Наша задача в том, чтобы от наших молитв и примера люди получили помощь и духовно возродились. Уходя из мира и поступая в монастырь, человек становится "отцом" или "матерью", то есть духовным отцом или духовной матерью. Когда девушка становится монахиней, она уневещивается Христу, становится Его невестой, духовной матерью и помогает духовному возрождению людей. Своей молитвой она содействует, к примеру, тому, что создаются крепкие христианские семьи. Но и, кроме молитвы, есть случаи, когда люди нуждаются в человеческой помощи. Каждая настоящая монахиня, помимо молитвы за мир, помогает ему манерой своего поведения, тем, как она относится к различным проблемам, той парой слов, которые она скажет в архондарике какому-нибудь паломнику, чтобы он смог уразуметь глубочайший смысл жизни, или какой-нибудь матери, чтобы ее поддержать. Но, конечно, если монахиня сама ищет общения с людьми мирскими и т.п., то это совсем никуда не годится, потому что мирские выпячивания сталкиваются с духовными законами, а это приводит нас, монахов, к терзаниям. Старайтесь, насколько возможно, быть незаметными для других. Некоторые монахи стремятся ходить по престольным праздникам, наносить друг другу визиты, заводить себе духовных приятелей. А я вот, будучи вынужден пойти куда-то по делам духовным, чувствую себя так, словно иду на мученичество, считаю это тратой времени. Я сопоставляю два этих факта и болею душой.
– Геронда, в чем причина, если немолодая уже монахиня духовно незрела?
– Она не следит за собой и не занимается должным духовным деланием. Зло начинается с этого. Предположим, что кого-то из вас Христос не призвал бы в монашество. Девушка осталась бы в миру, вышла бы замуж и стала матерью. Тогда не она бы имела требования к другим, но другие к ней. Она жертвовала бы собой и тем самым многое отдавала бы и многое получала. В монастыре же ей необходимо стать духовной матерью, ее призвание выше, чем материнское. Но что происходит сейчас? В монастырь она приходит молоденькой и, не занимаясь должным духовным деланием, имеет помысл, что она все еще ребенок. Однако ей нужно понять, что она не ребенок, чтобы мыслить по-детски: "Мама у нас есть, дом у нас есть, забот у меня никаких, и мне ни до чего нет дела". Она должна отдавать, должна своим поведением содействовать духовному возрождению младших сестер. Своим послушанием в архондарике, в храме она должна помогать приходящим в обитель мирянам. Во всем она должна жертвовать собой и тем самым она будет принимать, не прося об этом. Если монахиня не расположила себя подобным образом, то все идет насмарку. Она остается в состоянии недоразвитом и хочет только брать и от младших, и от старших, ничего не давая сама. Она развивает в себе испорченный дух и не созревает, оттого что не приносит себя другим.
Я вижу, что состояние некоторых монахов совершенно не отличается от состояния одного бедуина, с которым я познакомился на Синае. Ему было шестьдесят пять лет, а он говорил: "А у меня нет отца: я [круглый] сирота!". Люди в шестьдесят пять лет уже имеют внуков. Прошло уже два-три поколения, и [как можно] говорить: "У меня нет отца", то есть искать отцовской любви! И мы, монахи, будучи невнимательными, остаемся детьми - зло в этом. Однако, поразмыслив о том, что бы они в таком возрасте делали в мире, монахине или монаху следует сказать: "Сейчас я не должен искать человеческого утешения. Я должен принести себя в жертву, а не иметь претензий к другим". Большинство приходит в монастыри молодыми, находит там духовных родителей и может так и остаться в детском состоянии, с детскими претензиями, тогда как, находясь в миру, они уже были бы родителями сами. То есть из детства они так и не выходят - не в добром смысле, а в ребячливом, инфантильном. Можно и такое увидеть: человек состарился, но если он не начал работать головой, то радуется карамельке или маечке. "А мне батюшка кофточку купил", - хвалился один старенький афонский монах и показывал теплую фуфайку, которую дал ему его старец. Ну совсем как маленький мальчик, которому мама купила пиджачок с погончиками!.
Давайте будем младенцы на злое, но не по уму [253]. Иначе как в нашу жизнь войдет отвага? Как к нам придет мужество? Монах, для того чтобы преуспеть, должен размягчить ту жесткость, которая в нем есть, то есть ему надо сделать свое сердце чуть материнским. Монахине же, для того чтобы преуспеть, нужно стяжать себе немножко мужества.
Наша духовная скромность изменяет других
– Геронда, когда кто-то поступает в монастырь, но образ его мыслей еще мирской, в голове еще гуляет мирской ветер, то как ему освободиться от этого?
– Поступив в монастырь, надо забыть мир, а потом надо не забывать, что находишься в монастыре. Дома, ладно, там можно не найти благоприятной возможности, для того чтобы начать духовную жизнь, не получить правильного воспитания. Но теперь нужно быть очень внимательным: какое воспитание ты получишь здесь, в монастыре? Монашеское воспитание. Монастырь - это место священное. Мир - дело другое. Если размышлять о том, что находишься в священном месте, то скромность придет сама собой. Но как она придет, если человек забывается и полагает, что он в миру? Монахиня должна вести себя естественно, с простотою, со смирением, а не изображать из себя воплощение "несчастной судьбы". Это вызывает отвращение, отталкивает.
Я вижу, что некоторые сестры-послушницы ведут себя по-мирскому. Вышагивают, как павы, как невесты в миру, а не как Христовы невесты. А вот другие, те ходят со скромностью, и я вижу, что в них есть нечто священное. Как же одно отличается от другого! И сразу понятно, что такое монашество. Если вы обратите внимание на пшеничные колосья, то увидите, что в высящемся, прямо стоящем колосе ничего нет. Колос же, наполненный хлебом, приклоняется книзу.
Монах, имеющий благоговение, изменяет тех, кто его видит. Вот сегодня приходил один иеромонах, я с ним давно знаком. Он некрасив, то есть не обладает красотой внешней, но, несмотря на это, всякий раз, когда он причащался, я видел, что его лицо сияло. Да и когда не причащался, я видел на его лице сияние, духовное сияние. Как асфальт - по сути это смола, а поглядишь на него летом издалека: он часто блестит. Так и здесь: видишь сияние на лице некрасивого человека. Конечно, пример с асфальтом не очень-то удачный, но какое тут еще можно подобрать сравнение? Я хочу сказать, что духовное состояние, в котором находится человек, дает ему сияние и внешнее. Это духовная красота, Благодать, Божественная Благодать. Но насколько же отталкивают от себя другие носители священного сана: красивые наружно, но имеющие в себе мирской дух, колеблемые мирским ветром! Ты видишь перед собой совершенно мирского человека. Кроме священного сана, ничего духовного не видно! Лицо человека отражает его духовное состояние. Это то, о чем сказал Христос: "Светильник телу есть око. Аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет" [254]. Если в человеке есть простота, если есть смирение, то в нем есть божественное просвещение, и он сияет. Вот так. Этого-то и должен достичь монах.
– Геронда, святой Нил Калабрийский говорит, что, став монахом, человек делается или ангелом, или диаволом [255]. Выходит, что промежуточного состояния нет?
– Святой хочет сказать, что работа монаха над собой должна быть правильной. Оттого и попускает Бог тяжкие наказания монаху-великосхимнику, павшему в смертный грех, чтобы он искупил этим свою вину. Мы иногда думаем, что получим Благодать с помощью чего-то внешнего, способом искусственным, магическим. Но это не приносит удовлетворения ни Богу, ни внутренне самому человеку, ни другим. К примеру, некоторые монахи шьют себе широкие и длинные, донизу, схимы, вышивают на них красные кресты, розы, ветки багряные, целую кучу букв… Распахивают и рясу, чтобы было видно всю эту красоту, прямо как фарисеи, которые расширяли воскрилия своих одежд [256], желая показать, как много они молятся! А в прежние времена схима у монаха чуть виднелась из-под рясы, да и то лишь при ходьбе. Многие вообще носили под подрясником малую схиму и ходили с ней, чтобы совсем ничего не было заметно. А сейчас пустоцветы. Разве получат они Благодать от схимы подобным образом? Схима гнушается их, а благодать уходит. Задача в том, что бы монах стал великосхимником изнутри. А тот, кто становится великосхимником изнутри, свою схиму прячет. Внешнее не ведет ко внутреннему изменению. Так люди остаются поверхностными, и в конечном итоге они услышат от Христа: "Не вем вас" [257].
Монастыри имеют духовное предназначение
Монах печется о спасении собственном и о спасении всех живых и всех усопших. Настоящая, божественная любовь кроется для монаха в боли за спасение своей души и в боли за спасение всего мира. Посвященная Богу душа монаха содействует спасению не только его родных, но и земляков. Поэтому в Малой Азии в добром обычае было иметь хотя бы одного монаха от каждого рода, чтобы он предстательствовал о всех. В Фарасах, когда кто-то становился монахом, устраивали праздник на все село. "Он, - говорили люди, - теперь и селу нашему будет помогать".
Монах печется о спасении собственном и о спасении всех живых и всех усопших. Настоящая, божественная любовь кроется для монаха в боли за спасение своей души и в боли за спасение всего мира. Посвященная Богу душа монаха содействует спасению не только его родных, но и земляков. Поэтому в Малой Азии в добром обычае было иметь хотя бы одного монаха от каждого рода, чтобы он предстательствовал о всех. В Фарасах, когда кто-то становился монахом, устраивали праздник на все село. "Он, - говорили люди, - теперь и селу нашему будет помогать".
Конечно, монах никогда не говорит. "Я спасу мир". Он молится о спасении мира параллельно с молитвой о своем собственном спасении. А когда добрый Бог, услышав его молитву, помогает миру, монах не говорит "Я спас мир, - но: - Бог спас мир". Монах должен достичь такого состояния, чтобы молиться: "Боже мой, Ты на меня не гляди, меня не милуй. Позаботься о мире, помилуй его". Монах молится так не потому, что сам он не нуждается в милости Божией, но потому, что имеет многую любовь к миру.
– Геронда, до какого предела монах должен забывать о себе, помогая людям?
– До того, пока он видит, что людям есть от этого польза Но если я совершенно отдамся в руки мирян, то и сам превращусь в мирского человека. Когда монах якобы для того, чтобы помочь людям мирским, делает то, что монашеству не приличествует, то людям это не помогает. К примеру, какой-то монах может стать прекрасным таксистом. И денег-то за проезд он брать не будет, и разговоры-то духовные с пассажирами он будет вести… Но это не монашеское дело. Иногда встречаешь у монахов дух мирской, а у мирских - монашеский. А поэтому Христос скажет в жизни иной: "Ты снимай-ка схиму, а ты надевай". Человек мирской, возжелав жизни монашеской, освящается. Но если монах возжелает мирской жизни, то он идет в вечную муку.
– А если монах расположил себя неверно, то понятно ли ему это?
– Да хотя бы и непонятно: если в чем-то допущена ошибка, то он не будет иметь в себе полного мира, покоя. В том, что не приличествует монашеству, душа инока покоя не найдет. А с того мгновения, как его душа потеряла покой, он должен искать и найти причину этого.
Один мой знакомый посетил некую обитель, а потом рассказывал: "Да там настоящее ателье! А матушка-игумения что за диво! Торгуй она пуговицами в Монастыраки в Афинах [258], так вот была бы на своем месте! Уж такая у ней в этих делах хватка!". То есть монастырь - это ателье. Потом он превращается в фабрику, потом в супермаркет, а потом в ярмарку! Несчастные мирские люди хотят от нас, монахов, чего-то высшего. Но для того, чтобы достичь высшего, нам должно избегать всякого человеческого утешения.
Монастыри имеют духовное предназначение. В них не должно быть начала мирского, но лишь духовное, чтобы они преисполняли человеческие души райскими сладостями. Ну куда нам соревноваться с мирянами в мирском! Ведь как ни возьми, у них все равно возможностей побольше нашего. Если же монашеская обитель живет духовно, то знаете, как она заставляет мир задуматься! Когда присутствует благоговение, страх Божий, когда нет ни мирской логики, ни торгашеского духа, это умиляет мирян. Но, к сожалению, торгашеский дух потихоньку проникает в монашество до самого мозга костей. Ко мне в каливу зашел как-то один монах. Я плел четки. "Ты, - сказал он мне, - такие четки на тридцать три узелка раздаешь в благословение. А я одну такую четку могу продать даже и за пятьсот драхм! И я с ними, как ты, не рассусоливаю: как только заканчиваю узелки, обрезаю края и немного схватываю их между собой, чтобы понапрасну не расходовать шерсть. И сутаж, который остается от крестов, у меня тоже в дело идет - подшиваю и его. И бусинок не использую. Прибыли у меня выходит побольше твоего!" - "Слушай, - ответил я, - да как же тебе не стыдно! Разве ты не понимаешь, что в тебя вселился торгашеский дух? Я с 1950 года монах, но такое слышу впервые!".
– Геронда, людей духовно зрелых, способных помочь миру, мало!
– Да, к несчастью, их мало! А как после этого быть миру? Знаешь, сколько я прошу Бога о том, чтобы Он явил настоящих, способных помочь миру, людей? Несчастным достаточно того, чтобы у тебя немного болела за них душа и чтобы ты не использовал их ради собственной корысти - ничего большего они не хотят! В миру они находятся в непрестанной брани и в безопасности себя не чувствуют. Приходя в монастырь, который живет правильно, они получают помощь, потому что ощущают надежность, а это дает им силы продолжать борьбу.
В эти нелегкие годы люди нуждаются не столько в телесной, сколько в духовной пище. То есть они нуждаются не в хлебе (хотя, к несчастью, скоро не будет возможности помогать людям даже хлебом), а в духовной помо щи. Постараемся же помочь молитвой всему миру. Поможем, к примеру, какой-то семье удержаться от распада, поможем какой-то матери подобающим образом вырастить своих несчастных детей, чуть удержим тех, в ком есть благоговение.
Духовное состояние - духовная крепость
Пора подготавливать свои души уже сегодня, потому что если произойдет что-то серьезное, то я не знаю, к чему это приведет. О, если бы Бог не попускал наступление трудных дней! Но если они наступят, то от одного маленького землетрясения, от одной встряски разрушатся целые братства, целые монастыри, потому что каждый будет стремиться уцелеть сам, каждый побежит в свою сторону.
Чтобы Бог не оставил нас, нам необходимо быть предельно внимательными. В душах должно присутствовать что-то духовное. Если это есть, это делает вам честь. Трясти будет крепко. Сколько же я вам об этом говорю, каких только жестких слов вы от меня ни слышали! Да если бы что-то подобное говорили мне самому, то я бы задумался, раскинул бы мозгами: "Зачем мне это сказали, чего от меня хотели?". Я бы ночь не спал, если не ночи. Если бы я не видел того, что грядут тяжелые годы, то не принимал бы этого так близко к сердцу. Но я вижу, что придет время, когда вам придется очень нелегко. Сейчас вы меня не понимаете, вы поймете меня тогда.
– Геронда, а если человек окажется в эти трудные годы один, что ему делать тогда?
– Ты сейчас становись-ка перво-наперво делателем послушания и приобретай рассуждение, а там поглядим. По этому мы и говорили, что прежде всего нам надо отсечь недостатки. Если у монаха будут недостатки, то происходящее окажется ему не по силам. Если он и теперь ничем не доволен, если себя считает орлом, а всех остальных червяками, то… Давайте-ка исправляйтесь, исправляйтесь, чтобы иметь право на божественную помощь. Еще крепче утвердите себя в Боге. Придут годы потяжелее. Фрукты зеленые, еще не дозрели… Знаете, чем станет ваша обитель, когда вы будете духовно зрелыми? Крепостью! И не только местного значения, ваша помощь будет распространяться и дальше. В противном же случае вы сами будете нуждаться в человеческой помощи и покровительстве. А когда монастырь с целой кучей сестер имеет нужду в мирянах, знаете, как это плохо?
Монаху сегодня подобает жить духовно для того, чтобы быть готовым преодолеть трудности. Он должен приготовиться, чтобы лишения не подрезали ему крылья, иначе можно дойти и до отречения от Христа. Придет время, когда реки иссохнут, все станут мучиться от жажды, все будут страдать. Для нас, монахов, это не так страшно. Помучиться от жажды? Так нам и надо от нее помучиться, ведь мы вышли в путь, стремясь к злостраданию. "То, что я не делал добровольно как монах, - скажу я тогда, - буду делать сейчас невольно, чтобы понять, что такое монах. Благодарю Тебя, Боже мой!". Но мир, несчастный мир! О чем говорить, если доходят до того, что изобретают бомбы, которые убивают людей, но не разрушают здания! Если Христос сказал, что одна душа стоит, сколько весь мир [259], а для них здания дороже всего мира, то это страшно!
– Геронда, я чувствую тревогу, страх за то, что нас ожидает.
– Этот страх помогает нам ухватиться за Христа. Из этого не следует, что нужно радоваться всему тому, что нас ждет. Радоваться нужно тому, что предстоит подвиг за Христа. То есть нас ждет не рабство какому-нибудь Гитлеру или Муссолини, мы пройдем экзамены на верность Христу. Для того, чтобы победить, у нас не будет ни пулеметов, ни более современных атомных бомб. Ныне борьба будет духовной. Нам предстоит схватка с самим диаволом. Но ведь у диавола нет никакой власти, если мы сами не дадим ему власть. Чего нам бояться? Если бы был Гитлер или Муссолини, то дело обстояло бы по-другому. Страха быть не должно. Давайте радоваться тому, что битва будет духовной.
Если вы живете по-монашески, по-отечески, если вы внимательны, то при каждом нападении врага вы имеете право на божественное вмешательство. Если есть люди молитвы, смиренные люди с болью и любовью, то это целые духовные капиталы, духовные стратегические базы. Если в монастыре есть две-три души, думающие о чужой боли и молящиеся, то они становятся духовной крепостью. Такие духовно зрелые люди сковывают все силы врага.