Такое, Сигмондом учрежденное новшество пришлось по душе торговому люду, в Гильдгард потянулись купеческие караваны, поплыли по реке баржи. Не минуют поселение торговые гости. Видят многолюдность строящегося города, приветливую встречу, охотно направляются в Сигмондово гнездо, зачинают торговлю. Открывают лавки, ставят лабазы да склады. А иные и вовсе осели, благо подати не велики, места вдоволь. Строили дома, заводили хозяйство.
И развернулся у пристани, базар, давненько такого в этих краях не видели. Каких только товаров здесь нет! И варяжская плетенная ковка, и полуденные шелка, и меды бочками и утварь хозяйская. На любой вкус, на любой кошель. Окрестные поселяне тоже рады приехать, свои товары продать, нужное прикупить. Большая торговля пошла.
Гильда, с поначалу, чуть было не растерялась, как таким хозяйством управлять. Это не маленькая отцовская крепость, не пара деревень при ней. Замок огромный. Земли обширны, землепашцев изрядно проживает, и новые с семействами со скотиной приходят, просятся под руку витязя. Город строится, и в нем народу все больше и больше. Когда бы не Сигмонд, не знает сенешалевна как бы справилась с такой махиной. А витязь, вопреки обычаям Ноддовским, оказался хозяин весьма умелый. Многому и Гильду научил и сам не погнушался сделать.
В числе прочего, показал как учет вести. Специальные книги завел, растолковал Гильде что и как писать в них надобно. И правда, легче стало. А вскоре, среди прибывших, нашел витязь книгочтеев, грамоте и счету обученных. Приставил их к сенешалевне в помощь. Сидят нынче за конторками, ведут учет хозяйских трат и прибылей.
Не переставала Гильда изумляться витязевым талантам. Велики, необъятны познания Сигмонда. Ум острый, мысль светлая, проворная. Многое из того что он учреждал, было ново, сразу непонятно и, даже, казалось противоестественно. Однако проходили дни, начинания приносили весомые плоды и сенешалевна начинала думать — как же мы раньше без этого обходились, это ведь так просто и хорошо.
Ну, кто бы это видел, чтоб владетельный лорд, да с торговцами дружбу водил? А вот Сигмонд не брезгует, зазывает к себе в замок, и на пиры и на беседы. Сидит с ними, как с равными советуется, обсуждает, что б такого еще сделать надо для благо процветания Гильдгарда, для вящей его славы.
Печется Сигмонд о торговом люде, да не только о нем. Зовет и мастеров, приглашает ремесленников, трактирщиков не гнушается. Сам частенько в мастерские заглядывает. Любит и посмотреть и послушать и руками пощупать. Дивятся умельцы, а больше всех оружейники недоумевают. С каких это пор благородный лорд, да лучше них, с малых лет к горну да наковальне приставленных, кузнечное дело знает? Зауважали пуще прежнего.
А город все рос, забот все прибывало. Одного дня созвал Сигмонд к себе именитых горожан и говорит: — Хватит, люди добрые, все мне в рот смотреть. Давай-ка сами своим умом жить. А я, как надо будет, помогу. Так учреждена была купеческая гильдия, чтоб значит самим свои дела решать, свои интересы блюсти. А следом и гильдии ткачей и кузнецов и гончаров в городе организованы. Начала и ратуша строиться, а выборные представители, покуда в замке заседают.
Волков, только они в замке навели порядок, витязь принялся учить ратному мастерству. Каждый день выводит в поле на, как поименовал он эту муштру, тактико-специальную подготовку. Готовит сомкнутым строем сражаться, клином наступать, держать в каре оборону, правильно фалангой строиться и многому, многому другому, о чем кланщики и не слыхали даже.
Отдельно Сигмонд со своими гриднями мечами машет. Обучает их приемам невиданным, показывает, как им вместе биться, как подсоблять друг другу. Ингрендсоны урокам рады, учениками оказались отменными. Вскоре и Гильда к ним присоединилась. Упражнялась не тольво в стрельбе из лука, с этим знакома была еще в отчем замке. Упросила Сигмонда показать ей свои приемы чудесные. Витязь показал. Обогнала скоро сенешалевна сыновей почтенного Ингренда.
Один раз только оставил городище, поехал, якобы на охоту. А вся его охота началась, как взгрустнулось Гильде, вспомнился отчий дом, вспомнилась великая обида. Рассказывала, как, лорд, которому верой и правдой столько лет служил ее родитель, в конце концов со Скоренами замирился, в дружбу вошел. Предал он своего родственника, позабыл о мести, не начал справедливую, традициями требуемую файду. Такого отродясь в земле Нодд не бывало, чтоб безнаказанно оставить порушение своего замка, смерть сородича, гибель клана фратрии.
И то не все. Предлагали наемники скореновские, за малый выкуп отдать пленницу, да лорд отказал. Затаил на сенешалевну обиду, когда гостивши в крепости, недостойное предлагал, да был отвергнут. Мстя бесчестно, прилюдно заявил, что мол его солдаты в замке соломенные матрацы имеют и других подстилок им не надобно. Хохотал громко и холопы его смеялись обидно.
Вот узнав эту историю помрачнел Сигмонд, глазами похолодел да и собрался, как сам сказал, на охоту. Три дня пропадал, после объявился, без добычи, но весел. А в скором времени слух прошел о страшной, таинственной смерти Гильдиного обидчика.
А случались и другие заботы. Довелось опять вынимать мечи из ножен, привелось Волкам науку Сигмондову в бою применить.
Пришли один раз к властителю старосты сельские. Провели их в господские покои, в парадную залу. Сигмонд, вняв настояниям подруги, ожидал их в кресле, приняв вид «гордый и внушительный». Леди Гильда важно восседала одесную рядом, по левую руку расположился Ингренд.
Сбросив шапки, земно поклонившись, обратились ходоки к лорду:
— Бьем тебе челом, батюшка ты наш, на злой люд. Мы от сохи народ, с земли живем своею силою, не чужою. Лукавством промышлять не умеем, браниться да тягаться с лихими людьми ненаучены.
С теми словами на колени пали, лбами в по ударились, да и застыли в такой позе.
Поглядел Сигмонд на лохматые затылки, на подъятые зады поселянские. Хмыкнул, пожал плечами.
— Да говорите яснее. От чего спасать?
Ходоки еще о плиты постукались, старший продолжил:
— Мы, лорд ты наш, Бугха благостного милостию, батюшкиным благословением, матушкиным научениям, народ честной, добрый, не корыстный. Ратями мы не стояли, полками мы не хаживали, в сечах не ведовались. Хотим, свет наш солнышко, быть оборонены тобою, лордом нашим владетельным, витязем славнейшим, Зверя-Кролика изъевшего, лапку Его носящего. Ить те смутщики да воры, разбойный люд, нас маломочных оратаев испродать норовят, жиров наших лишить, животы оскудить. Вовсе тошно приходит — аки бешенные псы рыскают, коли не слясять, то отберут нечестно. Над женами глумятся, дочек изобижают охально. Нетути нам спасу вовсе, едино на тя упование, едина на тя надежа. Оборони, витязюшко, избави от напасти.
Закончил и, опять, в ноги повалился. И сотоварищи его голов не поднимают. Робко ответа дожидаются.
— Да что такое? — Недоуменно обратился Сигмонд к Гильде. — Чего они хотят, ты понимаешь?
— Да чего там понимать. Дело простое. Просят защитить их от разбойников. Говорят, сверх меры донимать стали мужиков, на тебя одного их надежда.
А Сигмонд, брови нахмурив, сказал строго старостам:
— Так что ж вы раньше молчали. Расправимся с этим бандформированием. Давно пора. Законность и порядок наведем. Это я вам, со всей ответственностью заявляю. Но и вам, в стороне стоять не годится. Собирайте людей, пусть вооружаются подручными средствами, будем вместе проводить операцию. Вставайте с полу и за дело.
Поднялись старосты, кланялись, растеряно глаза выпучивали. Думали: — Эка муж высокородный глаголет, вроде внял мольбам нашим, да вот… Непонятно.
Гильда, затруднения поселян угадав, белозубо улыбнулась тому, кудрями потрясла.
— Мужики, — сказала, — лорд, господин ваш великодушно просьбу уважил. Для той цели пришлет отряд ратников, да людей нынче мало. Велит он вам всем миром злодеев бить. Берите вилы да рогатины, готовьтесь выступать за правое дело. А иначе, собачьи дети, лорд своих людей, за ваше добро холопское губить не будет. Поняли, лапотные?
Услышав знакомую речь, да ладную, понятливо заулыбались. Снова попадали на колени, лбами о камень пола. — Свет ты наш лорд-благодетель. Все, как велишь выполним. Можешь не сумневаться.
С тем, обрадованные, разошлись по своим домам. Там, собрав сходки, объявили повеление лорда. Мужики бороды поскребли, тригоном себя осенили, поохали, для порядку, но пошли, покрякивая острить секиры, править рогатины охотничьи.
А в недолгой поре и сам Сигмонд дружину привел. Волкам, тем разыскать разбойный притон дело не трудное. В один день окружили, все пути для отступа перегородили, отряды подвели. Вокруг леса заставы повыставили и накрыли всю вольницу в одночасье.
Схватка бала кровавой, но короткой. Разбойничья доблесть известная — ночью всем скопом крестьянский двор громить, над беззащитными поселянами издеваться. А в правильном бою себя показать, кишка тонка.
Витязь, на белом, как облако скакуне, лихим ударом, напрочь отсек атаману голову. Волчья дружина ударила молчаливым строем. Яро рубила мечами, колола копьями, разом смяла вражьи ряды, вклинилась в расстроенные боевые порядки. Следом, с криком и гиканьем в пролом ввалились поселяне. Били зло, от души, с крестьянской упорностью свирепо мстили за многие обиды и разорения.
Кого насмерть порубали, кого повязали, а тех немногих, кому удалось бежать из битвы, дозоры на кордонах попереловили.
Победно вернулись в село, откуда поход начали. Сигмонд, как подобает, разместился со своими людьми в доме старосты. Снял ратный шлем, раздел доспех. На дворе вымылся колодезной водой, насухо вытершись, вышел к людям на площадь.
Село большое, народу много, так еще со всей округи набежали порадоваться, почествовать своего властелина. Старики, опираясь на клюки, детишки малые мамаш за подолы держат, бабы с младенцами на руках, девчата краснеющие, наливающиеся привлекательностью, безусые пареньки и, конечно же детворы бессчетно. Всем поглядеть хочется, всем хочется к празднику приобщиться. Всю площадь запрудили, толкутся, галдят, смеются. Иные, чтоб лучше видеть было, на крыши домов, что по краям площади построены, позалазили, все заборы пообсели, на деревьях, словно воробьи, взгромоздились. Ждут лорда, его суда над супостатами.
У дома старосты, молчаливы, суровы, рядами стоят дружинники. С боку от них поселянское ополчение, те, кто сегодня в битве были. Так и вышли на площадь с оружием, на лицах изображают важность, бороды расчесаны, груди колесом. Орлы, орлами. Победители.
У ворот сельского храма, на перекладине висящий, звонницы ведь не было, дребезжащим звуком брякнул старый колокол. Народ притих.
По команде Ингренда, кланщики вывели пленных разбойников, хмурых, связанных сыромятными ремнями да веревками. Ударами копейных древков, поставила на колени. Поселяне улюлюкали, кидались землей, гнилым овощем, костерили на чем свет стоит.
Внимательно Сигмонд посмотрел на злодеев, оглянул толпу, поднял руку. Помалу шум стих.
— Я их преступлений не знаю. Они вас грабили, вам их и судить. — И отвернулся.
— Смерти им! Смерти! — Зашумели поселяне.
Спорили, кричали не долго. Прислушались к мудрым речам сельских, бывших там старост. Присудили повесить, а чтоб было то с пользой, то у межевых знаков, да рядом с поставленными Сигмондом заставах на большаках, у края владений. Для острастки. Чтоб другим разбойникам путь-дорога в эти края была заказана. А для вящего научения, провести полоненных по всем весям феода, и в каждом бить кнутом.
Толпа одобрительно гудела.
Сигмонд, обернувшись к Ингренду, тихо спросил:
— А нельзя ли как ни будь погуманнее. Больно уж зверски получается.
На то, седой предводитель клана, почтительно поклонился своему лорду, тоже тихо отвечал: — Прости своего слугу верного, о лорд Сигмонд, что противу твоего пожелания великодушного, свое слово молвлю. Дозволишь ли?
— Да говори, к чему такие экивоки.
— Оно, конешно… Ты, витязь, в бою аки буйный тур, как барс рыкающий и, нет тебе равного. И великодушию твоему нет предела, велико твое благородство. Но только иначе никак не можно. Народишко тута темный. Обозленный да изверившийся. Не поймет, ну никак не поймет твоей милости. Эти, — посмотрел на поникших разбойников, — сами свой удел избрали. Никто их принуждением душегубничать не посылал, никто насильничать не неволил. По заслугам и награда, по деяниям и честь.
— Да не круто ли? А просто, ну, я знаю, головы отрубить, не годится?
— Никак не годится, мой лорд. Все твои поселяне — издольщики, должны видеть, барин о них печется. Что новый хозяин, не чета прежнему Скореновскому ставленнику, временщику. Что рачителен лорд, своих людей боронит, преступных наказует, правых милует.
— Правильно Ингренд говорит, — поддержала седого предводителя Гильда. — Тогда и любовь к тебе будет и почитание.
— Да какое же почитание на крови? Я б тех несчастных пинком бы за пределы выгнал, пусть идут с богом.
— Да куда же они пойдут? — Гильда даже сердиться начала. — Снова грабить пойдут. Да и на тебя, непонятливого, зло затаят. Мало нам врагов, еще наживать хочется?
— Да по какой причине им мне мстить, если я к ним по-доброму?
— А вот за то и мстить. Не зря в народе говорят: когда тебя ударили шуйцей, ты не бей десницей — руби голову, иначе тебя зарежут.
— Истину, истину люди говорят. — Согласно поддакивал Ингренд.
— Уговорили. — Неохотно сдался Сигмонд. И лукаво взглянув на Гильду, продолжил: — Вот, только думаю, может их на приманку для раков пустим. Наловим членистоногих, а?
Гильда подвоха в витязевом вопросе не замечала. — Дались тебе эти раки. Оно дело не плохое, да зачем они нам сейчас? Без того снеди хватает. Пускай, разбойнички, повисят вначале.
Люди на площади ждали решения своего сеньора, переминались с ноги на ногу, шептались. Сигмонд, видя нетерпение народа еще раз посмотрел на своих соратников. У всех читалась на лицах твердая уверенность в справедливости приговора.
— Да будет так! — Громко и отчетливо сказал витязь. Обернулся и покинул площадь под восторженные крики толпы. Зашел в избу, удрученно раздумывая над двусмыслием Гильдиного ответа. — Это как же получается, сначала пускай повисят, а потом на раков, так что ли? Вот же, чертова девка! Феодалка. — Пришел к окончательному выводу. — Истинная феодалка. Стопроцентная.
А вечером этого непростого дня в сельском трактире набилось народу, как давно не бывало. Кому места в тесном зале не досталось, разместились прямо на земле двора, да на площади. Пенная текла рекой, пива выпитого, вовсе немеряно. Народ гулял.
— Ужо, дождались. — Рассудительно говорил староста своим односельчанам, — внял благостный Бугх нашим молитвам, послал истинного господина. — И осенял себя знаком тригона.
Слушавшие его, и себе знак тригона выводили, головами согласно кивали.
— Дождались. Окончились наши маяты. Теперича заживем. Крут лорд, ох крут. Но справедлив. — И подымал староста многозначительно палец.
— Справедлив. — Вторили ему люди.
— Как сказал лорд: «Я вас, детушки в обиду не дам. Ежели кто к вам с мечем прейдет, лютой смертью того покараю». Вот так-то.
Восторженно слушали своего голову поселяне. Говорил так Сигмонд, не говорил, то не было важно.
Важно было что делал.
* * *Вот после этого то суда и засобирался Сигмонд, лордовский свой титул утвердить по древнему порядку и обычаю. Как сам говорил — чтоб других судить, свой статус надо лигитимизовать. Иначе самозванство и самоуправство выходит.
Вот и пришлось Гильде собираться в путь дорогу.
Недолгие были сборы, но основательны. Решили большой дружины с собою не брать, ехать с тремя гриднями Ингрендсонами. Запрягли коней в повозку светлой памяти старого Мунгрена, положили в нее съестной припас, платье дорожное, другое, в далеком пути пригодное и, само собою, оружие. Себе коней оседлали, и выехали из замка, из славного города Гильдгарда.
Глава 2. Ангел Небесный.
Фартовый заказал чашечку кофе по-венски. Не торопясь, смакуя прихлебнул. Раскрыл умеренных размеров книжицу в глянцевой твердокартонной обложке. На титуле значилось серийное наименование «Черный бестселлер крутого чтива». Автора и суто название прочесть удосужится не утрудился. За ненадобностью.
Начало оказалось увлекательным: «Я сидел в грязной закусочной на углу этой самой, ну, как ее, вечно у меня проблемы с числительными, стрит, с авеню, тоже трехзначной, тоже незапоминающейся. Утомительно хлебал пойло, бессовестно выдаваемое хозяином, потным от застарелого испуга родовой травмы, за ирландское виски. Курево было качеством не лучшим. Внутренний карман моего пиджака, отменно отутюженного, но, увы не отменно нового оттягивал 45-й. Прямо скажу: баксы никакой карман не оттягивали. Скорее наоборот.»
— В ширмах ветер лишь гуляет, да стальной кастет. — Просвистел полу про себя Фартовый, затянулся отнюдь не хилой папироской, мягко сложил книжку. Почти мечтательно улыбнулся — он обожал лирическую беллетристику. В глубине заскорузлых оболочек души был романтиком южных флибустьерских морей.
Но в третьеразрядных барах на шестизначных перекрестках авеню-стрит, не подают, как в портовых тавернах, золотое, терпкое вино. И он, Фартовый, в эти авенюстритские забегаловки и по нужде бы не заглянул.
А вот в свою родимую экс-общепитовскую столовку нужда заглянуть таки заставила.
Потому попивал кофе, покуривал. Невзначай, так от нечего делать, зыркал по сторонам. Забегаловка была чистой.
В смысле, что обычной грязи хватало. Неповоротливая официантка не успевала или ленилась вовремя убрать пользованную посуду и окурки. Пол плохо метен, стены обшарпаны. Чисто было относительно ментов. Вроде бы. Но убедиться в этом надо.