Русские идут! Заметки путешественника - Пётр Подгородецкий 7 стр.

Перед выездом из Москвы Олег Ильин провел собрание команды, на котором поделился личным торговым опытом. Он сообщил, что в ГДР спросом пользуются русская водка, икра, как черная, так и красная, фотоаппараты, начиная с уровня «Зенита», юбилейные рубли… Были также названы «явки», то есть места, где это все можно было реализовать, и способы приобретения немецких товаров (об этом разговор будет отдельный). Все это напоминало классический советский анекдот о собрании участников оркестра перед выездом в длительное заграничное турне. Главный дирижер: «Так, значит, сначала мы летим в Англию. Там покупаем шерстяные ткани. Скидываем их в Японии, набираем технику. По возвращении сдаем в „комок» – имеем бабки. Вопросы есть?» Тут робко тянет вверх руку молодой скрипач, только что принятый в оркестр: «Скажите, а инструменты брать?» В отличие от скрипача, «инструментов» брать пришлось довольно много: все-таки хоккейная форма весила килограммов двадцать, а еще клюшки, какие-то личные вещи… В общем, было нелегко, но народ в коллективе подобрался к трудностям привычный. И уж лучше тащить баул в Берлин, чем в Пензу или, скажем, Челябинск.

Вопреки ожиданиям, вся дорога, равно как и таможенные проверки, прошла без каких-либо проблем. Какому таможеннику захочется копаться в грязноватой, мягко говоря, воздуха не озонирующей хоккейной форме? Так что вся водка, икра и прочие товары для обмена с туземцами в лучшем виде доехали до вокзала «Лихтенберг». После двадцатипятиградусного московского холода совершенное отсутствие снега и пятнадцать градусов тепла воспринимались нашими хоккеистами с некоторой завистью: «Европа, блин», – сказал кто-то и смачно плюнул мимо урны. Секунд через тридцать подошел какой-то гражданин в спецовке и аккуратно вытер плевок тряпочкой, которую потом не менее аккуратно сложил и сунул в пластмассовое ведерко. Хоккеисты пристыженно замолчали. В ожидании автобуса для поездки в аэропорт Шонефельд, где можно было по паспорту поменять сто советских рублей на марки из расчета 1 марка – 45 копеек, команда разбрелась по ближайшим окрестностям. Пара защитников остановилась у витрины закрытого винного магазина (в 18 часов в ГДР прекращали работу почти все предприятия торговли) и завороженно смотрела на десятки разнокалиберных бутылок с пестрыми этикетками. Водка «Доппелькорн», вермут «Вайт Леди», ликеры «Хальб унд Хальб», «Тропикана» и прочая продукция немецкой химической промышленности ввели их буквально в ступор. «Алексеич, что же они за сволочи такие, немцы эти?» – «Почему сволочи?» – «Бастуют, гады, а тут в магазинах такое изобилие…» Пришлось нашему большому другу объяснять товарищам, что немецкий шнапс – это вонючий суррогат, который без привычки пить трудно, а ликеры и вермуты – раскрашенные синтетическими красками и подслащенные продукты, изготовленные из синтетического же спирта. Года через два вся эта байда из «ликеров» и «вермутов» была запрещена к продаже в объединенной Германии и перекочевала в нашу страну, продержавшись на прилавках до середины девяностых. Возглавлял это «алкогольное вторжение», если кто помнит, спирт «Рояль», правда, он был не немецкий. В ГДР спирт тоже продавался, но имел черную этикетку с белыми буквами ОН. Это было обозначением химической формулы вещества – «О-Аш». На нем, правда, мелкими буковками было написано «Нихт тринкен», то есть «не для питья», но наших людей это не останавливало, тем более что за пол-литровую бутылку обычной «Русской» стоимостью в пять рублей можно было получить литр «ОН», из которого при разбавлении водой получалось 5–7 поллитровок. Странные люди, эти немцы…

Как тут не вспомнить рассказ одного из игроков ХК МГУ Валеры Сорокина, который после окончания химфака работал в закрытом «почтовом ящике» с химическим уклоном. Вдруг из секретных лабораторий неожиданно стал пропадать спирт. Кто-то аккуратно отливал из бутылочек по сто граммов, а затем доливал их водой. Поскольку спирт использовался в экспериментах, заметили «бодяженье» довольно быстро, но найти вора никак не могли. Наконец, месяца через два с поличным был пойман сантехник, который спирт и отливал. Его тут же решили уволить, поскольку заведение было полувоенным, но перед этим вызвали к директору. Тот обратился к сантехнику со следующей речью: «Дорогой товарищ сантехник! Я разрешу переквалифицировать статью увольнения в „собственное желание», если ты расскажешь мне, каким образом ты, не зная даже школьного курса химии, смог отличить среди полутысячи бутылочек, из которых четыреста девяносто девять содержат вещества, убивающие человека в пять секунд, единственную, содержащую спирт?» На что получил по-пролетарски прямой и лаконичный ответ: «А все просто. Ищешь сосуд с надписью „ОН» – вот это, собственно, он и есть». С тех пор в институте спирт стали называть уважительно – «он».

За командой приехал большой автобус, очень похожий на «мерседес», но без всяких опознавательных знаков, в котором сидели встречавшие наших переводчик и первая пятерка игроков команды ADW, с которой ХК МГУ должен был играть на следующий день. Путь в Вайсвассер предстоял неблизкий, поэтому хозяева загрузили в автобус пару ящиков какого-то ненатурального сладковатого напитка, который почему-то звали соком, а также две литровых бутылки водки «Доппелькорн». Предполагалось, что этим «коллеги по спорту» и ограничатся, но не тут-то было! На первой же остановке для похода в лесок из багажников были извлечены запасы, предназначенные для торговли. Не все, конечно, но по бутылке на брата, включая немцев. В результате непривычные к нашим нормам лидеры команды соперников нахлестались так, что на следующий день не смогли оказать какого бы то ни было влияния на ход игры. А тогда, ночью, все стояли у дороги, разливали водку по пластиковым стаканчикам (их предусмотрительные немцы тоже захватили с собой) и оживленно беседовали, несмотря на то, что ни один из игроков МГУ, кроме Алексеича, немецким не владел. В свете луны дорожное покрытие выглядело как блестящие драгоценные камни. Выяснилось, что дорога действительно сделана из гранитной брусчатки, но не такой, как у нас на Красной площади, а сечением примерно восемь на восемь сантиметров. «Наверное, трудно такую дорогу ремонтировать», – предположил кто-то из наших для поддержания разговора. Тут вмешался переводчик и сообщил, что эту дорогу вообще никогда и никто не ремонтировал и в ближайшее время не собирается. Она сохранилась в таком виде с 1936 года, вот только один участок в 1945 году был поврежден авиабомбой, и пришлось положить асфальт. Лишь его ремонтируют раз в два года…

Разместили нашу команду в пионерском лагере. Самом натуральном лагере, с двухъярусными кроватями в спальнях и детскими унитазами в туалетах. Правда, изображенные на плакатах немецкие дети были в синих галстуках, а не в красных, как наши. «Гитлерюгенд?» – вежливо осведомился кто-то из игроков, указывая на картинку, где был изображен немецко-пионерский строй. Поперхнувшийся бутербродом переводчик замахал руками: «У нас пионеров зовут „эфдэётлеры». Не говорите такого, тут же дети!» И действительно, мимо неслышно прошмыгнули несколько местных детишек, со страхом и любопытством взиравших на русских «чудо-богатырей». Алексеич, собиравшийся отойти ко сну, обнаружил на постельном белье печать внешкольного учреждения, из которой следовало, что «данный предмет принадлежит пионерскому лагерю имени Мюллера». Тут же возник спор, какой Мюллер имеется в виду. Соратник Максима Максимовича Исаева по IV отделению РСХА или западногерманский футболист Герд Мюллер? Пришлось прибегнуть к помощи переводчика, который долго не мог понять, что за человек Мюллер, работавший вместе со Штирлицем. А когда ему объяснили, что это был шеф гестапо, он снова замахал руками и закричал: «Warum Gestapo? Nicht Gestapo! [3] Мюллер, в честь которого назван лагерь, был вождем крестьянского восстания в XV веке!» Это несколько успокоило наших ребят, решивших было, что фашизм в Германии возрождается небывалыми темпами.

Максим Капитановский в своей книге о «Машине времени» под названием «Все очень непросто» писал о том, что я, как большинство полных и жизнерадостных людей, люблю услаждать слух своих сожителей или сожительниц мощным храпом. Так вот, по сравнению с храпом Алексеича, мой – кошачье мурлыканье. Это говорю вам я, человек, который неоднократно проживал с ним в одном гостиничном номере. У нас даже была такая игра – «кто первый заснет». Победителем в ней становился тот, кто сумел быстрее впасть в объятия Морфея. Другой же мучался потом всю ночь. Но если победителю первого тура вздумалось вдруг проснуться и пойти покурить или просто пописать, то он автоматически становился лузером. Его оппонент мгновенно засыпал, оглашая окрестности трубными звуками. Но, повторяю, пальму первенства всегда держал Алексеич.

В упомянутом пионерском лагере имени Мюллера, как я уже отмечал, кровати были двухэтажные, а в комнате их было по четыре штуки. Вообще-то хоккеисты – народ, привычный к коллективному проживанию, и такие мелочи, как храп, даже в исполнении Алексеича, не могут сбить их с пути истинного. Но новенький член коллектива – Андрей, воспитанник рижского «Динамо», оказавшийся волею судеб прямо над ложем нашего большого друга, пребывал в состоянии, близком к эмоциональному шоку. Наутро, уже за завтраком он по-прибалтийски тактично посетовал: «Алексей Алексеевич, вы ночью так храпели, что я, к сожалению, ни на минуту не мог сомкнуть глаз, все слушал и слушал». На что Алексеич, невозмутимо жуя немецкую котлету, ответил: «А что ты слушал-то? Спал бы себе, игра ведь скоро…»

В упомянутом пионерском лагере имени Мюллера, как я уже отмечал, кровати были двухэтажные, а в комнате их было по четыре штуки. Вообще-то хоккеисты – народ, привычный к коллективному проживанию, и такие мелочи, как храп, даже в исполнении Алексеича, не могут сбить их с пути истинного. Но новенький член коллектива – Андрей, воспитанник рижского «Динамо», оказавшийся волею судеб прямо над ложем нашего большого друга, пребывал в состоянии, близком к эмоциональному шоку. Наутро, уже за завтраком он по-прибалтийски тактично посетовал: «Алексей Алексеевич, вы ночью так храпели, что я, к сожалению, ни на минуту не мог сомкнуть глаз, все слушал и слушал». На что Алексеич, невозмутимо жуя немецкую котлету, ответил: «А что ты слушал-то? Спал бы себе, игра ведь скоро…»

Кормили наших хоккеистов в кафе при стадионе города Вайсвассера. Причем очень вкусно и обильно, даже как-то не по-европейски. Но сервировка была на уровне. Особенно поразили ребят кусочки хлеба, нарезанные ломтиками толщиной ровно в четыре миллиметра. Витя Беляков не вытерпел и пошел на кухню, чтобы выяснить, кто же так аккуратно режет зернопродукты. Вернулся разочарованный: «Там у них, гадов, машина специальная стоит, которая и режет хлеб. А я-то думал, немецкая точность…» Сегодня подобные резательные машинки никого уже не удивят, а тогда они казались чем-то из будущего, как позднее выяснилось, совсем недалекого…

Стадион, на котором нашим предстояло провести первую игру, был истинным достижением «народного социализма». Выглядел он по-спартански аскетично. Стоячие трибуны из какого-то материала вроде бетона, но почему-то коричневатого цвета, окружали хоккейную площадку со старорежимными деревянными бортиками и сетками за воротами. Табло было исполнено в стиле пятидесятых годов: на нем механическим образом появлялись цифры, обозначавшие счет, а над нишами, в которых они появлялись, красовались надписи: ADW (Akademie der Wissenschaften [4] ) и Moskau, то есть Москва, что, собственно, должно было обозначать МГУ.

Народа на трибунах было не сказать, чтобы много, человек сто, правда, один из них оказался настоящим фанатом хоккея, таким, на которых, собственно, все и держится. Этот дедок, как выяснилось из беседы с ним, не пропустил ни одного!!! матча в Вайсвассере с 1951 года. В доказательство он притащил огромные альбомы, в которых были наклеены вырезки из газет с отчетами и красовались автографы всех игроков – участников игр. Выяснилось, что здесь побывало с полсотни олимпийских чемпионов, наших, конечно, а также много других известных игроков, которые скрещивали клюшки с местными коллективами либо друг с другом в рамках многочисленных турниров.

После поездки в автобусе с нашими хоккеистами первая пятерка немцев полностью выпала из действительности и просто отбывала номер. Наши же ребята просто резвились. Юра Комаров – один из участников исторического матча ХК МГУ – «Машина времени» 1982 года, о котором я писал в предыдущей книге, забрасывал одну шайбу за другой. Немногочисленные болельщики, вначале поддерживавшие своих, стали в конце концов аплодировать ему и кричать: «Оберлига!» – что обозначало признание его класса на уровне ГДР, а потом даже «Бундеслига!» – готовы были увидеть его в западнонемецком хоккее.

Любопытный случай произошел при счете 9: 2 в пользу наших. Алексеич, отбивая бросок, распластался на льду, а шайба упала сверху прямо ему на зад. Леша Стрелков крикнул: «Алексеич! Не вставай!» и уже собирался накрыть собой товарища, но вратарь, проявив необычную для его комплекции подвижность, резко поднялся. Шайба, понятное дело, закатилась в ворота. Но общий счет 12: 3 компенсировал этот курьезный гол, тем более что в хоккее такое бывает сплошь и рядом. Даже Третьяк в свое время, сыграв, по выражению Николая Николаевича Озерова, «как заправский теннисист», сумел загнать подскочившую вверх шайбу точнехонько в верхний угол своих ворот.

Первая и, как выяснилось, единственная победа позволила нашим хоккеистам выйти сразу в финал турнира. В другом же матче местная команда «Айнхайт» переиграла какой-то «Мотор» со счетом 4:2. Соперники по финалу не произвели на ХК МГУ никакого впечатления, поэтому было решено отметить первую победу товарищеским ужином в местном заведении под названием «Гаштетт». Алексеич, воспользовавшись тем, что вспомнил основы немецкого языка, стал заказывать еду и напитки. Самое интересное, что официантка его отлично понимала. Единственное, что вызвало некоторые разногласия, – это название местного вермута, которое ребята обнаружили в меню. Там было черным по белому написано: «White Lady», [5] но когда Алексеич назвал напиток, официантка сделала большие глаза и сказала: «Nicht ferstehen». [6] Пришлось ткнуть в меню пальцем. «A-a – „Weisse lady», [7] – произнесла по-немецки служительница сервиса и притащила объемистую бутылку с изображением дамы в белом платье. Кстати, вермут оказался не самым худшим, во всяком случае, был похож на настоящий больше, чем венгерские или молдавские аналоги. Алексеич, налив золотистой влаги в бокал, встал и торжественно сказал, почему-то глядя в глаза подошедшему метрдотелю: «За победу! – и через паузу: – За нашу победу!» Немец так ничего и не понял, видимо, не смотрел наших фильмов про советских разведчиков, оказавшихся в немецком тылу.

Забегая вперед, скажу, что тех, кто сумел что-то купить в ГДР в товарном количестве, сильно шерстили на таможне. Немцы отбирали все, что было загружено сверх нормы, невзирая на лица. Например, приезжавший незадолго до наших хоккеистов актер Александр Калягин закупил «для родной тещи» дешевые немецкие колготки в количестве ста пар. Его тут же тормознули на таможне, и понадобилось вмешательство наших дипломатов, чтобы изъятый груз ему вернули (правда, через две недели и с уплатой пошлины).

Вторая ночь в лагере мюллеровских пионеров прошла не так спокойно, как первая. Испуганные дети в синих галстуках ходили по стеночке, а при виде советских хоккеистов, находившихся в нетрезвом состоянии и игривом расположении духа, предпочитали прятаться по камерам, то есть комнатам. Девочки вообще старались не появляться на «нашей» половине, но с любопытством подглядывали в щелки приоткрытых по такому случаю дверей. Воспитатели справлялись с ними с помощью понятных каждому русскому слов verboten [9] и zur?ck. [10] Часам к двум ночи, однако, все угомонились, и лишь батарея пустых бутылок, выставленная в коридор, напоминала о бурном праздновании победы над Германией в лице команды ADW.

Пробуждение коллектива от короткого и тревожного алкогольного сна сильно напоминало бессмертное произведение «Утро стрелецкой казни». Лежавшие в живописных позах тела издавали жалобные звуки. Кого-то уже тошнило в туалете, а Алексеич с Юрой Комаровым выпивали заныканную для такого случая маленькую бутылочку виски. Через час, однако, ребята построились и минут пятнадцать помахали руками и ногами, изображая зарядку. Все восемь километров до Вайсвассера хоккеисты спали, благо автобус ехал небыстро. Во сне прошли завтрак и предматчевая установка. Более или менее живыми ребята почувствовали себя в раздевалке. Кстати, вторая игра проходила на более современной арене очень необычного для тех лет вида: хоккейная площадка стояла в центре овала, который был залит льдом для тренировок конькобежцев. На этот раз стадион был крытый, и зрители заполнили его до отказа. Главным неудобством оказалось то, что от раздевалки до льда приходилось идти в форме, но без коньков. Надевали их уже на скамейке запасных. Правда, у немецких «коллег по спорту» была на катке своя раздевалка, и, в отличие от наших, они чувствовали себя как белые люди.