- Разве я похож на убийцу?
- Ты хуже...
Я задумался, но виноват был сам и деваться было некуда:
- Так почему-то пошло с детства. Меня все время принимали за кого угодно другого. Не знаю, какая-то особенность организма: я неосознанно делался для человека тем, кем он желал меня знать. А когда я это понял, оказалось, что я в одиночестве. То есть мне это понравилось - поскольку только так и должно было быть. Но уж очень много сложностей, тем более в молодости: там, где был я, людей уже не было. Разговаривать с ними я мог, когда только они находились в истерике, собираясь наложить на себя руки, или тяжело болели. Конечно, потом они об этом забывали. Я говорю правду - мне не верят, несу любые телеги - их слушают. Душа, что ли, разломалась - какой-то ее кусок с человеческими делами отпал, и осталось что-то очень уж холодное.
Нинка, наверное, права - я действительно урод в принятом смысле. Но я такой не один, и нам друг с другом очень хорошо. Вот только нас не очень много, и всегда желаешь узнать о любом - вдруг он не чужой? Ты на меня странно подействовала - я не знаю, зачем ты мне нужна, да и не надо мне от тебя ничего. Если вам все это неприятно - забудьте. Меня не огорчит.
В эту минуту я встретил ее глаза: в них исчез блеск, они потемнели, рука ее дрожала - кажется, ее начинало затягивать в мою пустоту, куда ей было нельзя.
К счастью, мы подошли к провалу; дамы оставили своих кавалеров, она руки моей не покинула. Ахи дам, восторгавшихся чистотой этого места, ее даже не смешили, крутизна обрыва, возле которого мы стояли, не пугала, важные рассуждения господ, перечитавшихся Кастанеды и примерявших на себя прыжок в пропасть, вызвали у нее на губах легкую улыбку.
На возвратном пути мы не возобновили разговора. Казалось, ей хотелось что-то сказать, но она не знала, с чего начать. Увы, кисейный рукав - слабая защита, и все это электричество, которое гуляло невозбранно по нам, с каждым шагом делало нас все ближе друг другу.
- Не правда ли, я была очень умна сегодня? - спросила она на прощанье.
Мы расстались.
Кое-что за время прогулки я о ней понял: она в самом деле из тех молодых леди, которые прилетают с восточным ветром и остаются, пока тот не переменится на западный. Только она пока еще боится, что переменится. Впрочем, и это объясняет очень мало что.
4-го июня
Нынче виделся с Ниной. Она меня немного рассердила, впрочем, в этом виновата не была: княжна вздумала поверять ей свои проблемы: удачный выбор... А впрочем, почему бы и нет?
- Я отгадываю, к чему это клонится, - сказала Нинка. - Ты заберешь ее себе, и на меня времени у тебя уже не будет. Это плохо.
- Но зачем мне она?
- Тогда не нагружай ее всем этим! Хорошо, если это так, то приезжай через неделю в Кисловодск; послезавтра мы переезжаем туда же. Княгиня останется здесь дольше. Найми квартиру рядом; мы будем жить в большом доме близ источника, в мезонине; внизу княгиня Василеостровская, а рядом есть дом того же хозяина, который еще не занят... Приедешь?
Я обещал и в тот же день послал занять квартиру. К вечеру ко мне ввалился Клубницкий и объявил, что завтра будет что-то вроде бала и он намерен танцевать на балу с Мери весь вечер. Как я понял, он намерен явиться торжественным, подстриженным, в компании новообретенных братьев по "Астрее".
Выйдя потом на бульвар, я встретил Мери, узнал, пойдет ли она на вечеринку, и предложил быть там вместе.
- Я думала, ты обнимаешь девушек только по необходимости, как в прошлый раз, - усмехнулась она, соглашаясь.
О Клубницком, кажется, она забыла.
- Да, кстати, есть сведения, что завтра вы будете очень приятно удивлены, - крикнул я ей вслед.
- Чем?
- Секрет, на бале догадаетесь сами...
Вечер я окончил у княгини; гостей не было, кроме Нины и одного презабавного старичка из мистиков. Он все важничал, рассказывал истории о Земном шаре на верху Кунсткамеры и что-то уж слишком многое выводил из того, что первым общественным музеем в России был именно что этот музей заспиртованных уродцев.
Княжна села против меня и слушала все это с таким нежным вниманием, что мне даже стало завидно. Нинка это заметила и поморщилась. Потом, однако, старичок ушел, и мы с ней стали вспоминать все наши прежние проделки, ничего уж не скрывая. Княжна нас слушала, что-то спрашивала, оживилась... и мы только в три часа ночи вспомнили, что врачи, по слухам, рекомендуют ложиться спать в одиннадцать.
5-го июня
За полчаса до бала ко мне явился Клубницкий в полном сиянии костюма-тройки, белой сорочки и галстуха, заколотого какой-то мудреной масонской булавкой. В руке он держал канонические перчатки, одну из которых - как я понял по напряжению его постриженной, уложенной и благоухающей аглицкой туалетной водой головы - он вознамерился вручить на балу моей бедной, не до конца состоявшейся подопечной. Он бросил перчатки на стол и принялся прихорашиваться перед зеркалом, особенно стараясь убрать носовым платком ливший пот с чела.
- Ты, говорят, эти дни ужасно волочился за моей княжной? - сказал он довольно небрежно и на меня не глядя.
- Где нам, дуракам, чай пить, - отвечал я ему любимой поговоркой одного из самых ловких повес прошлого.
- Скажи-ка, хорошо на мне сидит костюм?.. Ох, проклятый жид!.. как под мышками режет! Нет ли у тебя одеколона?
- Помилуй, куда ж тебе еще? От тебя и так уже разит... а кстати, ты не обращал внимания, что в последнее время проклятые торговцы отсыпают из пачек стиральных порошков чуть ли не половину?
- А? - удивился он.
Мы отправились.
- Ты будешь танцевать нынче? - спросил он.
- Не думаю.
- А я, боюсь, не отойду от княжны ни на танец, - проклятый костюм, как он стесняет движения...
- А ты с ней договорился уже?
- Нет еще...
- А ну как тебя предупредят? Тебя же давно не было видно: а каково девице остаться без кавалера?
- В самом деле?! - Он хлопнул себя по лбу и побежал вперед.
Я шел не торопясь. На улице было темно и пусто; вокруг здания ресторации, или же трактира, как угодно, теснился народ; окна его светились; звуки музыки доносил ко мне вечерний ветер. Кажется - по-прежнему восточный.
Я шел медленно, мне было грустно. Неужели же мое единственное назначение на земле - разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта, невольно разыгрывая жалкую роль палача или предателя. Какую цель имеет эта судьба?
Войдя в залу, я спрятался в толпе мужчин и начал делать свои наблюдения. Клубницкий стоял возле княжны и что-то говорил с большим жаром; она его рассеянно слушала и смотрела по сторонам, кого-то ища. Я подошел сзади, чтоб подслушать их разговор.
- Вы меня мучите, княжна! - говорил Клубницкий. - Вы ужасно переменились с тех пор, как я вас не видал...
- Вы также переменились, - усмехнулась она.
- Я? я переменился?.. О, никогда! Вы знаете, что это невозможно! Кто видел вас однажды, тот навеки унесет с собой ваш божественный образ!
В это время я подошел и поклонился Мери, она быстро проговорила:
- Не правда ли, месье Невкин, этот костюм гораздо более идет месье Клубницкому?
- Я с вами не согласен. В прежней одежде он выглядел более просветленным.
Клубницкий не снес этого удара, бросил на меня бешеный взгляд, швырнул на пол перчатки и отошел прочь.
Мы с княжной уж почти и не разлучались. Где-то в перерыве он подошел ко мне. Бешенство его приутихло, весь его вид выражал теперь только обиду.
- Я этого не ожидал от тебя.
- Чего?
- Ты с ней все время танцуешь...
- Ну так что ж? Ей охота.
- Разумеется... Я должен был этого ожидать от девчонки... от кокетки... Уж я отомщу!
- Зачем же ты надеялся? Ждать и добиваться чего-нибудь - одно, понимаю, а кто ж надеется?
- Ты выиграл пари - только не совсем, - сказал он, злобно улыбаясь.
Танцы продолжились, и все шло по-прежнему. Клубницкий и его приятели не танцевали, стояли вокруг нас, плотно отделив полукольцом от всех остальных. Странный какой-то заговор. Княжне все это надоело, и она просила проводить ее. Я посадил ее в машину, поцеловал руку и вернулся в залу.
Там уже ужинали. На одном краю большого стола толпились заговорщики во главе с Клубницким и господином, по-прежнему смахивающим на драгунского капитана, - верно, он и был масонским восприемником моего бедного приятеля. Собственно, на меня дулись еще с прошлых посиделок, теперь же против меня решительно составляется враждебная шайка. Клубницкий, похоже, выбран атаманом, очень уж у него гордый и храбрый вид...
Очень рад: я люблю врагов, хотя и не совсем по-христиански: быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, притворятся обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, - вот это жизнь! Впрочем, это как раз и по-христиански. Как-никак, ударят тебя в щеку подставь другую, а вот насчет дальнейшего - инструкции отсутствуют...
6-го июня
Нынче поутру Нина уехала с мужем в Кисловодск. Я встретил их карету, когда шел к Василеостровским. Она мне кивнула головой, будто упрекая. Да кто ж в чем виноват?
Просидел битый час у княгини, Мери не вышла - болеет. Не было ее и вечером на бульваре. Вновь составившаяся шайка приняла при виде меня грозный вид. Я рад, что княжна не выходит, они бы сделали ей какую-нибудь мерзость. Клубницкий, кажется, и в самом деле огорчен, прическа его растрепана, вид отчаянный. Ведь бывают же люди, в которых даже отчаяние забавно...
Вернувшись домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я ее не видел. Она больна. Что за вздор!
7-го июня
В одиннадцать утра - в это время княгиня обыкновенно ходит на свои процедуры - я шел мимо ее дома. Мери сидела у окна; увидев меня, вскочила.
Я вошел в дом, никого нигде не было, и я прошел в ее комнату.
Тусклая бледность покрывала ее лицо. Она так и стояла возле окна, придерживаясь одной рукой за створку. Рука чуть-чуть дрожала. Я тихо подошел к ней и сказал:
- Ты на меня сердишься?
Она подняла лицо, посмотрела на меня и медленно покачала головой. Хотела проговорить что-то, но смогла это сделать не сразу, лишь несколько раз вздохнув и постаравшись принять тон начала нашего знакомства:
- Тебе что-то от меня нужно?.. С этим пора кончать, такие истории кончаются плохо...
Я отошел к двери, взялся за ручку:
- Прости. Ты права. Я просто немного одичал тут.
До вечера ходил по окрестностям, устал, пришел домой и лег. Она была не права только в одном - эти истории могут и не заканчиваться.
Зашел, однако, Херценс.
- А правда ли, что вы сделали княжну Василеостровскую своим зомби?
- С какой стати?
- Весь город говорит, а уж горожане у нас такие, что все знают.
"Клубницкий", - только и вздохнул я.
- Чтобы доказать вам, доктор, ложность слухов, торжественно заявляю вам по полному секрету, что завтра переезжаю в Кисловодск...
- И княгиня также?
- Нет, они остаются здесь, насколько мне известно.
- Так все это неправда?
- Доктор, ну посмотрите на меня? Разве ж я похож на тонтон-макута?
- Я этого не говорю... Но вы же знаете, бывают случаи... - прибавил он, хитренько улыбаясь, - в которых благородный человек обязан взять на себя ответственность за другого. Предположим, вы занимались с нею чем-то... а в результате - некоторые психические последствия, устранить которые может лишь тот, кто их вызвал... если может, разумеется...
Я уверил его, что всегда работаю чисто, - уж и не знаю, успокоился ли он этим или напротив - начал подозревать еще сильнее. Во всяком случае, ушел он довольный хотя бы и тем, что меня предостерег.
Плохая вещь дурные слухи. Пора браться за дело.
10-го июня
Третий день я в Кисловодске. Вижусь с Ниной: утром гляжу в окно, она уж одета и ждет меня - мы встречаемся, будто нечаянно, в саду, который от наших домов спускается к колодцу. Мне удалось слегка привести девицу в порядок, да еще и воздух способствует и прочая природа.
Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука. Так или нет - сказать не могу, одно верно - здесь все дышит уединением; здесь все таинственно - и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который с шумом и пеной, падая с плиты на плиту, прорывает себе путь между зеленеющими горами; и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все стороны; и свежесть ароматического воздуха, отягченного испарениями высоких южных трав и белой акации; и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок. Словом, не придумать по такой природе ничего лучшего, как сделаться каким-нибудь настоящим индейцем. Сиди, кури и ощущай счастье.
В качестве индейца занимаюсь мелким следопытством: дорога. Всякий раз, как на нее взгляну, так кажется, что едет карета, из которой выглядывает знакомое лицо. Но уж много карет проехало мимо, а той все нет.
Слободка, что за крепостью, населяется; в ресторации, построенной на холме, в нескольких шагах от моей квартиры, начинают вечерами мелькать огни сквозь двойной ряд тополей; шум и звон стаканов раздаются до поздней ночи, впрочем, пьют все больше кахетинское.
Да, объявился Клубницкий со всей своей шайкой. Из чего следует, что главное место в его мыслях занимаю уже я, а вовсе не княжна. Бушует всякий день в трактире со всей своей шайкой, а со мной почти и не кланяется.
11-го июня
Ну вот, они и приехали. Я сидел у окна, когда услышал стук их кареты, а сердце-то и вздрогнуло. При чем тут, собственно, сердце?
Словом, обедали у них. Все как недавно, даже разные недоразумения вроде бы позабыты, одна только Н. немного дуется - опять полагая, что теперь мне будет не до ее бед. Эх, помнится, мой предшественник по этим комнатам рассуждал, сидя в них, об отличии женского ума от ума мужескаго. "Вот, писал он, - способ обыкновенный: этот человек любит меня; но я замужем: следовательно, я не должна его любить. Способ женский: я не должна его любить, ибо я замужем; но он меня любит, следственно..." Каким, интересно, еще умом можно разрешать проблемы замужней дамы? Не говоря уже о том, что ее логика представляется мне более человечной. Но интереснее другое: что бы он написал об уме сдвинутых? Что-то такое: между этим человеком и мной столько общего, что наше сотрудничество неизбежно; и, напротив, - между мной и этим человеком нет настолько ничего общего, что мы обречены дополнять друг друга?
Нет, право же, это климат размягчает мозги до полного непотребства. Пора уезжать. Что меня держит? Три дела. Но с Н. осталось совсем немного, да и княжну я, кажется, понял. Остается Клубницкий с компанией - так ведь и это можно разрешить в один день...
12-го июня
Сегодняшний вечер был обилен происшествиями. Верстах в трех от Кисловодска, в ущелье, где протекает Подкумок, есть скала, называемая Кольцом; это - ворота, образованные природой; они подымаются на высоком холме, и заходящее солнце по дурацкой своей прихоти именно сквозь них бросает на мир свой последний пламенный взгляд. Туда отправилась многочисленная кавалькада желающих изумиться сим оптическим эффектом. Я ехал возле княжны, мысли наши были мало заняты целью экспедиции. По дороге надо было переезжать Подкумок вброд. Мы уж отстали изрядно от остальных, и я предложил ей спешиться.
Мы отошли, ведя коней под уздцы, несколько в сторону и выше по течению.
- Что ты задумал? - спросила она.
- Ах, ваше совершенство, - усмехнулся я, пытаясь немного расконфузить момент. - Вам случалось ли подниматься в небо по лесенке? Вот, здесь то же самое. Вы же знаете, что, переезжая быстрые речки, нельзя смотреть в воду, голова закружится?
- К чему это ты? - спросила она, что-то уже понимая.
- А такая вода - та же лесенка. Дольше ведь нельзя заниматься глупостями.
Она покорно кивнула, впрочем - с явным облегчением. Когда-то же это должно было произойти.
Отыскав в лошадиной утвари пару ремешков, я привязал Мери за запястье к какому-то деревцу, сказал привязать себя. Объяснил, как надо себя вести просто посмотреть на воду, совпасть с ее скоростью, а та уж и сама утащит. Она кивнула.
* * *
Подробности дальнейшего допускают только косвенное описание, да, собственно, и не очень важны - как описание любых отношений двоих. Существенным было то, что частями воды мы сделались почти вместе, она запоздала лишь немного. И вот, оказавшись длинной и жесткой линией, каким-то проводом, протянувшимся от самого истока реки до куда-то потом, ощущая своим гибким хребтом все, что творится вокруг, я попытался отыскать ее - а она была рядом, то есть - ни в малейшей степени не являлась частью меня: так могут ощущать себя рядом две длинные серебристые рыбы, если и касающиеся друг друга, то - вскользь. Она была такой же, как я, и - совершенно другой.
Уже смеркалось, когда мы вышли из воды и вновь увидели нас сидящими друг рядом с другом на берегу. Компаньоны наши, верно, добрались уж обратно. Надо было торопиться, чтобы не обеспокоить княгиню. До самого дома Мери что-то говорила и смеялась невпопад, я не слишком ее слышал. В ее движениях было что-то лихорадочное - меня это не занимало, так и должно было быть. Я сдал ее на руки матери, весьма довольной таким оживлением дочери, которой суждена нынче ночка не из приятных.
Я поехал к себе, но передумал и решил прокатиться, отведя коня на водопой. Возвращался через слободку, огни уж угасали в окнах. Впрочем, в одном из домов, построенных на краю оврага, освещение было каким-то сумасшедшим, как на праздник. По временам раздавались говор и крики, смахивающие на военную пирушку. Я слез и подкрался к окну; неплотно притворенный ставень позволил мне видеть пирующих и расслышать их слова. Говорили обо мне.
Тот самый драгунский капитан-масон стучал по столу и требовал внимания. Впрочем, речь их была скучна, и потому удовольствуюсь пересказом. Мое поведение их не удовлетворяет. Мои претензии кажутся им чрезмерными, и все это - питерская гордыня, следственно - вопрос о личной силе может быть разрешен только через дуэль. Вопрос в том, как ее добиться.