Сила Зверя - Александр Ермаков 5 стр.


Пробудился когда несли его обратно. А там опять за стол в прежнем составе.

Благодать!

Перед сном, глядя, как вплывает в его комнату очередная полногрудая, волоокая искусительница, полковник Приходько прошептал:

— Ой молодец Зиберович. Дай ему Бог здоровья, такой человек разумный.

Генерал Зиберович даже представить себе не мог, что кто-то может о нем такое думать.

Глава 3. Сатановский Вепрь.

Господня срань!

Гостиничный номер, «люкс одноместный» задрипанный, конечно же, дрянным оказался. Таким, впрочем, и должен был быть в этом фешенебельном отеле славного города Железнограда, бывшего Прямокопытова, чумазого.

Фартовый и спорить бы не стал, что не потянут эти апартаменты на люкс. Таки и не потянули. Краны подтекали, горячая вода шла с перебоями, холодная тоже. Розетки болтались и не контачили. Головизор показывал мутно и цветоаномально, словно его дальтоник настраивал.

Но Фартовый, хоть уют и любил, не был привередлив, при случае, для пользы дела, мог и потерпеть. Не в падло. Что ожидал, то получил. И на том спасибо. Можно было, конечно, взять номер подороже, о двух, а то и о трех комнатах. Бабло жалеть не приходилось. Да ни к чему понтоваться. Два бачка текут ровно в два раза больше одного, а лишняя засветка нужна не была, в рабочие планы не входила. Профессиональная осторожная привычка, хоть, по делам почти не криминальным, прибыл он в этот населенный пункт. Посибаритствовать хорошо, но, желательно, в свободное от работы время. Только в свободное время ездят на Канары балдеть, а не в Прямокопытовск хренов.

Уроженец Морской Жемчужины, едва только ступив на перрон, проникся к открывшемуся его взору и обонянию технополису законным презрением. А проживавший в нем люд — металлистов и карьеристов, в смысле тех, кто у мартенов потеет, да в карьерах вкалывает, с ходу окрестил быдлаками, дятлами и суицидными мазохистами. Кто же другой тут выживет?

Растянулся индустриальный гигант, извилистой кишкой изворачиваясь между бесчисленными провалами карьеров, рукодельными кучагорами терриконов, репейниковыми пустошами отвалов, да вороньими пастбищами городских свалок, кэмэ сотни на полторы. Общаги, мало— да многосемейки перемежались с флагманами и последующими мателотами тяжкой и полутяжкой промышленности. Коптящей, дымящей и очень даже смердящей. Обсыпающей жилые кварталы цементной трухой и вовсе несусветной дрянью.

— Городок наш ничего, — распаковывая вещи мурлыкал себе под нос Фартовый с детства знакомую мелодию, — проститутки, наркоманы составляют большинство.

Такие социальные выводы, конечно, являлись поэтической гиперболой, но в наличии и тех и других представителей группы риска, уже за краткое свое пребывание в Железкограде, Фартовый имел возможность удостовериться.

Обнаруженное не удивляло. Знал и раньше. Местная братва регулярно отстегивала кешем дяде Бене. Бывала порой нужда при тех передачках присутствовать. Потому знал за что башляют и сколько. А вот за что и сколько зелени перегонялось через офшорки, того не знал и знать не был должен. Не болтлив, не бахвалист дядя Беня. Трепливых да любопытных, в чужие дела рога сующих, не жаловал.

Потому не знал лишнего Фартовый. Но догадывался, что не за баловства отстающих пэтэушников. Догадывался и что до хрена. Место козырное, в соответствующем плане очень даже подходящее, и братва свое не упускала. Толковая братва.

А вот один банковский деятель мог оказаться и бестолковым.

Поскольку затрагивались интересы собственно дяди Бени, местных не подписывали. Нанести визит вежливости надлежало лично и в одиночку Фартовому. Предстояло передать привет, здоровьем поинтересоваться. Не банкира, конечно, что с ним, бугаем, станется. Здоровьем супруги, детишек, матушкиным самочувствием полюбопытствовать. Обсудить творческие успехи молодой звездулечки, из которой зрелолетний меценат тщился возжечь эстрадную Супер Нову. Раскатал за счет общака губу, падло.

Видал Фартовый фотки этой мокрописьки бесхвостой. Запомнил, зафиксировал, теперь завсегда узнает. И адресок имеется. В памяти. Равно, как и прочие адрески и прочие портреты.

Клопов, слава богу, в номере не было. Не выносят, небось, бедняжки, заводского чада. Спалось крепко. Поутру поднявшись, помывшись, побрившись, наодеколонившись и надезондорантившись, одел свежую рубашку, костюмчик серенький в темную полоску. Придирчиво в зеркало погляделся. Увиденным остался доволен. Прикид по делу, самый раз канает. Без понтовых наворотов, не новье, но и не рвань какая. Галстук повязал. В банк же идти. И не к клерку у окошка. Этажом повыше. Вид должен быть приличным. Но без изысков.

Туфельки почистил. Походил по комнате, зубом поцикал, указательными пальцами повертел. Ствол брать, стремно, да и лишнее это. Сегодня, по крайней мере. Да без приправы, ну как-то не так, ну, не по себе. В натуре не по себе. Словно с расстегнутой ширинкой.

Взял отвертку. Острую, тонкую, длинную. Обыкновенную монтажную отвертку. Вот только ручка у нее с приколом, материальчика такого, что, сколько его не лапай, пальчики не остаются. Положил в кожаный футляр, с ней рядом ручку и механический карандаш. Засунул все во внутренний карман пиджака.

Вынул из чемодана книженцию «Библиотечка банковского работника. Тонкая настройка компьютера». Специально такую купил на лотке у букиниста. В состоянии хорошем, но явно пользованная. Сразу понятно — для работы она у человека. Оттого и отвертку с собой носит, что бы тонко, значит, настраивать.

Вроде мелочи это все. Да горит братва не на крупняке, на фуфле прокалывается. Пацаном, по ширме, фартом не залетел на кичу, с той поры усек железно — на арапа одни только отморозки ведутся. Потому предусмотрителен Фартовый, скрупулезен до педантизма. Отмазки заблаговременно лепил. И улицу переходил исключительно на зеленый свет. Не иначе.

Покинув фойе беззвездочного отеля, огляделся. Прикинул палец к носу. До банка не близко. Брать тачку? Да не хотелось лишний раз в чужой, цепкой таксеровской памяти, свой портрет рисовать. Времени предостаточно. Можно побывать ближе к народу, окунуться в местный быт. Решил ехать троллейбусом. Благо, хоть курсировало маршрутов с пяток, да все по одной улице. Только какой номер ближе, какой дальше. И все, по карте судя, мимо нужного банка.

Сел в первый подошедший. На удивление было не тесно. Проехали всего две остановки и народу вовсе поменьшало, многие сошли у проходной номер 4. Даже присесть удалось. Правда неудобно, на первом за водителем сиденье, боком к движению, лицом к чужой заднице.

Местный быт наводил тоску. Раскрыл книжку. Поглядывал то в нее, то на индустриальные пейзажи. Тут завод дымит красным, там зеленым, а здесь серо-буро-малиновым. Потом потянулись пустыри. Из неведомых градоначальственных соображений и среди запустения остановка предусматривалась. У столба ожидала транспорта бабка, отягощенная годами да сумками и четверо лысостриженных качков.

— Шпана. — Зафиксировал Фартовый и перевернул очередной лист умной книги.

Качки разделившись споро ввалили в троллейбус. Пара через передние, пара в задние двери.

Контролеры у них таки? — Подумал Фартовый. Зевнул, легонько сжал кулак, разжал и передумал: — Нет, шпана, налетчики.

Один заскочил в кабину к водителю. — Ясно, — безучастно констатировал знаток тонкой настройки, — хочет, чтоб тот двери закрыл и ехал, но медленно и на остановке не останавливался. Разумно.

Сотоварищ разумного, видать главарь, хижо ухмыляясь, помахивая стволом, контролировал ситуацию. Двое с задних дверей, начиная с торцевых кресел, пошли по рядам собирать дань.

Фартовый недовольно пожевал тонкую губу, в сомнении ладонью покачал. Ему эта ситуация не нравилась. Категорически не нравилась. С каких это пор шпана целые троллейбусы на уши ставит? Не припоминал такого. Херня какая-то. Деловые, городской электротранспорт не пользуют. А с беззарплатного пролетариата — что взять, какой куш — один голяк. Выходит — не лопухнулся ли он, Фартовый-Локимен, не засветился ли где, не прокололся ли? А кто то вычислил, зацинковал, стуканул. И весь этот балаган по его, Локимена, душу. Так проще получается.

Скучающе, дяди Беневский эмиссар, жевал губу. Листал «Тонкую настройку». Настраивался.

А народ, устрашенный бандитскими харями, клинками выкидушек и вороненым стволом, безмолвствовал. Безропотно отдавал кровные. Дошла очередь и до головных пассажиров. Пока прыщавый верзила шмонал, вяло упирающуюся тощую девицу, стягивал с пальца кольцо из желтого металла, его кореш грубо толкнул Фартового.

— Не понял! Ты чо, опух? Чо ты, тормоз, на умняк присел? Грамотный, сука бля? Бабки гони! Живо! Козел!

Тут уже и честь Фартового была задета и настоятельно требовала незамедлительной сатисфакции. За наглый наезд шпана должна ответить. По полной программе.

— Не понял! Ты чо, опух? Чо ты, тормоз, на умняк присел? Грамотный, сука бля? Бабки гони! Живо! Козел!

Тут уже и честь Фартового была задета и настоятельно требовала незамедлительной сатисфакции. За наглый наезд шпана должна ответить. По полной программе.

Фартовый закивал головой. Сложил брошюру.

— Ну, шевели мослами! Козел!

Фартовый аж ресницами захлопал. С кажущейся неспешностью засунул руку во внутренний карман пиджака. Налетчик довольно щерился.

Он так и умер с оскаленной пастью и маленькой, почти бескровной дыркой под левым соском.

Без остановки, плавно поднимаясь, Фартовый вогнал заточку и в прыщавого. Шагнул к главарю. Тот остолбенело, забыв про пушку в руках, бледнел. Закатывал белесые зенки, беззвучно шевелил ртом, словно карась на разделочном столе. Наверняка он даже не заметил удара, как общепитовская сосиска не замечает воткнувшуюся в нее вилку.

Не осело еще тело на ступеньки, а Фартовый грациозно повернувшись, все в том же, изначально взятом ритме, перемахнул через поручень и скрылся за водительской стенкой.

Через миг оттуда показалась голова четвертого грабителя. Одурело пучеглазила и кивала, на первого, второго и третьего подельника. Потом выпялилась зенками, дернулась и поникла.

Троллейбус остановился. Дверь открылась. Фартовый покинул салон, и даже не помахав на прощание рукой, затерялся в дебрях, начавшихся уже, новостроек.

Следаки с обреченным остервенением скребли затылки, пытаясь установить личность неизвестного.

А неизвестный, зарезавший на глазах у целого троллейбуса, не много не мало, четверых человек, по всему судя, так неизвестным и останется. Разработка многочисленных свидетелей оказывалась более чем безрезультатной. Не состыковались показания. Не плясали. Не били. Одни очевидцы с пеной у рта утверждали, что был то двухметровый амбал, другие, не менее горячо уверяли, что шпингалет, метр пять в кепке. Согласно одним — брюнет, иные божились что блондин, а одна пассажирка злополучного маршрута доказывала, что огненно-рыжий. С усами, бритый юноша, но лет пожилых. Вроде мужчина, но некоторые клятвенно уверяли, что не иначе как брючная девица.

— Булгаковщина какая-то. — Тяжело вздыхал молодой опер, еще не свыкшийся со своим высшим юридическим образованием, впрочем, сомнительного качества.

— Брешут, редьку им в дышло. Как стадо диких меринов брешут. — Бурчал под мясистый, начинающий буреть нос старый, прожженный мент. — Своего благодетеля хренова, граждане под статью подводить не желают. Вот оно, общественное согласие. Вот оно, правовое сознание населения.

Но как бы там ни было, а следствие по делу троллейбуса номер тра-та-та отнюдь с места не сдвигалось, определенно обещая перейти в разряд нераскрытых, безусловно опоганивая, и без того, не лучшего вида городскую статистику. Одно слово — висяк.

— Списать, что ли, на залетную банду экстрасенсов? — Раздумывал молодой, подающий надежды легавый, порядком испорченный вузовскими корочками. — Пожалуй это мысль.

Его опытный коллега слюнявил недокурок. Чесал подбородок. Утречком, личный информатор, по секрету подсуетился доложить — среди деловых братков прошел базар, мол объявился в Железнограде сам Фартовый. Для чего, зачем — дело темное. Только Савелий Никанорович Коготков, видный коммерсант, меценат и выборный член городской управы, браткам, равно и органам, более знакомый под лагерной кликухой Коготь, от греха подальше, смотался в направлении не то Бермуд, не то Коцупетовки. А авторитетный Муса, завалился с предынфарктным состоянием в больничку и там пребывает безвылазно и бесконтактно. Мог, мог Фартовый замочить четверых отморозков. Мог, и полегче, чем в платок высморкаться, будь ему пусто!. В нашем городе, Господь милостив, нет таких кадров. А вот насчет кадров — Фартовый то, человек дяди Бени. Близкий человек. А дядя Беня не городской гласный Коготь, и уж паче, не болезный Муса. Очень серьезный человек, не по зубам захолустной уголовке. Ядри твою качель! То раскрывай, то не моги. То строгач в личное дело, то маслину в личный лоб. Задрали! — Сердито ткнул окурком в переполненную пепельницу. Закурил новую сигарету. — Пускай соплестон корячется. Он в очках, ему виднее, ему и перо в прямую кишку. Не иначе, приплетет каких ни будь гипнотизеров или, как их там сейчас, экстрасенсов вшивых. С него, умника, станется. — Потянулся к раскрытой пачке, да вспомнил что у него в руке дымится. Затянулся, аж искры посыпались. Ухмыльнулся со злорадной мечтательностью. — Шабаш! Все! Пять месяцев, девять дней и в отставку, на заслуженный отдых. Погоны в мусорник, китель на собачью подстилку. В фирмовом нон-стопе Мусы по ночам продавалок сторожить, шаровым пивком баловаться, кроссворды отгадывать.

— Пегий бес тебе в зоб! — Отер мент внезапно взмокший лоб, чуть бычок в глаз не всунул. — Старею! Какой Муса! После сегодняшнего? Про Мусу можно забыть.

Затянулся, рассыпал пепел. Хитровато ухмыльнулся — Значит у гласного мецената буду сторожить. Да и посолиднее в супермаркете будет.

А дознание продолжалось бестолковым чередом. Когда милицейский компьютер (спонсорский дар Савелия Никаноровича) под видом фоторобота породил змея Горыныча, виртуальный художник-криминалист ненормативно изъяснился, сходил в нужник, обесточил машину. Сославшись на внезапные почечные колики, быстрехонько направился в угловую забегаловку, прозываемую «сотый отдел» пить водку. Следственная бригада с завистью смотрела ему вслед. Цикала зубом. Готовилась перестрадать неминуемую ковровую, безвазилиновую клизму. Перетерпеть и в «сотом отделе» подлечиться.

Не утешало единственно общее всех показаний. Тот неподдельный истерический ужас, с которым пассажиры вспоминали лицо (круглое, длинное, рябое, загорелое или бледное) своего благодетеля. Вернее выражение этого самого неописуемого лица. А еще точнее, отсутствие всякого выражения. И глаза (карие, серые, голубые, бельмоватые). В зрачках мутнела, изливалась, растекалась по всему салону ленивая скука.

По случаю школьных каникул, презирая строгие правила режима, в служебном кабинете скучал несовершеннолетний отпрыск старшего дознавателя. Подростку тоскливилось. Болтовня о форме носа и цвете глаз смертельно наскучила. Книжки читать не любил. Головизора в комнате не было. За окном моросило. Нудно, со зловредной бесполезностью, дымила заводская труба.

Отрок бездумно разглядывал потеки дождя на нечистом стекле. Лениво ковырял в носу.

Все свидетели съединодушничали — выражение физиономии преступного правозащитника было очень, ну до чрезвычайности схожим. Просто идентичным.

* * *

Покинув Гильгард, миновал Сигмондов отряд обжитые феоды и, вот предстоял теперь путь Волкам незнакомый, безлюдный, задичалый. Потому готовились основательно. В окраинном селе стали на постой в придорожном трактире. Отдыхали, пополняли припасы, узнавали дорогу.

Местные жители, люди благонравные, разговорчивые, охотно с путниками своими знаниями делились, говорили даже более, чем спрашивалось. Вот за вечерним трапезным столом поведали такое.

Поганая оказывалась впереди земля. Не зря зовется Сатановской Пустошью, от веку худой славой полнилась, завсегда чистой не считалась. Святых мест отродясь там не бывало, благочестных обителей никто не строил, праведные люди не селились. А после войны, так и вовсе одно непотребство угнездилось. Доброму человеку ходить туда премного опасно, да и особого резону нет.

Как сцепились промеж собой лорды, как начали резню да погромы, народишко испаскудился, обварначился. Пахать да сеять, кто и умел, так и тому расхотелось. Облюбовали себе пустошные буреломы, яры непролазные, братцы-хватцы из шатального клана. По дорогам ночами балуют, душегубничают. Да только беспутной вольнице не сладко приходится. Инда развелось премного всякой нечисти да погани, привольно ей там выходит. Ведьмы с колдуньями, как в Блудный Бор, в полнолуния шастают, а что делают, не говорить — подумать боязно. И кроме них другого паскудства довольно будет. Одних привидений не счесть. А все соседский лорд натворил.

Сеньор этот, ну право сказать — дурень-дуренем, взял себе за правило в день по десяти человек казнить. Ну, вешай на здоровье, раз так твоей душеньке угодно. Да с умом вешай. Малый ребенок несмышленый, и тот разумеет — виселицы на перепутье дорог ставятся. Чтоб, значится, дух мертвяка обратного пути к дому, к живым людям найти не спромогся. Чтоб в стежках-дорожках заблудил, чтоб все кружил возле своей голгофины. Тогда от него вреда мало.

Так нет. Дурной лорд, старинной, дедовой мудростью побрезговал, вешал где попало, и теперь в тех землях призраки с привидениями бродят толпами, озоруют ночами.

Вот чего лорд натворил, да вышло, что на свою же беду настарался. Замок его отседа верстах в сороках стоит, да, вы знаете где. Это тот самый сеньор, кому, сенешалевны батюшка службу служил. Так вот, недавно это приключилось, самый раз во время сенокоса. Угораздило лорда повелеть своим гридням одному человеку голову отрубить, видать вешать умаялся. Те и отрубили, да прямо на замковом дворе, у дверей в палаты господские. Так той же ночью, заявился в опочивальню покойник, отсеченную голову в руках держит, говорит:

Назад Дальше