– Привет, красивая, – сказал один. – Знакомиться будем?
– Или так дашь? – добавил другой.
Теперь они заржали во весь голос.
– Козел, – сказала Таська грубияну.
Конечно, она поступила неправильно. Надо было орать, пытаться убежать, схватить бутылку, которая весьма кстати валялась неподалеку, но приключений за эти сутки было слишком много, обдумывать поступки не было никаких сил.
– Че ты сказала?! – возмутился «козел» и попытался схватить Таську за волосы.
Она встретила его ударом в пах, и «козел», сложившись гармошкой, упал и заскулил.
– Ах ты сучка, – полез в драку второй и получил тычок в глаз.
Третьего Таська подсекла ударом в коленную чашечку, и это было последнее, что она сумела сделать: ее скрутили, зажали рот и потащили в кусты, на ходу стягивая джинсы вместе с трусами.
Именно в этот момент появился Спиридонов.
– Поставьте девочку, где росла, – сказал он громко. – Извинитесь – и уйдете целыми.
Самый длинный из подонков приказал:
– Серый, Кабан, держите сучку, – после чего достал из кармана нож и пошел навстречу Спиридонову.
Если бы длинный был умнее, он бы задумался, почему этот пижон такой смелый. Но численное превосходство казалось длинному достаточным основанием для силового вмешательства. Он подошел к Спиридонову, который стоял и дожидался, пока хулиганы его окружат, и попытался пырнуть ножом.
Вместо этого нож отчего-то вывернулся и воткнулся длинному в ляжку. Длинный заорал благим матом, и Спиридонов ткнул его в солнечное сплетение, чтобы не пугать остальных.
– Следующий?
Дурак оказался только один, и он лег рядом с длинным, держась за сломанную челюсть.
– Повторяю – немедленно поставьте девочку там, где росла, и заберите свою падаль.
На этот раз приказ был немедленно исполнен: гоп-компания испарилась, бросив Таську со спущенными штанами и с разорванной рубахой. Таська выла, пытаясь прикрыться.
Спиридонов подошел, помог одеться и встать, накинул поверх разорванной рубашки свою штормовку и, обняв за плечо, начал вытирать лицо платком.
Таську колотило крупной дрожью. Она не могла сказать ни слова, только выла, пытаясь вырваться из объятий Спиридонова, но тот не выпускал ее и тихо говорил:
– Ну все, все, закончилось уже. Ничего непоправимого не случилось.
Подъехала «восьмерка». Спиридонов помог Таське войти, усадил справа по ходу движения и велел водителю никого не ждать, а ехать прямо сейчас. Он ли был так убедителен или безутешно плачущая девушка, но водитель послушался и сразу поехал. Впрочем, других пассажиров вроде и не было.
В кармане штормовки была фляжка со спиртом.
– Глотни! – велел Спиридонов. – У тебя сейчас шок, немедленно выпей, а то в психушку загремишь.
Таська, скорей всего, не понимала, что он ей говорит, но послушно глотнула. И тут же задохнулась – спирт обжег слизистую.
– Так, хорошо, дыши! Дыши, Таисия Фоминична!
Когда они доехали до центра, Таська уже немного успокоилась, но все равно тряслась под штормовкой, будто через нее ток пропускали.
В гостинице у Спиридонова имелась и ванная, и диван (не считая двуспальной кровати). Степан выделил Таське полотенце, уступил кровать и покинул номер.
Оставшись одна, Таська разделась и залезла в ванну. Горячей воды не было. Таська снова заревела и открыла холодную, и тотчас из крана хлынула ржавая вода. Сжавшись в комок, Таська смотрела, как вода постепенно светлеет и становится прозрачной. Не обращая внимания на холод, она тщательно отдраила тело вехоткой, чуть ли не до крови, лишь бы забыть прикосновения подонков. Отмывшись, она вылезла из ванной и, стоя голышом, занялась стиркой.
Постиранную одежду и белье она развесила на спинках стульев и на батареях, которые шпарили, будто в лютый мороз. Таська, намотав на мокрые волосы полотенце, залезла в постель и тотчас заснула.
Спиридонов же отправился обратно, в товарищество «Сад и ягодка».
Он не стал разыскивать подонков, напавших на Таську. Он с полной авоськой водки пришел к лейтенанту Забийворота, и они старательно нарезались, пока Миленький дрых в углу. Только к вечеру пьяный Спиридонов позвонил из сторожки товарищества Маховикову и попросил отвезти его в гостиницу.
В номер Спиридонов зашел на цыпочках, дошел до дивана – и рухнул рядом с ним на пол.
1 мая 1980 года12Хомяк любил цитировать Ницше. Мол, все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Таська же считала, что все, что нас не убивает, по меньшей мере делает калеками.
После ужаса, пережитого накануне, логично было бы предположить, что у девушки начнется затяжная депрессия. Однако здоровая психика и продолжительный сон сотворили маленькое чудо – проснулась Таська не в бодром расположении духа, но и не в подавленном. Она открыла глаза, посмотрела на часы, на валявшегося рядом с диваном храпящего спасителя, осторожно встала с кровати. Подложила Спиридонову под голову подушку, укрыла своим одеялом, после чего принялась собираться – до поезда оставалось всего сорок минут. Она оделась, умылась, почистила зубы, проверила документы и билет на поезд. Все, можно идти.
Путь от гостиницы до вокзала, судя по позавчерашней пешей прогулке, занял бы от силы минут пятнадцать. Таська вышла из гостиницы на чуть влажный от ночного дождичка асфальт и вдохнула пахнущий листвой и цветами прохладный воздух. На улице было пусто, солнечно и немного тоскливо. Как будто снился яркий сон, а потом прозвонил будильник, и ты понимаешь, что ничего яркого в жизни не предвидится.
Таська и думать забыла об уродах, едва не искалечивших ее вечером. В голове, как будто салют, бабахали картины Миленького – яркие, праздничные, даже если совсем непонятно было, что на них изображено. Портреты, обнаженка, натюрморты – нарушение перспективы, искажение пропорций, густо намешанные мастихином куски масла, так что и не понять – живопись это, или барельеф, или вообще использованная палитра.
Но это было красиво. Это будило воображение, будоражило чувства, заставляло вскочить, куда-нибудь бежать, что-то делать… И как бездарно все пропало – по пьяной лавочке, вместе с отвратительными голыми и полуодетыми бабами в одном пожаре.
– Таисия! Таисия, стойте! – услышала она и обернулась на голос.
Через площадь, со стороны памятника Ленину, к ней бежала Виктория Робертовна.
Чего ей надо?
– С праздником! – Виктория Робертовна начала говорить, не дойдя до Таськи десяти метров.
– С праздником, – растерянно ответила Таська и посмотрела на часы. До поезда оставалось полчаса. – Я тороплюсь на вокзал.
– Конечно, я вас провожу.
Они пошли по направлению к вокзалу.
– Тася, я хотела вас кое о чем попросить…
– О чем?
– Вы вчера работы Миленького приносили… – Виктория Робертовна глубоко вдохнула, пытаясь унять одышку, немного подержала воздух в легких и с шипением выдохнула: – Мы ничего не решили, а вопрос серьезный.
Таська остановилась. Дура, как она могла забыть? Притащила в музей несколько шедевров, да так и бросила там.
– А что с ними случилось? Я их вроде у вас в музее оставила.
– Они здесь, – Виктория Робертовна помахала огромной папкой из двух листов оргалита. С такими ученики художественных школ обычно ходят на пленэр. – Все пять. Я подумала, вдруг вы захотите забрать их с собой?
– Зачем же вы так рано встали? Оставили бы спокойно работы себе, я же тут совершенно ни при чем, – сказала Таська. – В конце концов, спросите у Миленького, это же его картины.
На самом деле, конечно, ей нужно было сразу хватать работы, на всех парах лететь на вокзал, прыгать в поезд – и поминай как звали. Все равно в этой дыре никто не понимает настоящей их ценности.
– Да где его искать, пьянь подзаборную, – вздохнула Виктория Робертовна. – Мне-то сначала казалось, он вам эти работы подарил.
– Нет, – призналась Таська. – Я их стащила.
– Я так и подумала потом. Но убедиться не мешало.
Таська не поняла интонацию музейщицы. Осуждение, ирония?
– Если бы я их не взяла, они бы тоже сгорели! – сказала она.
– Да вы не подумайте, я не в укор вам. На самом деле, я просто жалею, что вы взяли так мало.
– Сколько влезло – столько и взяла, – буркнула Таська и посмотрела на часы. Оставалось двадцать пять минут. – Вы со мной или как? Я на поезд опаздываю.
– Ой, извините… да, я вас провожу, если вы не против. Все равно выходной, а досыпать уже смысла нет.
Они быстрым шагом пошли вдоль по проспекту Ленина, солнце било в спину, тени пытались оторваться от ног и бежать к поезду.
– А вы Миленького давно знаете? – спросила Таська.
– Да все время, что он у нас живет. Я ведь тоже Строгановку заканчивала и работала на керамическом по распределению. У нас сначала Болотов всем руководил.
– Да все время, что он у нас живет. Я ведь тоже Строгановку заканчивала и работала на керамическом по распределению. У нас сначала Болотов всем руководил.
– Это которого работы в музее?
– Да какие работы, говно всякое лепит. Он Ленина с закрытыми глазами рисует и лепит, во всех положениях. Политбюро в полном составе может. А кувшин или чашку придумать не в состоянии, не говоря уже про унитаз. И ничего смешного, унитаз – это серьезное дело! Вы иностранные унитазы видели? А я видела. И они куда красивее, чем тот Ленин, что у нас на площади стоит.
Виктория Робертовна оглянулась через левое плечо – не подслушивает ли кто? Сзади никого не было, и она продолжила, вновь устремив взор на убегающие тени.
– Миленький у нас на заводе недолго работал, месяц или около того. Но рубился – будь здоров. Он просто жил на работе. Эскизов и проектов наделал столько, что нынешние оформители только диву даются. Предприятие-то, скажем откровенно, убыточное было. А как по проектам Миленького работать начали, все изменилось. Продукция на складе залеживаться перестала, заказы какие-то пошли. Сам Миленький, конечно, всего этого не увидел, его уволили до того, как завод прибыль давать стал. Какое-то время он с женой жил, за всякие подработки хватался, а потом плюнул – и покатился. Жена сначала терпела, но Миленький пил не просыхая, начал из дома таскать… Короче, выгнала она его…
– У него жена была?
– Ну как – жена… Нерасписанные они были, как оказалось. Приехали вместе из Москвы, она сначала приемщицей на завод устроилась, потом как-то быстро до секретаря директорского дослужилась. Тамара Александровна вообще умная женщина, недаром ее Маховиков в горисполком за собой перетащил. И даже женился.
– Чего? – опешила Таська. – Получается, что ваш глава у Миленького жену отбил?
– Не совсем. Я же говорю – Миленький с Тамарой расписаны не были. Она, сколько могла, тянула его на себе, а как невмоготу стало – ушла к Маховикову. Миленький после этого еще быстрее покатился, вот и попал в конце концов на свалку. Иван Иванович, конечно, шефство над ним взял, Миленький у нас теперь вроде городского сумасшедшего.
– Я заметила.
– Сначала к нему так и относились. Но как он собрал первую свою фотосамоделку, сразу проблемы и начались. Он ведь такой проныра оказался – и в примерочную кабинку заглянет, и в женское отделение, на диком пляже он буквально под каждым кустом! Конечно, его и били, и даже убивали, да только пьяных, видимо, и впрямь бог хранит. Все знали, что он фотографии потом печатает и у себя в будке вывешивает. Я как-то «Голос Америки» слушала, так оказалось, эти фотографии за границу попали контрабандными путями, и все там прямо изнемогают, продают за бешеные деньги. Вы их видели?
– Видела.
– Мне тоже довелось. На мой взгляд – безвкусица, китч. У них там, за бугром, не могут отличить подлинный авангард от подделки. Думаю, там и эти уцелевшие работы никто не оценил бы.
Таська тяжело вздохнула. Отчего-то ей тоже так начало казаться.
– Знаете, мне кажется, я понимаю, почему он начал заниматься фотографией, – сказала вдруг Виктория Робертовна.
– Почему?
– Да пропил талант, вот и все. Никто его не видел ни с карандашом, ни с красками. Он даже не лепит ничего, только фотографирует.
– Талант нельзя пропить, – неуверенно сказала Таська. Она прекрасно помнила, как выражался Хомяк: «Мастерство не пропьешь».
– Да сколько раз я видела, как пропивали, – горько вздохнула Виктория Робертовна. – И талант, и мастерство. Нельзя талант на полочку положить или в гардероб повесить. Это как мышцы – если лишить нагрузок, сначала одрябнут, а потом и вовсе атрофируются.
– Но фотография – это тоже творчество!
– Он их наугад делает. И как попало. Не работает ни с освещением, ни с натурой. Ему главное – чтобы баба голая была. Я же говорю – пропал человек, спился.
Они подошли к вокзалу, обогнули здание по тропке и оказались на перроне. Поезда еще не было, пассажиров – тоже.
– Так что – все? Крест на человеке ставить? – возмутилась Таська.
– Он сам на себе крест поставил.
– Но его же комитетчики задавили!
– Тссс! – шикнула Виктория Робертовна и снова огляделась. – А других, думаете, не давят? Люди живут и работают в куда более стесненных условиях. В тюрьмах, в ссылке, перед смертью. Кому тяжелее – Миленькому или Сервантесу? Или, может, Гойе легче было?
Динамики ожили, и обычный в таких случаях женский голос с невнятной дикцией объявил о прибытии поезда. У Таськи на душе скребли кошки. Миленький, конечно, старый козел, но ведь при этом и необыкновенный художник. Все вот так запросто объявили его никем, просто психом, и что самое обидное – он сам с этим смирился. Если человеку долго говорить, что он свинья, он в конце концов захрюкает, это тоже одно из любимых изречений Хомяка.
Рельсы начали слегка позвякивать, потом отчетливо застучали, и в горловине станции появился состав. Послышался негромкий визг – началось торможение.
– Да вы сильно не расстраивайтесь, я эти работы сберегу. Выставить, наверное, не дадут, но в запасниках лучшее место отведу, не пропадут.
– Я не расстраиваюсь, – ответила Таська.
Почти честно. Потому что на самом деле ее трясло от бешенства.
Они стояли на самом краю платформы, под жестяной табличкой «Остановка последнего вагона», по которой расползались рыжие пятна коррозии. Электровоз лениво проехал мимо таблички и резко встал, оглушительно лязгнув автосцепкой. Зашипела пневматика, что-то громко заскрипело и застонало во всем составе. Открылась дверь общего вагона.
– Будете заходить? – спросила проводница из тамбура.
– Да, – хором ответили Таська и Виктория Робертовна.
Проводница убрала подножку, проворно протерла поручни и спустилась.
– Билетики?
Таська протянула серый картонный прямоугольник проводнице, та посмотрела на перфорацию и кивком позволила подниматься.
– А вы?
– Нет-нет, я не еду. – Виктория Робертовна даже отступила на шаг, чтобы ее, не дай бог, силой не затащили. – Я провожающая.
– Тогда счастливо оставаться.
– Стойте! Таисия, подождите!
Таська обернулась.
– Заберите! – И Виктория Робертовна протянула ей папку с работами. – Вы в Ленинграде хотя бы покажете кому-нибудь. Не должно такое сокровище в запасниках пылиться.
– Девочки, прощайтесь уже быстрее, поезд сейчас тронется, – мягко, но решительно напомнила проводница.
– Пускай едет, – сказала вдруг Таська и, к удивлению проводницы и Виктории Робертовны, спустилась на платформу. – Я остаюсь.
Динамик объявил об отправлении поезда. Локомотив свистнул.
– Девка, не балуй, я сейчас подножку опущу! – предупредила проводница.
– Счастливого пути! Виктория Робертовна, идемте.
– Куда? – растерялась музейщица.
– К Миленькому.
13Огородники, решившие не проявлять сегодня солидарность с трудящимися, удивленно смотрели на идущих вдоль по улице Цветочной Викторию Робертовну и Таську. Музейщица несла на правом плече папку и этюдник, Таська – переметную суму, но удивление вызывала их общая ноша. Они тащили ящик водки, Виктория Робертовна левой рукой, а Таська – правой. Водка булькала, бутылки весело позвякивали.
– Тася, на нас все пялятся, – краем рта сказала Виктория Робертовна.
– Ну и флаг им в руки. Сегодня праздник, имеем право.
– Я ведь работник культуры.
– А работники культуры не выпивают?
Виктория Робертовна задумалась.
Так они и доковыляли до домика с петухами на ставнях.
Забийворота сидел на пороге и курил, но его бледному виду это никак не помогало.
– С праздником, товарищ лейтенант, – сказала Таисия, когда они с Викторией Робертовной опустили ящик на землю.
Товарищ лейтенант с мучением посмотрел на гостей.
– Да что ты за человек за такой… – простонал он. – Я тебе билет купил, алкаша твоего на ночлег пристроил, что тебе еще надо?
– У меня к вам деловое предложение, Анатолий Михайлович.
Сначала говорила она. Потом говорил Забийворота. Его рассказ о том, как они со Спиридоновым пили и о чем разговаривали, Таську если не взволновал, то значительно озадачил, и на какой-то момент она хотела даже отказаться от своей затеи. Но поезд, как говорится, уже ушел, телеграмма с просьбой выслать до востребования пятьдесят рублей улетела к Хомяку. Надо было закончить начатое.
На условия хозяина Таська согласилась, почти не торгуясь. Работы она не боялась, земля на огороде лейтенанта была не самая плохая. Главное сейчас было – крыша над головой и немного времени. Анатолий Михайлович, отдав необходимые распоряжения, переоделся и ушел, пообещав, что вернется через два дня, и чтобы тут все путем! Напоследок взял из ящика две поллитровки, но Таська надеялась, что оставшихся восемнадцати хватит.