Оказалось, что рыжий Антон и Волжак с двоими товарищами из «открытого» блока по своей инициативе подкарауливали эту добычу, вооруженные только веревкой да камнями, чтобы справиться с часовым. Когда же солдат неожиданно сам убежал, они сразу бросились к вышке, не ожидая никакого сигнала, все изодрались о проволоку, но вот они первые из всего лагеря захватили пулемет. Им кинулись помогать десятки людей. Всем хотелось хотя бы коснуться оружия.
— А ну, братва! С пулеметом идем на бурты за картошкой!
— За картошкой пошли! За карто-ошко-ой!..
— Братцы! На скла-ад! За продукто-ом! — надрываясь, кричали изголодавшиеся годами люди.
Картофельные бурты были отсюда в трехстах метрах, за ними еще сотня метров — и продуктовый склад, где ящики маргарина, консервы, хлеб... Часовые, конечно, бежали от склада. И многим голодным казалось, что главное дело этой минуты — захват продовольствия. Наесться, быть сытым!.. Первый зовущий крик смутил многих. Его подхватили, и не было силы его унять.
Голоса возражавших тонули в сплошном крике:
— На скла-ад, бра-атцы-и! За проду-укто-ом!
— Черт знает что творится! — возмущенно сказал Муравьев. — Так в самом деле всех к черту перестреляют! А ну, выступай, Емельян. Тебя знают все... Стол тащи, что ли, из канцелярии! — приказал он кому-то.
— Гранату швырну! Ей-богу, гранату брошу! — надсадно кричал в воротах Кострикин. — Никого не выпущу!
— Ты сбесился — в своих гранату?! Новый фашист нашелся! Полицейский начальник! — кричали ему из толпы. — Голодных не разумеешь?!
Ребята вынесли из канцелярии стол, подсадили Баграмова. Емельян теперь стоял над толпой, видел ее, разгоряченную, крикливую, непокорную в буйстве...
«Вот чего мы не учли! — подумал Баграмов. — Не подумал я сам, что надо будет сдерживать в лагере просто голодный бунт, что он встанет препятствием к дружным совместным действиям. Что я теперь скажу? Да и кто меня слушать станет?!»
— То-ва-ри-щи! — выкрикнул Емельян во всю силу легких.
И странно — голос его, как будто и не такой уж сильный, был услышан. Может быть, потому, что он прозвучал над головами, сверху. В ближних рядах толпы чуть приутихло.
— Фашисты готовятся всех расстрелять... Кто выйдет из лагеря, тот погиб! У нас меньше часа, чтобы занять оборону. Выход за ворота без приказа штаба восстания будем считать изменой, а за измену — расстрел. Приказ штаба: всем явиться по своим блокам для участия в вооруженной борьбе.
Барков взбежал на крыльцо канцелярии.
— Командирам приказываю быть неотступно в своих частях и подразделениях! — отчетливо отчеканил он.
Слова «штаб», «оборона», «подразделения», «приказываю» подействовали сильнее, чем угроза эсэсовским расстрелом. Сквозь толпу поспешно и озабоченно уже проталкивались командиры.
В ворота везли и несли оружие — ручные и станковые пулеметы, винтовки и автоматы, брошенные солдатами, покинувшими вышки, тащили патроны...
Саперная рота, сформированная из команды могильщиков, подошла рыть окопы вдоль лагерной проволоки, углублять противовоздушные ровики, превращая их в боевые траншеи, строить пулеметные гнезда.
— В последний раз уж, ребята, лопатами потрудитесь, — подбодрил Барков.
— Да что вы, Василь Михалыч! Окоп — не могила! Могилы рыть тяжело, а это для жизни! — воскликнул Федор, старшой команды.
— Пулеметные гнездышки выстроим первый сорт! — поддержали саперы.
Бойцы ударного отряда доставляли в лагерь оружие, собранное с вышек. Все оказалось в исправности и с щедрым запасом патронов.
Но магистраль все еще кишела народом, когда явились все из форлагеря и хирургии, как было условлено, в каменные бараки и в ТБЦ.
— Товарищи! Формирование будет только по блокам! Расходись! — уже хрипло молил Баграмов.
— Ну, голубчик, я в лес, Емельян Иваныч. Санитары слабых начали выносить. Уж пойду, — сказал Леонид Андреевич, протолкавшись через толпу к Баграмову. — Теперь у меня целый женский барак для ухода за слабыми.
— Оружие есть у вас, Леонид Андреич? — спросил его Муравьев.
— Лично мне для чего, Михаил Семеныч? А для ближнего боя гранаты у санитаров и два пулеметных расчета в лесу по флангам. От фашистов ведь красным крестом не спасешься! До свидания, голубчики! Себя берегите! — сказал на прощание Соколов и торопливо пошел вдоль магистрали к заразным блокам, откуда уже начиналась эвакуация.
Только тогда, когда к воротам подошли два слаженных взвода в только что полученном на складе советском обмундировании, новеньком с 1941 года, — все с магистрали кинулись по баракам, где младшие командиры по своим отделениям вели перекличку бойцов.
Иван Соленый уже размещал пулеметы для обороны и метров на сто пятьдесят в сторону железной дороги выдвинул из лагеря в кусты боевое охранение.
Вереницы людей от колодцев таскали воду на случай пожаров.
Пора уже было двинуться на трофейный склад за оружием, но автоотряд вышел из лагеря для вооруженного захвата машин на шоссе и еще не вернулся.
Прошло почти три часа после того, как Любавин сообщил, что эсэсовцы собираются уничтожить лагерь.
Бойцы Батыгина издергались нетерпением. Никита требовал направить ударный отряд к трофейному складу, не дожидаясь прибытия автомашин. Но Муравьев приказал ждать. Не вести же было туда, к складу, несколько сот безоружных людей, которых эсэсовцы расстреляли бы просто, как кроликов на открытом поле, без всякой защиты. Отряд должен был захватить и доставить оружие на машинах в лагерь.
Самохин, руководствуясь составленным Вайсом планом, на котором было помечено, где хранится оружие в гауптлагере, с отрядом в полсотни людей выбрался через узкий прорез в лагерной проволоке и направился в бараки охраны. Еремка показывал им дорогу, идя рядом с Павликом.
Они вошли в гауптлагерь, озаряемый только отблесками фронтового зарева, которое освещало наступавшую ночь. В бараках охраны было все взрыто, постели разбросаны, опрокинуты койки, столы, валялись два-три в поспешности брошенных чемодана. В таком же беспорядке оказался второй барак, третий... И вот наконец отмеченная Вайсом пирамида с винтовками. Оружие тут, на месте, патроны, гранаты, ручные и станковые пулеметы, даже один зенитный... Отряд нагружался жадно и торопливо. Люди несли по три-четыре винтовки, мешки гранат, патроны, обливаясь потом, катили пулеметы, насколько могли быстрее возвращаясь в лагерь...
По пути их уже встречали бойцы, высланные обороною правого фланга — Кострикиным, и разгружали от тяжести, помогая нести оружие.
— Не заначивать, братцы, оружия, все сдавать! — приказывал Павлик, чуя, что каждый хочет прибрать оружие для себя.
Помощник Батыгина, капитан Качка, хлопотал в это время в каменных бараках, располагая оборону.
Распределили все собранное оружие. Около сотни винтовок, с полсотни пулеметов, штук сто гранат было подготовлено к бою.
Беспорядок в лагере прекратился. Все поняли, что смерть им грозит не на шутку.
В дальних блоках еще продолжалось движение — женщины и санитары последних больных выводили в лес.
Вооруженные люди бесшумно размещались в окопах вдоль проволоки. Под прикрытием ночи пикеты боевого охранения с пулеметами и гранатами, выдвигаемые вперед, ползком пробирались к указанным рубежам.
С шоссе послышался шум приближающихся машин.
Все замерло. Неужто эсэсовцы?..
— Не стрелять без команды. Бить только прицельно, — шепотом передавался приказ.
— Хальт! Вер ист да? — послышалось восклицание часового.
И часовой навел пулемет на подъехавшие машины. Пулеметы из окопов безмолвно во тьме устремились тоже в направлении подошедших машин, молча тянулись туда же винтовочные стволы. Гранатометчики наготове держали гранаты.
— Свои! Разгружайте машины! Скорее получайте хлеб! — не сдерживая радости в голосе, крикнул Юрка и выскочил из кабины. — Разгружать помогайте!
На долгожданных машинах, оказалось, были Юрка, Сашка Беззубый, «парикмахер» Сергей. В километре от лагеря они на шоссе захватили две полные машины горячего хлеба. Двое связанных пленных немцев лежали в машине.
В десять пар рук кидали горячие буханки прямо через проволоку в лагерную толпу.
— Делитесь, ребята! Всем хватит! — возбужденно покрикивал Юрка.
— Живей, живей разгружай! — бодрил Батыгин.
— Хлебом не увлекайтесь, ребята! Скорее! — торопил Муравьев.
Они волновались, что эсэсовцы могут нагрянуть прежде захвата оружия пленными.
Запах теплого хлеба пропитал весенний ночной воздух лагеря. Все жевали. Носилки, полные хлебом, тащили к лежачим больным, через весь лагерь.
— Всё! — крикнул кто-то из кузова.
— Отряд, по машинам! — торжественно подал команду Батыгин.
Бойцы тяжело переваливались через борта грузовиков, в темноте бряцая оружием. Снизу передавали в кузова пулеметы.
На трофейный склад! Там ждут винтовки, пулеметы, минометы, запас гранат. Сколько недель их берегли и лелеяли, чистили, укладывали до заветного часа! И вот он настал!..
Как многим это напомнило давнюю фронтовую быль, когда вот так же с поспешностью, в темноте, по короткой команде лезли с колес в кузова, подтягивали друг друга, чувствуя запах кожаной обуви и солдатского пота, сжимая в руке оружие, зная, что вот-вот сейчас вступят в бой...
Скрежетнули стартеры. Но навстречу машинам по дороге в сумраке бежал человек.
— Хальт! Стой! Руки вверх! — остановили его.
— Я, ребята! «Базиль»!— отозвался тот на ходу.— Стой! Стойте, товарищи! — отчаянно выкрикнул он, подбежав к переднему грузовику. — Эсэсовцы с власовцами на машинах у трофейного склада, — задыхаясь, прохрипел «Базиль». — У капитана Сырцова власовцев оказалась тут целая рота, и «денщики»-то совсем не солдаты, а лейтенанты — взводами командуют. А Сырцов уж не власовец: он в эсэсовской форме. Склад взорвут — и сюда! У них приказ всех расстрелять и сжечь. Потом на карбидный завод — там тоже всех уничтожить, потом — офицерский лагерь при шпальном заводе... К пяти утра они должны все покончить и поспеть к переправе на Эльбу.
— Эх, связались мы с хлебом! — горько воскликнул Юрка.
В этом возгласе было отчаяние. Оружие, на которое была вся надежда, которое так лелеяли, которое было почти в руках, — все погибло.
Фашисты опередили!..
И тут же грохнуло близким взрывом. Задрожала земля, и один за другим повторились четыре тяжелых удара, озаряя небо огромными отсветами со стороны трофейного склада.
В полном молчании, близко встретились взглядами исподлобья Баграмов, Барков, Муравьев, Кострикин, Батыгин. Слышен был только рокот холостой работы автомобильных моторов.
Тяжко молчали бойцы в машинах. Взрывы на складе словно бы оглушили всех. В их отрывистых вспышках над лагерем встала близкая общая смерть.
«Что же теперь? Что теперь?! — думал Муравьев.— Если паника будет, если все кинутся врассыпную из лагеря, то погибнем! Взять себя в руки, не растеряться, подать пример! Ведь от этого же зависят тысячи жизней и тут, и на шпальном заводе, и на карбидном...»
— Моторы глуши! Ударный отряд, занять левый фланг обороны! — отчетливо приказал Муравьев.
— Командиры подразделений, ко мне! — так же четко отдал команду Батыгин.
— Становись! — раздалась команда спустя минуту. В сумраке плотно, плечом к плечу, становились бойцы, готовые на любой подвиг.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Бой за жизнь ТБЦ-лазарета против эсэсовских палачей продолжался четвертый час. Смятенные внезапным ударом, который нанесла выдвинутая почти к самой железной дороге засада бойцов ТБЦ, фашисты принуждены были залечь у картофельных буртов, в пяти сотнях метров от ТБЦ-отделения лазарета.
Барков, легко раненный в самом начале и тотчас же перевязанный, уже через пять минут после ранения возвратился на КП и лежал рядом с Муравьевым в окопе. Они выдвинули лучше вооруженный ударный отряд Батыгина в заслон, в лагерь каменных, чтобы не дать эсэсовцам напасть с левого фланга. Но Муравьев, как и Барков, видел и понимал, что оборона лагеря слаба и все зависит лишь от того, как скоро дойдет сюда Красная Армия. Но сколько ни вслушивались защитники лагеря в паузах собственной перестрелки, они не слыхали, чтобы близился фронт, чтобы издали доносился спасительный треск пулеметов...
Фашисты, прижатые к земле за картофельными буртами, вот уже три часа не могли подняться под пулеметами ТБЦ. Осажденным пленникам помогало в бою то обстоятельство, что на пространстве, лежавшем во все стороны вокруг лагеря, фашистами были тщательно истреблены кустарники и высокие травы, чтобы не мог укрыться беглец, преодолевший проволоку. На этом плешивом пространстве теперь и лежали фашистские палачи. Светлая от зарева ночь делала неудобными их позиции.
Пленным приходилось вести огонь почти непрерывно: как только в стрельбе наступала пауза, так фашисты пытались приблизиться к лагерю. Между тем, патронов в лагере могло хватить, даже при экономии, лишь до рассвета. К тому же осажденные слышали, как по шоссе от эсэсовцев помчался мотоциклист. Батыгин его обстрелял пулеметами, но неудачно. Вероятнее всего, этот мотоциклист был послан за подкреплением.
«Вдруг за танками!» — подумал Барков.
Он потребовал с кухни и из аптеки бутылок, чтобы приготовить бензин для обороны от танков. Баки бесполезных теперь машин опустошали, готовя бутылки.
Следовало атаковать фашистов до прибытия к ним помощи. Но для удара в штыки бойцы ТБЦ были слабы; кроме того, Муравьев и Барков считали опасным дробить силы.
В последние полчаса связные от разных подразделений все настойчивее требовали от штаба патронов, запас которых безнадежно тощал. Наблюдатели разведчики сообщили Баркову, что двум небольшим группам фашистов удалось улучшить свои позиции.
Надо было предупредить их атаку, опередить их встречным ударом. Видимо, рукопашной схватки все-таки было не миновать.
И Муравьев решился — он выслал Батыгина в обход эсэсовцев, а сам, переходя от отделения к отделению, готовил центр к лобовому удару, чтобы начать атаку, как только Батыгин откроет обстрел эсэсовцев с тыла. Муравьев лично сам выводил бойцов за лагерную проволоку. Все внимание его, как и всех оборонявшихся, было сосредоточено на той красноватой мгле впереди, в которой несколько раз в течение ночи возникали фигуры фашистов, пытавшихся атаковать лагерь. Каждый раз пулеметным огнем и гранатами заставляли их откатиться.
Ночь, озаренная отблесками далекого артиллерийского боя и пожарами, шла к концу. Начинало светать, когда взлетели справа от ТБЦ две красные ракеты. Муравьев оглянулся в их сторону, но ничего не понял, пока с холма один за другим не ударили два минометных выстрела и где-то возле аптеки раздались разрывы. Как стая черных огромных птиц, взлетели листы толевой кровли барака и опустились в соседнем блоке.
Прожужжали осколки. Вторая мина снесла караульную вышку, вырвала и отбросила часть проволочного заграждения вместе со столбами на территорию лагерного пустыря.
Еще громыхнули разом, один за другим, два минометных удара, и загорелся какой-то барак.
— Санитар! Санитар! Носилки! — раздались от бараков крики.
В блоке, куда ударила мина, поднялась пожарная суматоха.
— Та-анки! — панически выкрикнул кто-то.
Утренний рассказ матроса и Еремки Шалыгина о фашистских танках воскрес у всех в памяти, навевая жуть.
— Емельян, беги к Кострикину. Танки сжечь непременно! — приказал Муравьев. — Коммунистов на истребление танков. А мы отрежем от них эсэсовцев.
Баграмов помчался через пустырь. Танков не было видно, но откуда-то слышался рокот моторов.
— Та-анки! — неслось из окопов.
— Эй, ребята! — крикнули по-русски со стороны эсэсовцев. — Ложи оружье, сдавайся!
Пулеметы и винтовки от ворот ТБЦ без команды и вразнобой затрещали в ответ.
На бугор возле старинной крыластой мельницы вылезли два темных движущихся пятна, громче слышался лязг металла, рыканье моторов.
На бегу Баграмов споткнулся и упал. Над ним засвистали пули — танки открыли стрельбу по лагерю.
«Ишь как угадал упасть!» — усмехнулся Баграмов, вскочил и опять помчался. Он с разбегу свалился в окоп и услышал голос Кострикина:
— Гранаты, бутылки у всех? Вперед!
Звякнула в темноте бутылка, разлился запах бензина.
— А, черт! Аккуратнее надо!
— Коммунисты, вперед! — раздавались по линии голоса.
Стальные машины от мельницы катились с грохотом.
В центре, у главных ворот, шла сумасшедшая трескотня пулеметной, винтовочной и автоматной стрельбы — эсэсовцы рвались к своим танкам, а их прижимали к земле ураганным огнем.
«Последние боеприпасы! — подумал Баграмов. — Мы же останемся без патронов! Погибнем!»
— Коммунисты! На танки, за мной! — возбужденно призвал Кострикин.
С гранатой в руке он поднялся в рост на бруствер, но тут же упал навзничь.
— Андреич! — вскрикнул Баграмов, поняв, что случилось. Но некогда было нагнуться к другу.
— Коммунисты, за мной! — повторил Емельян команду Кострикина, испугавшись смятения и расстройства. Сжав гранату, он выскочил так же, как тот, из окопа, чтобы увлечь за собою бойцов, и только мгновение он стоял у всех на виду над окопом, следя, как торопятся в поле бойцы. Они выбрасывались через бруствер и по-пластунски пускались вперед по земле.
— Иваныч! Ложись! — отчаянно крикнул Василий-матрос.
Но пули уже резанули Баграмова.
«Вскочил, как дурак! — успел он подумать и рухнул назад в окоп. — Зачем я вскочил?» — сказал он себе, теряя сознание.
Муравьев, готовясь к атаке, выдвинулся с отрядом за ворота и лежал теперь рядом с Лешкой, для которого захватил пулеметные ленты.
— Смотри лучше вправо, Леша. Не пропустить бы их к танкам.