак ты дурак вот так вот нас и употребляют потом подходит посол и говорит вы такой скромный такой скромный человек понятно что мой русский ответ вслух я не произнес хотя чего матюгаться сам виноват осел и уж с того дня усвоил я накрепко псалом первый блажен муж иже не иде на совет нечестивых довольно запоздалое развитие но во всем этом еще с толку сбивало что дирижировала собачьей свадьбой лично гениева екатерина юрьевна специалист как будто не дутый и классиком занималась многолетне единственный патентованный спец по джойсу на всю страну как бы всесоюзный главджойс со всемирным оммажем и плюмажем откроем книгу джойс и русские недавно в англии вышла и прочтем главным событием семидесятых годов было появление на сцене екатерины гениевой рисуется прямо явление принцессы плюмаж натурально действовал но впечатленья личные действовали в иную сторону и общий баланс был таков что сочинений екатерины юрьевны я не читал готовый поклясться что там не отыщешь ни строки сверх переписыванья большими русскими буквами школьных английских сведений а также умеренной их пригонки к основам пролетарского мировоззрения но одновременно все ж верилось что принцесса джойсоведения хоть и советская имеет в этой науке известный уровень эрудиции и культуры к тому же еще катя не только была непричастна к грязному клубу но оказывала всяческую поддержку во всех мытарствах русского улисса в его черные дни и потому неожиданностью было когда в дни светлые катя вдруг борзо понеслась учинять вечера в честь и утренники по поводу возглавив купно с хавбеком команду ушлых употребителей катя куда же несешься ты дай ответ не дает ответа чудным звоном заливается анастасьев но это не представляет интереса а интересно то что в это же время выходят эпизоды романа и комментарии к ним составляются екатериной юрьевной и тут уж volens nolens я оказываюсь ее читателем впечатление было потрясающим такого не ожидал это были поистине