В те годы отношения между СССР и США переживали не самые лучшие времена, поэтому связь советской актрисы с американцем выглядела чуть ли не предательством. Тем более официально Андрейченко была замужем. Однако в силу своего характера (она была женщиной сильной и всегда брала то, что ей нравится) Андрейченко отступать не собиралась. Но страхов и унижений им пришлось натерпеться изрядно. К примеру, в Москве за ними везде следили чекисты: на улице, в гостинице. Один раз Наташу даже выгнали из гостиницы, поскольку гостей разрешалось пускать только до одиннадцати. Это случилось 3 мая 1985 года, когда Шелл специально приехал в Советский Союз, чтобы поздравить Наталью с днем рождения (ей исполнилось 28 лет). Но едва они расположились в гостиничном номере Шелла (он остановился в «Космосе»), как раздался громкий стук в дверь. На пороге застыли администраторша и несколько мужчин представительного вида. Администраторша заявила: «Гостям в номере у нас положено находиться до 23.00! Поэтому покиньте номер!» Шелл пытался договориться с непрошеными визитерами по-доброму, но те ничего не хотели слушать. Тогда Шелл заявил: «В таком случае я уйду с ней!» На что администраторша рассмеялась: «Да ради бога!» И влюбленные ушли на улицу. А следом за ними следовали… милиционеры на мотоциклах. Таков был приказ КГБ. Всю ночь Наташа и Максимилиан ходили по Москве, жутко замерзли. А 4 мая Шелл улетел на родину.
После нескольких подобных случаев, которые происходили с влюбленными каждый раз, когда они пытались уединиться, они приняли решение оформить свои отношения официально. Поход в ЗАГС был запланирован на сентябрь 85-го, но сорвался по вине Шелла, который не смог приехать в Москву. Он объявился лишь в конце октября и неожиданно заявил Андрейченко: «Я не готов, я холостяк, я боюсь брака больше всего на свете». Услышав это, Андрейченко решила с ним расстаться. Она проводила его в аэропорт и посадила на самолет. И с того момента перестала снимать телефонную трубку, когда раздавались междугородные звонки.
Так продолжалось до тех пор, пока в Москву не приехала сестра Шелла, Мария, которая часто посещала Москву по личным делам. Далее послушаем рассказ самой Натальи Андрейченко:
«Мария позвонила мне из Москвы, я подошла к телефону. Она сказала, что заедет ко мне по очень важному делу. Вечером у меня в гостях была моя лучшая подруга. Раздался звонок в дверь, я открываю, а там стоит Максимилиан. Я побежала от него по своему длинному коридору, крича только одно: «Нет, нет, нет!» А он – за мной. Так мы вбежали на кухню, и… он меня обнял. Подруга смотрела на меня как на предательницу: мол, что же это я опять делаю. А я взглянула на него, у меня потекли слезы, и я сказала, по-моему, самую гениальную фразу на земле: «Запах родной». И прильнула к нему. Все! После этого он сказал: «Я готов. Буду жениться». Это было 5 декабря…»
Поскольку Андрейченко тогда еще была замужем за Дунаевским (правда, вместе они уже не жили), она немедленно сообщила ему об этом. Тот оказался джентльменом и сразу же согласился на развод. Их развели в течение одного дня. А в феврале 86-го в Москву приехал Шелл со всеми бумагами со своей стороны. И они подписали брачный контракт. На всякий случай первым пунктом в нем был предусмотрен развод через две недели, чтобы Шелл чувствовал себя свободно. Второй пункт гласил, что Андрейченко будет жить в России, третий, что дочь – а они хотели только дочку – непременно наравне с русским паспортом будет иметь швейцарский…
Советские власти были рады тому, что этот вопрос наконец-то разрешается. Правда, они настаивали, чтобы Андрейченко уехала за границу к мужу. Но она этого не хотела. Актриса написала письмо на имя Егора Лигачева, одного из идеологов перестройки, в котором сообщила, что никуда уезжать не собирается, а намерена работать в СССР постоянно. Она просила помочь ей с постоянными визами в три страны – Германию, Австрию и Швейцарию. Ей повезло: времена тогда уже менялись в сторону потепления отношений с Западом, поэтому ее просьбу удовлетворили.
Расписались Андрейченко и Шелл 11 июня 1986 года в Грибоедовском дворце бракосочетаний в Москве. По словам невесты, жених трясся от страха как сумасшедший. Рядом были его сестра Мария Шелл, крупнейший продюсер Запада Карел Дирка, посол Швейцарии в СССР Карл Фриччи с супругой и другие. Когда Шелла попросили поставить свою подпись под брачным документом, он внезапно завопил: «Господи! Что я здесь подписываю? Я же ничего не понимаю. Я боюсь». Но пути назад уже не было. На помощь жениху пришел посол, который перевел ему текст. А сотрудница ЗАГСа с важным видом произнесла: «Эта бумага означает, что вы, Максимилиан Шелл, женитесь на на-а-ашей Наташе!» И гордо постучала себя в грудь. После этого Шелл поставил свою подпись. В Москве он пробыл до 12 сентября, после чего улетел на родину. Молодожены не виделись друг с другом полгода, поскольку каждый был занят своими делами: они снимались в разных фильмах.
Стоит отметить, что, несмотря на то что Дунаевский согласился на развод легко, их с Андрейченко отношения испортились донельзя. Он понимал, что из-за брака его бывшей жены с иностранцем он может потерять своего сына, и потому нервничал. В результате во время одного из скандалов Андрейченко запретила ему видеться с Митей. Но их помирил… Шелл. Он приехал в Москву на день рождения Мити и спросил у мальчика, какое у него самое большое желание. А тот возьми и ответь: «Я хочу поговорить со своим папой». Услышав это, Андрейченко взвилась: мол, что за блажь в два часа ночи?! А Шелл ее перебил: «Ты что, с ума сошла? Ну-ка, Митя, звони папе». Но Андрейченко продолжала возражать. Тогда Шелл сам позвонил Дунаевскому и передал трубку мальчику. Спустя час композитор приехал к ним и забрал мальчика к себе. После этого у них начались нормальные отношения.
В течение двух лет Андрейченко жила в Москве и продолжала свою творческую карьеру как в театре (со спектаклем Анатолия Васильева «Серсо» она объездила полмира), так и в кинематографе. В период с 1985 по 1988 год Наталья снялась в главных ролях в трех картинах: у Александра Белинского в «Марице» (1986), у Эрнеста Ясана в «Прости» (1987, 4-е место в прокате, 37,6 млн зрителей) и у Романа Балаяна в «Леди Макбет Мценского уезда» (1989).
Наталья Андрейченко вспоминает: «Леди Макбет» я заканчивала, говоря по-русски, уже с пузом, о чем никто, кроме режиссера Балаяна, не знал. Почти на девятом месяце я вовсю отплясывала на плоту, прежде чем броситься со своей соперницей в воду. Танец длился очень долго… Но Балаян однажды проговорился оператору Паше Лебешеву, который буквально завопил: «Что ж ты мне, так-перетак, не сказал, я бы на нее другие фильтры поставил, никто бы не просек. Всегда мне везет – то Соловей в «Рабе любви» беременной снималась, то Андрейченко…»
Закончив фильм, Андрейченко улетела в Мюнхен, где вскоре и родила дочь Настю (шел 1988 год). Когда дочке исполнилось два месяца, Наталья с мужем и несколькими актерами из СССР организовали гастроли с лучшим симфоническим оркестром Германии (исполняли литературно-музыкальную композицию «Евгений Онегин» на музыку Прокофьева). Роль Онегина исполнял Олег Янковский, Ленского – Игорь Костолевский, Татьяны – Наталья Андрейченко, генерала – Алексей Петренко.
Через месяц Андрейченко, Шелл и Настя вернулись в Москву (Митя остался в Мюнхене учиться), где Шелл осуществлял постановку спектакля «Вера, Любовь, Надежда» по пьесе крупнейшего австрийского драматурга Едена фон Хорварда в Театре-студии Олега Табакова. Когда Насте исполнился год, в семье Шелла встал вопрос о постоянном совместном проживании. В итоге была выбрана нейтральная территория – столица кинематографа Лос-Анджелес, где был снят приличный дом (у них была и ферма в Австрии). Однако именно там Андрейченко едва не умерла по вине тамошних врачей. Дело было в 1989 году. А началось все с пустяка – у Андрейченко разболелся зуб. Шелл нашел лучшего врача – доктора Готье, который был личным дантистом президента Рейгана. Но то ли этот Готье растерял к тому времени все свои навыки, то ли еще что-то, но зуб он удалил, как коновал, и вдобавок внес инфекцию. У актрисы началась газовая гангрена, общее заражение крови. У них в доме гостил тогда Никита Михалков, который, увидев распухшее лицо Натальи, первым забил тревогу. Андрейченко повезли в госпиталь. А тамошние врачи вынесли убийственный диагноз: мол, они могут прооперировать больную, но часы ее все равно сочтены. Спасло Андрейченко чудо. Перед самой операцией она из последних сил поднялась, подошла к зеркалу и, увидев свое отражение, дала себе установку: все будет хорошо. И выжила.
Наталья Андрейченко вспоминает: «Первые полтора года в США я прожила никому не нужная, никому не известная, ничего не делая. Пережить человеку с именем это очень трудно. Но сейчас, оглядываясь назад, я поняла, насколько тогда мне было хорошо.
Впервые в жизни у меня появилось свободное время, а до этого и после – одна только сумасшедшая профессия. В Америке я работала с лучшими педагогами по произношению, по преодолению акцента. Я занималась вокалом – у меня была очаровательная, сумасшедшая, лучшая на Бродвее и во всем Нью-Йорке учительница Джоан Кобин. Она учила меня… по телефону! Три раза в неделю, в определенный час мы с ней пели по телефону. Естественно, за мой счет…
Наталья Андрейченко вспоминает: «Первые полтора года в США я прожила никому не нужная, никому не известная, ничего не делая. Пережить человеку с именем это очень трудно. Но сейчас, оглядываясь назад, я поняла, насколько тогда мне было хорошо.
Впервые в жизни у меня появилось свободное время, а до этого и после – одна только сумасшедшая профессия. В Америке я работала с лучшими педагогами по произношению, по преодолению акцента. Я занималась вокалом – у меня была очаровательная, сумасшедшая, лучшая на Бродвее и во всем Нью-Йорке учительница Джоан Кобин. Она учила меня… по телефону! Три раза в неделю, в определенный час мы с ней пели по телефону. Естественно, за мой счет…
Потом я уговорила Макса купить в Лос-Анджелесе дом. Хотя он объяснял, что этого не стоит делать, что дом – это большая ответственность, ограничение свободы и т. д. Но я, как русская женщина, слышать ничего не желала. Замучила бедного, самолюбивого швейцарца уговорами и заставила купить дом, который сейчас отдан под полную мою ответственность, хотя я там практически не бываю. Это такая головная боль, что передать невозможно. Макс об этом знал изначально. А мне все надо было испытать на собственном опыте, чтобы понять: самое удобное – это снимать жилье. Приехал на полгода, взял дом в аренду и живи себе спокойно. И никакой ответственности…»
Вскоре после покупки дома Андрейченко вновь едва не рассталась с жизнью. На этот раз ее погибелью мог стать автомобиль, за рулем которого сидела агентша актрисы Одри. До этого они сходили в ресторан, и Одри умудрилась в течение вечера несколько раз вколоть себе наркотик. Когда Андрейченко поняла это, она тут же решила покинуть заведение. Однако Одри увязалась за ней. В тот момент, когда Андрейченко направля-лась к своей машине, агентша уже успела сесть в свою и резко сдала назад – прямо на Наташу.
Вспоминает Наталья Андрейченко: «Лежу я плашмя, не двигаясь, состояние крайне «великолепное»: по мне проехал каток, но я не умерла. Напрочь забыла все английские слова и хриплю подбежавшему ко мне Годунову (балетный танцор, в 1979 году сбежавший из СССР. – Ф. Р.): «Саша, милый, ноги целы?» Он отвечает: «Целы». Я ему: «Как ты думаешь, они переломаны?» Он: «Лежи, девочка, лежи, милая, не двигайся!» Меня начинает колотить, и я прошу кого-то укрыть меня, потому что холодно, безумно холодно… И тут слышу сквозь пелену шепоток по толпе: «Не подходите к ней, не трогайте ее – вы берете на себя ответственность!..» Как вам это нравится? Но там свои законы.
Короче, приехала машина «Скорой помощи». Меня тут же «замуровали» в твердый панцирь, потому что врачи были на 150 процентов уверены – шея и позвоночник у меня сломаны напрочь. В госпиталь со мной поехал Саша Годунов. По дороге эскулапы раз двадцать спрашивали: «У вас есть страховка, у вас есть страховка?» У меня страховка точно есть, но не в кошельке же – я ведь не собиралась умирать!
В приемном покое меня бросили в этом дурацком корсете где-то в углу и напрочь забыли о моем существовании. Битых три часа я пролежала без движения, трясясь и задыхаясь, пока не приехал директор моего агентства и не сказал, какая у меня страховка и какие гарантии! Тут вся эта братия наконец зашевелилась, забегала вокруг, и наконец-то я получила долгожданный успокаивающий укол…
В рентген-центре мне сделали снимок, и в палату сбежалась масса врачей посмотреть, так сказать, на «русское чудо». Потому что у меня не было ни одного перелома, ни од-но-го. Хотя на фотографии, снятой в тот день, отчетливо видно, какая я вся синяя-синяя, вся спина, и даже следы от колес там видны…»
В 1994–1997 годах имена Андрейченко и Шелла оказались в эпицентре нескольких скандалов. К примеру, в ноябре 1994-го Шелл предстал перед судом в Лос-Анджелесе по обвинению в домогательствах сексуального характера. Что же произошло? Оказывается, он в общественном месте позволил себе высказать двусмысленные комплименты некой даме и проверить упругость ее бюста. И дама, осерчав, подала на него в суд. Тот, в свою очередь, обязал Шелла извиниться.
Следующий скандал был творческого порядка – он разгорелся вокруг фильма «Свечи на ветру». Будучи режиссером картины (она стала пятой на его счету) и сыграв в ней с женой главные роли, Шелл вошел в конфликт с продюсером фильма – тот не захотел вставить в картину 5-ю симфонию Малера и одну из песен Владимира Высоцкого, на чем настаивал Шелл. В итоге последний снял свою фамилию с титров картины и подал на продюсера в суд.
И, наконец, еще один скандал разгорелся в России уже вокруг имени Натальи Андрейченко. Суть дела состояла в следующем. 25 сентября 1997 года газета «Ведомости Москвы» опубликовала на своих страницах заметку под недвусмысленным названием «В любовные сети Владимира Преснякова угодила Наталья Андрейченко». В заметке шла речь о том, что якобы Пресняков-младший коварно отбил Андрейченко у ее законного супруга Шелла, бросив при этом свою постоянную спутницу Лену Саруханову. Как было написано в статье, «актриса давно уже питала симпатии к «русскому Майклу Джексону» и не упустила шанс встретиться с тайным объектом своих грез».
В итоге Андрейченко и Пресняков подали на газету в суд, требуя возмещения морального ущерба по 100 миллионов рублей в пользу каждого пострадавшего: Преснякова, Андрейченко и Шелла. В ответ в тех же «Ведомостях» 19 февраля 1998 года появилась публикация под заголовком «Наши извинения Наталье Андрейченко». Привожу текст этой заметки: «25 сентября 1997 года в № 32 нашего еженедельника был опубликован материал под заголовком «В любовные сети Владимира Преснякова угодила Наталья Андрейченко». В нем смаковались подробности якобы имевшего место быть любовного романа известной российской актрисы Натальи Андрейченко, ныне проживающей в США, и эстрадного певца Владимира Преснякова. Повествование сопровождалось оскорбительными эпитетами в адрес самой г-жи Андрейченко и ее мужа, кинорежиссера Максимилиана Шелла.
Редакция «Ведомостей» приносит глубочайшие извинения супружеской паре Андрейченко – Шелл, а также Владимиру Преснякову и проясняет собственную позицию в данном вопросе. Авторы публикации, в погоне за дешевой сенсацией, написали о несуществующей любовной истории, отталкиваясь от фотоснимка, приведенного в означенном материале. Фотография изображает г-жу Андрейченко и г-на Преснякова в момент беседы на одной из светских вечеринок. Непринужденное общение людей, зафиксированное фоторепортером, и стало поводом для фантазий и измышлений.
В настоящий момент авторы материала более не работают в «Ведомостях», так как в связи с данной статьей были уволены за профессиональную непригодность. Вина, помимо авторов публикации, лежит и на редакторе газеты, не нашедшем времени или возможности проверить изложенную в статье информацию, прежде чем пропустить ее в печать. Отчасти это объясняется сравнительно молодым возрастом газеты («Ведомости» выходят чуть более года) и отсутствием необходимого опыта.
Редакция никоим образом не желала оскорбить г-жу Андрейченко или ее супруга. «Ведомости» искренне почитают Наталью Эдуардовну и преклоняются перед ее артистическим талантом. С таким же уважением мы относимся к личности, чувствам и семейным ценностям Максимилиана Шелла. Надеемся, что наши искренние извинения хотя бы частично компенсируют моральный ущерб, который упомянутая публикация причинила г-же Андрейченко и г-ну Шеллу».
Между тем в августе 2000 года Максимилиан Шелл едва не умер. Дело было в Риге, где его сразил внезапный приступ панкреатита. В семь часов вечера Андрейченко срочно вызвали в больницу. Там ее встретили врачи, которые заявили, что у ее мужа начался отек, что необходимо хирургическое вмешательство. А она знала, что у него диабет, что его ни в коем случае нельзя вот так наскоро оперировать. Но врачи торопят, кричат: «Принимайте же решение, время идет!» Тогда Андрейченко отправилась к мужу в реанимацию. А он лежит без сознания, ни на что не реагирует. Тем не менее она стала с ним советоваться: «Макс, ты меня слышишь? Они хотят тебя оперировать. Скажи мне, что ты хочешь?»
Шелл вдруг очнулся и прошептал: «Домой, в Мюнхен». Андрейченко вышла к врачам и объявила волю мужа. На нее посмотрели как на идиотку: «Вы кого слушаете? Что он может решать?» Но она была непреклонна. Короче, Наташа организовала самолет, и в полвторого ночи Шелл улетел в Германию. А она осталась в Риге, поскольку у нее не было визы. Прилетев позже в Мюнхен, она два месяца каждый день ходила к мужу в реанимацию.
По ее словам: «Его нельзя было сразу оперировать. Поэтому Макса сначала вылечили, а потом уже прооперировали. Я сидела в реанимации часами, хотя это было запрещено. Он не мог говорить, у него были закрыты глаза, температура держалась под сорок. Но он знал, чувствовал, что я с ним. И это ему помогало. Как-то подходит ко мне один злодей, по-другому его не назову, хотя он и врач, даже профессор. Стал на меня кричать: «Ну что вы здесь сидите? Вы же всем мешаете. Вы не понимаете, что это смертельная болезнь, что только пять процентов выживают?» Я зарыдала… Месяц спустя я с цветочками вошла в лифт госпиталя, и этот же самый профессор случайно оказался в том же лифте. Он знал, что Макса уже перевели в нормальную палату, и сказал: «Ой, какая вы сегодня счастливая!» А я ответила: «Видишь, чувак, в этом наша разница. Ты веришь в науку, а я верю в чудо». И вышла из лифта. А он остался, явно очумевший…»