«Витязь» сбавил ход, поворачивая орудийный ствол, потом и вовсе остановился. В Меморандуме государя говорилось о возвращении отторгнутых у России территорий за недействительностью предыдущих договорённостей, но официального объявления войны не было. Боевых действий по ходу движения войск не отмечалось, не считая двух-трёх мелких перестрелок с националистами на Волыни. Русские части катилась свободно и широко, и так же легко, без единого выстрела откатывалось Войско Польское. И вот уланы…
Тем временем всадники съехались в кучу. Что делали, было не разглядеть. Но вот разъехались, разделившись примерно поровну и оставив между собой двоих пеших. Дальше началось странное, а потом и страшное.
Один улан стал, широко расставив ноги. На плечо вскинул нечто длинное, похожее на трубу, но с квадратным щитком посередине, точно как у пулемёта «максим», только поменьше. Приладил и начал выцеливать. Второй, с неким непонятным предметом в руках, отступил на метр от первого, проделывая с тем самым предметом какие-то действия – то ли кнопки нажимал, то ли рычажки двигал.
Никифоров слышал о конной артиллерии поляков. Так что, перед ним сейчас она и есть? Сказать по правде, на артиллерию это походило мало. Ручных пушек прапорщик отродясь не видал, да и какой выстрел можно произвести с плеча? Что за калибр у поляков, смех один?!
Пока гренадер соображал и удивлялся, из конца ярко полыхнуло с глухим хлопком, и в сторону танка рванула шипящая дымная полоса. Она стремительно приближалась по пологой дуге и – Никифоров мог бы поклясться – выписывала в воздухе лёгкие зигзаги, будто чья-то невидимая рука слегка подправляла движение.
Ещё не понимая, не осмысливая происходящего, но инстинктом бойца угадывая в этом странном, ни на что не похожем движущемся дыму смертельную опасность, прапорщик гаркнул:
– С брони!
Услышали его или нет, Никифоров уже не узнал. Жуткая полоса воткнулась прямо под башню «Витязя», чудовищный взрыв сотряс пространство. Вспышка ослепила, а горячая тугая волна подняла прапорщика и швырнула через дорогу. Каким-то чудом он не потерял сознания и видел – в полёте видел! – как восьмитонный «Витязь», весь в клубах дыма, приподнялся, как взнузданный скакун. Башню сорвало, будто пробку из шампанского, и снесло в придорожный кювет.
На одну бесконечную секунду танк завис в неестественном положении, а потом рухнул на гусеницы, изрыгая из своего нутра языки рыжего пламени и облака чёрного жирного дыма. Изломанными тряпичными куклами разлетались в стороны гренадеры.
Тут тело прапорщика Никифорова приложило об землю, аж дух выбило из груди. Несколько долгих, тягучих мгновений он ещё видел над собой голубое летнее небо в мазках чёрного дыма, потом сознание померкло.
Галиция сделала русским первое предупреждение.
К вечеру того же дня передовые части двадцать второго полка занимали Львов. Город молча, без единого выстрела впустил войска. Польская армия покинула окраины за несколько часов до того, как там появился русский авангард…
Происшествию на дороге близ Золочёва предшествовал ряд важнейших событий, малоизвестных широкому кругу государственных деятелей Российской империи, но сыгравших в дальнейшем решающую роль. Началось всё в июне.
Адмирал Колчак потребовал новый стакан чая – погорячее и покрепче. Адъютант, как по привычке называл премьер секретаря, бесшумно заменил стакан в серебряном подстаканнике. Адмирал любил именно так – не новомодный кофе в миниатюрных чашечках, а крепкий, горячий сладкий чай. И непременно из стакана, поставленного в подстаканник.
Премьер кивнул, адъютант испарился.
Серебряный имперский орёл на подстаканнике гордо воздел обе своих головы. Вот только можно ли Россию сегодня по праву называть империей?
Премьер невольно посмотрел на карту вполстены, сейчас занавешенную. Что толку раздёргивать шторки? Он знает расклад назубок, во сне порой видит. На севере Финляндия с прихваченными бывшими российскими территориями – Карелией и Кольским полуостровом. Под боком у Суоми Союз Прибалтийских Государств – Эстония, Латвия и Литва, лишённая Виленской области. Тот ещё, кстати говоря, камешек преткновения. На западе Польша, окружённая со всех сторон, кроме границы с Россией, – Германией, протекторатами Богемия и Моравия, марионеточной Словакией. И там наши бывшие земли.
Рейх пухнет, как паук, сосущий чужую кровь, а страны Антанты либо не могут, либо не хотят этому помешать. Притом что Россия, долженствующая по праву участвовать в политической жизни Европы, сделать сего не может. Не допущена-с!
Колчак встал, одёрнул мундир. Он так и не изменил адмиральской форме. Прошёлся, разминая плечи, по своему обширному, аскетически обставленному кабинету. Вот только шёлковые шпалеры в простенках. С видами моря и парусников. Ностальжи, мон ами?
В сентябре тридцать восьмого, считал Колчак, ситуация еще полностью не созрела. Чехословакия питала опасные иллюзии защищённости, уповая на связи с Англией. Польша слишком надеялась на Францию. И все вместе боялись России едва ли не больше, чем Германии. Тогда можно было лишь показать коготочки.
Для этого отправили гренадеров в Чехословакию, и те выполнили свой долг с честью. Однако все планы смешало предательство самих европейцев. Испугались, надавили на президента Бенеша, и тот сдал вначале Судеты, а потом и всю Чехословакию. Кровь русских солдат пролилась зря. Впрочем, нет, не зря. Многие после этого поняли, на что способны российские воины. И пришло наконец время обнажить клыки.
Только что он отпустил Деникина, Куропаткина и Злобина, начальника разведки Генштаба. Его представил Деникин, и генерал понравился премьеру своей вдумчивостью и дотошностью. Долго совещались: всё обсудили, взвесили, прикинули ожидаемые противостояния и возможные последствия и сошлись в едином мнении – пора. Теперь, прокрутив в голове всё с самого начала, Колчак и для себя решил окончательно, что лучшего случая не представится. А если так, то надо действовать.
Премьер взялся за серебряный колокольчик, раздался мелодичный перезвон. Комендант предлагал провести к секретарю электрический звонок, мол, так сейчас везде делают. Колчак отказался. Разве сравнится прелесть колокольца с дребезжанием электрического приспособления?
Дверь скрипнула, появился адъютант.
– Всё готово?
– Так точно, ваше высокопревосходительство. Машина ждёт.
На столе остался нетронутый чай в серебряном подстаканнике.
Скорый поезд «Орлан» покрывает расстояние от Москвы до Петрограда за неполные десять часов. Адмирал поспал, усилием воли отбросив мысли о делах. Наутро шестидесятипятилетний премьер-министр выглядел свежим и подтянутым.
«Мерседес-770», или «Гросс-Мерседес», как называли его немцы, быстро домчал Колчака от вокзала к Александровскому дворцу. Колчак знал – несмотря на раннее время, государь уже на ногах. Долго нежиться в постели, даже при своей любви к балам и приёмам, было не в привычках Михаила Второго.
Премьер нашёл императора в гараже за осмотром новенького «ситроена» модели «Traction Avant». Этот серийный экземпляр французы изготовили специально для русского царя с учётом целого ряда пожеланий. Практически под заказ. Насилу оторвав монарха от лакированного чуда, Колчак увлёк его в рабочий кабинет и настоял на том, чтобы государь выслушал своего первого министра безотлагательно.
– Ваше императорское величество, международное положение требует вашего немедленного участия, – напористо начал премьер. – Расклад сил на сегодняшний день таков, что мы имеем выгодную возможность восстановить свою территориальную целостность и прекратить грабёж: русских земель всеми этими «Бритиш Петролеум», «Минье Франсез» и прочими «Фильдер».
– Александр Васильевич, не горячитесь, дорогой мой, – рассеянно ответствовал царь. – Сколько мне помнится, и территориальные претензии, и концессии иностранных компаний закреплены юридически в соответствующих документах.
– Совершенно верно, ваше величество. – Премьер чуть наклонил голову, будто собирался боднуть своего царя. – Однако в договорах есть существенный момент, все они составлены и подписаны с точки зрения союзнического пакта со странами Антанты. События в Чехословакии показали, что мнение России в современной политике Западом не учитывается. Нас не принимают в расчёт при заключении договоров по европейской безопасности, не допускают на конференции и саммиты. Англия и Франция делают вид, что российской политической воли просто не существует. Можно ли назвать подобные отношения союзническими?
Монарх задумчиво пожевал губами. То, что страна не принимает активного участия в европейской политике, устраивало его. Он сам активно устранялся от политической жизни страны.
Колчак нажал:
– Государь, Европа сейчас как паровой котёл, а стрелка манометра давно пересекла красную черту. Позволю себе напомнить некоторые события последних месяцев, напрямую влияющие на расстановку сил. После мартовского захвата Чехословакии в Виленском воеводстве чрезвычайно активизируется партия «Балтийский Ястреб» во главе с её лидером Валдисом Куршнисом. Одновременно в Вильно через Эстонию и Латвию начинает поступать оружие из Финляндии. В Эстонии проходят подготовку литовские стрелки. Уже в апреле при поддержке военных формирований «Балтийский Ястреб» захватывает власть, и первое, что делает Куршнис: требует присоединения Виленской области к Литве. От имени населения Вильно, разумеется. А Литва, приняв предложение, тут же вступает в Союз Прибалтийских Государств. И всё это с благословления Хельсинки. Широко известно, СБГ может существовать лишь под патронатом финнов. Поляки консультируются с Парижем, поддержки не получают и вынуждены проглотить горькую пилюлю.
Государь молчал, но слушал внимательно, чуть покачивая головой в такт словам министра.
– В то же время, – продолжал премьер, – в Кенигсберге приходит к власти партия «Единство» с Гербертом Штоссом во главе. Полный близнец генлейновской партии в Судетах. В мае Штосе проводит всенародный референдум, на основе которого обращается к Гитлеру с просьбой включить Восточную Пруссию в состав Рейха. Нацистское правительство заявляет о своих претензиях на «польский коридор» и Данциг, в противном случае угрожая Польше полномасштабной военной операцией. Пруссия и Данциг становятся немецкими, и поляки глотают и эту пилюлю. А теперь, по нашим данным, Рыдз-Смигла и Бек ведут активные переговоры с Риббентропом. Апофеоз: поляки сами рвутся в объятия германского фюрера, и эти объятия, не приходится сомневаться, будут распахнуты.[1]
– Вы хотите сказать, что интересы Гитлера могут полностью повернуть на запад?
– Да, государь. Но только в том случае, если Россия выкажет твёрдую политическую линию и заявит о себе самым решительным образом.
– И каким же видится вам, Александр Васильевич, этот «решительный образ»?
– Ваше императорское величество, мы обсудили положение с военным министром и министром иностранных дел и пришли к единому мнению: Россия имеет полное моральное и юридическое право выразить вотум недоверия союзническим обязательствам, а также аннулировать предыдущие договорённости, чтобы восстановить свои территории на Украине и в Белоруссии. Это наша земля, ваше величество, там живут русские люди и братские нам народы. Коль европейская система безопасности не может оградить их от угрозы вторжения гитлеровской Германии, это сделает Россия.
– То есть вы предлагаете ввести на Украину и в Белоруссию войска?
– Так точно, до линии Станислав – Львов– Брест – Гродно. По сути, всё та же линия Керзона. Ничего нового и неожиданного.
– Польша может воспротивиться подобному шагу. Если они попросят помощи у французов? Или у тех же немцев?
– Парижу Варшава больше не доверяет, иначе не шепталась бы с Берлином. Да и самим французам не до того. Концентрация частей вермахта у линии Мажино и на границе с Бельгией такова, что впору серьёзно думать о собственной безопасности. Немцам воевать на два фронта тоже не с руки. По данным разведки, ваше величество, крупных армейских соединений на территории Украины и Белоруссии нет, и помощь туда быстро не перебросить. Поэтому – тем более! – медлить нельзя. Необходим Меморандум, обращение к правительствам стран Европы. И ввод войск. Если кто-то попытается встать у нас на пути… Что ж… Армия готова. На западных границах сейчас сконцентрированы значительные силы. И командующий есть.
Император приподнял бровь.
– Генерал-лейтенант Тухачевский, – ответил на невысказанный вопрос премьер. – Со времён Судетского кризиса командует Западным военным округом. В случае необходимости будет командующим Западным фронтом.
– Вы меня убедили, Александр Васильевич. Приступайте к составлению соответствующих документов… – В глазах Михаила Александровича, российского императора, появилась неподдельная тоска.
– Проект готов, ваше величество, – Колчак вынул из принесенной папки несколько листов бумаги. – Соблаговолите внести угодные вам коррективы и завизировать монаршей волей.
– Ну слава Богу, – обрадовался царь. – Право слово, Александр Васильевич, я счастлив иметь такого премьера. Оставляйте бумаги, ознакомлюсь в ближайшее время…
Взгляд его величества соскальзывал к окну, где в отдалении виднелся гараж:. Государю не терпелось вернуться к новому «ситроену».
2
– Пошёл! – Высокий широкоплечий офицер дал отмашку.
Знаков различия на форме заметно не было, линялая гимнастёрка без погон застёгнута на все пуговицы, такие же галифе, стираные-перестираные, потерявшие изначальный защитный цвет и ставшие светло-жёлтыми, пыльные ботинки с обмотками. Полевая фуражка выгорела на солнце, её ремешок опущен и туго затянут на подбородке.
И всё же это был офицер. Чувствовалось в нём что-то сильное: особые командные нотки в голосе или уверенность в движениях, убеждённость, что слову его будут повиноваться немедленно и беспрекословно. Или нечто во взгляде серых глаз, в твёрдой линии рта, неуловимое, но не позволяющее усомниться – это не нижний чин, не унтер. Офицер.
Боец, по внешнему виду не слишком отличающийся от своего командира, разве только готовностью моментально и точно выполнить приказ, рванулся вперёд. Пригнувшись, выставив перед собой оружие – диковинный карабин с длинным рожком и примкнутым штыком, больше похожим на нож, он быстрой рысью достиг первого препятствия.
Поперечная балка, укреплённая на уровне пояса взрослого человека, чадно горела, выделяя чёрный удушливый дым. Не снижая скорости, боец прыгнул «рыбкой», перемахнул преграду и приземлился с переворотом через плечо. Оружие при этом он держал перед собой в вытянутых руках, что совершенно не мешало исполнять любые кульбиты. Миг – и воин на ногах, а карабин рыщет стволом в поисках цели.
Р-раз! Справа встаёт силуэт солдата в квадратной германской каске. Глухо стучит короткая очередь в три патрона, мишень заваливается, а боец принимает влево и так же быстро, пригибаясь, движется дальше.
Офицер стоял на возвышенности, внимательно наблюдая за действиями подчинённого.
Оп! Прямо под ногами яма. Прыжок. Приземление, опять с переворотом и рывок в сторону, а там, где только что находилось солдатское тело, шлёпаются жирные красные пятна – имитация пулемётной очереди. И тут же слева появляются грудные мишени. Солдат срезает их одной длинной очередью.
Потом был узкий мостик через глубокий ров с жидкой грязью, штурм окна на первом этаже обшарпанного здания, бег по пересечённой местности. И всё со стрельбой по постоянно появляющимся то тут, то там ростовым и грудным мишеням. Затем бойца чуть не накрыло взрывом, а на закуску он ловко, как кошка, взобрался по канату на двадцатиметровую высоту и спустился, как скалолаз, по тонкому прочному шнуру.
– Молодец, Сыроватко, – похвалил офицер вернувшегося бойца. – Ни одного прокола!
– Рад стараться, ваше благородие! – улыбнулся тот, утирая с лица пот, пыль и гарь.
– Как «шестерочка»? – спросил офицер, указывая на оружие. Теперь стало заметно, что от обычного карабина автомат отличается ещё и удобной пистолетной рукоятью, расположенной между прикладом и скобой спускового крючка.
– Полегче «пятёрки» будет, ваше благородие, да и поухватистее. А бой – так просто сказка! – Улыбка на чумазом лице стала ещё шире.
Только сейчас, приблизившись вплотную, стало возможным различить на рукаве офицера основательно выгоревшую и пропылённую нашивку гренадерского корпуса – круглая бомба с подпаленным фитилём. Под эмблемой вышиты две маленькие звёздочки – поручик.
У подчинённого на рукаве та же эмблема, но под ней прошита одна широкая полоса. Подпрапорщик – унтер-офицерское звание. Впрочем, среди гренадеров, да ещё побывавших в боевых операциях, субординацией не заморачивались. Подчинённые к командиру испытывали чувства уважения и разумного послушания – так младшие братья относятся к старшему, более опытному.
Сказывалось ещё и то, что работали гренадеры тройками. В каждом отделении по три тройки плюс командир отделения, примыкающий во время операции к той из групп, что находилась на более опасном или ответственном направлении. Отсюда особые отношения.
– Ладно, Игнат, – улыбнулся в ответ поручик. – Собирай ребят и двигайте в расположение. Оружие сдать, себя привести в порядок. Ну сам знаешь. Обед скоро. Я буду чуть позже.
– Слушаюсь, ваш-бродь! – вытянулся подпрапорщик и, крутанувшись на каблуках, опрометью бросился к остальным бойцам, дожидавшимся окончания занятий за бугорком в тени.
Поручик же направился к арсеналу, устроенному рядом со стрельбищем. Заведовал оружейным складом фельдфебель Куприянов. Служака старой закалки, он дрался в гренадерских частях во времена Мировой войны, когда подразделения эти имели совсем другой смысл и назначение. Нехватка ружей привела к появлению команд крепких и смелых парней, обвешанных ручными гранатами, как новогодняя ёлка игрушками. Да ещё палаш, сапёрная лопатка, нож:. Хорошо если револьвер. В условиях «окопной» войны гренадеры должны были вплотную подбираться к позициям противника и забрасывать окопы гранатами.
Потери гренадеры несли жестокие, но мужества, ловкости и отваги им было не занимать. Именно из этих подразделений постепенно рождались нынешние тройки – оружие первого, часто – упреждающего удара: диверсанты и разведчики, способные скрытно подобраться и уничтожить в мгновение ока подготовленного, превосходящего по силе и численности врага.
В двадцатом, сражаясь в рядах Добровольческой армии Деникина, Куприянов потерял ногу и считал, что ему ещё повезло. Многие сложили голову. Теперь он сам себя шутливо называл «завскладом». В действительности вся жизнь ветерана прошла на войне, без армии он себя не мыслил. Повидал столько, что хватило бы на пятерых, знал толк и в оружии, и в людях. За это его уважали все, от начальника лагеря полковника Нестерова, до матёрого гренадера, спавшего в обнимку со своим автоматом. Молодёжь уважительно называла промеж: себя профессором.