Так или иначе, на двадцать седьмом году жизнь дала трещину. Денег не стало, любимая «тойота», не вписавшись в поворот, превратилась в груду металлолома, а за время, пока он состоял при кабаке, нишу его в большом спорте заняли молодые и способные. Итог печален — крепче за баранку держись, шофер! Да смотри, чтоб пассажиры не «устроили сквозняк», не опустили на бабки гаишники, достойные потомки Соловья-разбойника, — тот также свистел и грабил на дорогах.
Гроза между тем стремительно надвигалась. Расколов небо надвое, совсем уже близко полыхнул огненный зигзаг, на мгновение все замерло, и тут же, распугивая котов, пушечной канонадой прогрохотал громовой раскат. Тучи, казалось, опустились на самые крыши, хотя и без того было темно — уличные фонари в целях экономии не горели, — и, глядя на обезлюдевшие тротуары, Серега сделался мрачен, — какая, на хрен, «бомбежка», этак, пожалуй, и бензин не отобьешь. Заметив впереди на светофоре «помидор», он потихоньку двинулся накатом и, не отрывая глаз от дороги, крутанул ручку приемника — нам песня строить и жить помогает.
На волнах «Русского шансона» солировал казак Вилли Токарев, по «Ретро» Эдита Станиславовна мечтала вернуться в детство, а эфир «Радио Модерн» заполнял доморощенный секс-символ Нагиев.
«И тут облом». Скривившись, Серега выключил приемник и, слегка притормозив на светофоре, сорвался с места по желтому. Главное — уйти с перекрестка первым и, держась поближе к тротуару, зорко смотреть по сторонам, тогда клиент точно твой. А зазеваешься, его тут же подберут конкуренты — кто не успел, тот опоздал.
«Так, есть контакт. — Заметив в полумраке голосующую женскую фигурку, Прохоров включил поворотник и, приняв вправо, плавно затормозил. — Ну, дай Бог, чтоб не последняя». Дверь «трешки» открылась, в нос шибануло резким запахом дешевого парфюма, и раздался юный прокуренный голосок:
— Расслабиться не желаете?
Лет пятнадцать, не старше, пэтэушница кривоногая, такой и низкая облачность не помеха. По идее надо было бы согласиться — презер мой, мол, кончу быстро — или уломать на минет за полцены, все равно погода нелетная. Еще лучше трахнуть на халяву на заднем сиденье, на прощанье хлопнув по попке — заходите к нам еще. Однако не стал Прохоров делать этого — несолидно, да и работать надо, — буркнул только:
— Гуляй, подруга, — и с ревом прогоревшего глушителя покатил прочь.
Едва он выехал на Пискаревку, наконец-таки хлынул ливень, сплошной косой стеной, будто что-то лопнуло на небе. На асфальте запузырились лужи, крупные капли дробно застучали по крыше, и, почувствовав, что дворники не справляются, Прохоров остановился — поближе к тротуару, подальше от греха. И тут же убедился, что в этой жизни не угадать, где найдешь, где потеряешь. Из-за пелены дождя возник насквозь промокший пьяненький мужичок и, узнав, что его согласны везти в Автово за стошечку, бодро полез в машину, — хороший костюм, часы от японцев, деньги с такого можно вперед не брать. Строго говоря, переть через весь город за четыре доллара под проливным дождем, в потемках, не ахти что, но, как говорится, на безрыбье и сам раком встанешь, и, включив ближний свет, Серега потащился со скоростью катафалка, — тише едешь, дальше будешь. Медленно и печально выехали на набережную, миновали мрачное краснокирпичье «Крестов», и, пока тянулись через Неву, огибали медного коня и катились по ухабам Нарвской заставы, дождь кончился, будто отрезало. На мокрых тротуарах появились прохожие, застучали по асфальту женские каблучки, и в июльской ночи разнесся ликующий лай справивших нужду барбосов.
— Смотри-ка, приплыли уже. — Прокемаривший всю дорогу мужичок расплатился и вышел у ресторана «Нарва», а Сереге тут же улыбнулась удача в лице спешившей в Ломоносов влюбленной парочки. Обратный путь он проделал в обществе двух пьяных, но платежеспособных дам бальзаковского возраста, а когда выгрузил их в Лигово, метро уже закрылось и клиент пошел косяком. Правда, и желающих поправить бюджет путем извоза было хоть отбавляй, так что зевать не следовало.
К трем часам, почувствовав усталость, зверский голод и глубокое отвращение к презренному металлу, Прохоров с наслаждением отлил за киоском, потребил «Сникерс» и твердо решил завязывать, — плевать, всех денег не заработаешь. Нелегкая занесла его в район Сенной, и, выбравшись на Московский, он полетел в крайнем левом ряду, только изношенный задний мост загудел.
Вскоре оказалось, что не он один уважает быструю езду: не доезжая «Фрунзенской», в хвост ему пристроилась «девятка» с тонированными стеклами и принялась сигналить дальним светом, ежесекундно напоминая о своем присутствии пронзительным ревом музыкального клаксона — «Я кукарача, я ку-карача». Соседние полосы были свободны, движения практически никакого, и Серега сразу понял, что ребятки ищут на жопу большое дорожное приключение. Есть, однако, хотелось до тошноты, решив не связываться, а действовать по принципу «не трожь дерьмо», он уступил дорогу, перестроившись правее, — катитесь с песнями. Ничего подобного. «Девятка» на обгон не пошла, по-прежнему держась у Тормоза в кильватере, она пронзительно завывала:
«Я кукарача…». Понять ребяток было несложно — скучно, а так наедешь на лоха в колымаге с «черными» номерами, глядишь, настроение и поправится.
Если путь компромисса не дает результата, нужно вставать на тропу войны. «Ладно, суки». Зловеще ухмыльнувшись, Прохоров резко, чтобы у водителя «девятки» очко сыграло, дал по тормозам и тут же, уворачиваясь от удара, с полным газом ушел вправо. Преследователи, видимо перессавшись, увеличили дистанцию, но музыкальное сопровождение под ослепительный свет галогенок не отключили, и прохоровскому долготерпению пришел конец. Сбросив скорость, он приоткрыл дверь и мастерски, точно рассчитав направление воздушных потоков, зелено и обильно харкнул на лобовое стекло «девятки». Тут же ушел вправо, затормозил и, хрустнув суставами пальцев, принялся ждать.
— Я маму твою. — Из остановившейся «девятки» выскочил разгоряченный джигит и, потрясая массивным ломиком, называемым в определенных кругах Фомой Фомичом, с чисто восточным темпераментом устремился к «тройке». — Я жопу твою, я папу твою, я каждый пуговиц твою…
Не дослушав, Серега резко распахнул дверь, и ее острая кромка плотно впечаталась сыну гор между ног, отчего монолог прервался, а сам оратор, схватившись за мужскую гордость, скорчился в три погибели.
— Что, квадратные небось стали? — Окончательно рассвирепев, Прохоров выбрался из машины и сильным ударом колена превратил лицо врага в кровавое месиво. — Свободен, отдыхай.
Тем временем из «девятки» выскочили кунаки подраненного джигита, причем один с пятнадцатидюймовым клинком для выживания а-ля Джон Рембо, другой с цепью от мопеда «Верховина» с элегантным грузилом на конце. Тут же выяснилось, что работать в паре молодцы не умеют, и, без труда «вытянув их в линию», Прохоров от всей души въехал супостату с тесаком своим сорок пятым по печени. А обут он был, между прочим, в ботиночки «Милитари», с железными вставками и армированными острыми рантами. Джигит, екнув всеми внутренними органами, выронил кинжал и покорно залег давиться блевотиной, а Серега, не теряя темпа, взялся за его напарника.
На вид тот был красив и отважен, словно горный барс, только первое впечатление обманчиво. В мгновение ока «барс» забился на водительское кресло, задраился и приготовился благополучно отчалить, но не тут-то было. Легко запрыгнув на капот, Серега оглушительно вскрикнул и, вложившись всей массой, пнул ребром ступни лобовое стекло. Оно тут же превратилось в брызнувшую осколками пленку, армированный железом ботинок вдавил ее внутрь салона и с силой въехал лицу кавказской национальности в физиономию.
Финита ля комедия, инцидент был исчерпан, — выдав на прощание блевуну пинок по почкам, Серега направился к своей «трешке». Больше всего на свете ему хотелось сейчас жареных пельменей — с хрустящей корочкой, в сметане и кляксах расплавленного сыра, под томатный сок, чуть подсоленный, с мякотью… Однако полет гастрономических фантазий резко прервали.
Слева выросла громада «тойоты фо раннер», тонированное стекло ушло вниз, и мордастый, стриженый бык показал знаками, чтобы Прохоров припарковался:
— Тормози, с тобой будут говорить.
Джип сразу же принялся забирать вправо, как бы подталкивая «тройку» к тротуару, и ничего другого не оставалось, как подчиниться. «Нет, пожрать, видно, точно не придется». Вздохнув, Серега прикинул высоту поребрика, чтобы на крайняк рвануть через газон во двор, а тем временем бок о бок с ним остановился «шестисотый», и солидный лысый папа в галстуке «кис-кис» негромко выразил свое одобрение:
— Хорошо деретесь, молодой человек. Не лучше ли делать это за деньги?
— Хорошо деретесь, молодой человек. Не лучше ли делать это за деньги?
Выглядел он крайне респектабельно: остатки благородной седины, холеная кожа, шикарный костюм, только вот взгляд был жесткий, как у голодного хорька.
— Подумать хотелось бы. — Выдавив улыбку, Прохоров разглядел в глубине салона совершенно потрясную блондинку в вечернем туалете и, остро. ощутив свое убожество, сглотнул голодную слюну:
«Из ночного клуба, наверное, нажрались, трахаться едут…»
— Надумаете, звоните. — Лысый ощерился и, протянув через окно визитку, сунул следом стобаксовую купюру. — Это за приятное зрелище. Люблю, когда срань черножопую на место ставят раком.
Тонированное стекло плавно поднялось, навсегда скрыв от Серегиных глаз блондинистую красотку, мощно взревел шестилитровый двигатель, и, сорвавшись с места, «мерседес» стремительно полетел по ночному проспекту. Джип сопровождения, двинувшись следом, на первом же перекрестке перестроился и прикрыл правый бок головной машины, — европейский класс, крутизна. «Бесятся с жиру, сволочи, девяносто восьмой жгут». Прохоров проводил кортеж взглядом и, убрав, не читая, визитку с баксами подальше, что было сил припустил домой, — есть хотелось нестерпимо. Миновав «Электросилу», он ушел направо, так короче, да и светофоров меньше, возле железнодорожной платформы вырулил на Ленинский проспект и скоро уже мчался по знакомой до каждой выбоины гигантской полуподкове проспекта Ветеранов.
Когда-то давно на этом месте были леса да болота, где в нищете и дикости прозябали воспетые поэтом убогие чухонцы. Позже, на народных костях, сатрапы самодержавия возвели здесь усадьбы, разбили парки с гротами, беседками и павильонами, где и предавались разврату и нравственному разложению. На берегу Литовского озера высились дворцы с бельведерами, благоухали заросли шиповника, а на поверхности прозрачных вод расцветали диковинные лилии. Только трудовому народу это как зайцу боковой карман. Нынче от Литовского озера остался лишь извилистый овраг, по местам цветников и розариев граждане выгуливают живность, а вместо белокаменных хором светятся в ночи окнами «точки», «корабли» и хрущобы.
«Опять какая-то падла фонарь разбила». Врубив дальний свет, Прохоров зарулил в боковой проезд, осторожно, чтобы не сосчитать ямы, прополз вдоль девятиэтажки и, миновав помойку, припарковался на своем коронном месте — напротив родимых окон. у трансформаторной будки. Теперь следовало позаботиться о безопасности транспортного средства, — у нас не дрогнут, угонят и с ушатанным бендиксом. «Страна уродов». Действуя на ощупь, Серега надел колодку на педали, накинул «кочергу» на руль и, выставив у лобового стекла картонку с лаконичной надписью «Пятизарядный автомат двенадцатого калибра. Стреляю без предупреждения», сдернул центральный провод с крышки трамблера, — всяким там буржуазным сигнализациям он не доверял.
Свет в подъезде, как обычно, не горел, и, если бы не предусмотрительно захваченный фонарик, точно вляпался бы: лестницу основательно заблевали, во всю ширь. «Поймать бы гада». Плюнув, Тормоз поднялся к себе на четвертый, бесшумно отпер входную дверь и, оказавшись в прихожей, сразу же услышал, как спрыгнул с подоконника сибирский кот Рысик, — снизошел, значит, уважает. К слову сказать, был он хищник тот еще: рыжий, прямо Чубайс, уши все в драках изодраны, и частенько, нанюхавшись хлорной вони от «Белизны», ловил не мышей, а кайф.
— Ну как ты, хвостатый, тащишься? — Потрепав хищника по нехилому загривку, он рысью забежал в гальюн, в ванную и, подгоняемый желудочными соками, двинул на кухню. И тут же в недоумении замер, — на плите царила пустота. Ни пюре с домашними котлетами, ни сковородки с жареными пельменями — только разогреть и за уши не оттащишь, — ни вкуснейшего омлета с колбасой и луком. Ничего. Ничего того, что обычно оставляла ему мать каждый вечер уже в течение двух лет. И обязательного послания, ну там «Сереженька, не пей холодного молока» или «Сыночек дорогой, в пельмени не забудь положить сметаны», тоже не было.
«Ну и дела». Аппетит у Прохорова пропал и, не обращая внимания на урчащего Рысика, он, выскочив в коридор, прислушался. Из-за двери отцовской конуры тошнотно перло перегаром, жужжал невыключенный телевизор и слышался густой надрывный храп, а вот в комнате матери стояла прямо-таки мертвящая тишина, оттуда не доносилось ни звука, и Серега почувствовал, как у него перехватило горло.
— Мама… — Он поскребся, осторожно повернул ручку и почему-то на цыпочках вошел внутрь. — Мама…
В комнате никого не было. На разложенном диване лежало скомканное покрывало, в бельевом шкафу, судя по всему, рылись чужие руки, и, подобрав с полу разбитые очки, в которых мать обычно смотрела телевизор, Серега двинулся будить своего геройского родителя.
Действительно геройского: гвардии майор, правда запаса, три боевых ордена, а уж медалюшек-то всяких — не сосчитать. При этом дырка в легком, кое-как залеченный гепатит и чудом уцелевшая левая нога. Правая, по нижнюю треть бедра, осталась в кабине «КамАЗа», подбитого из крупнокалиберного на перевале Саланг. Зато и пил Серегин батя геройски — по-черному. Собственно, на тернистую тропу алкоголизма он встал сразу после демобилизации по ранению, но, будучи неоднократно «торпедирован», нашел в себе силы завязать и заступить на трудовую вахту в народное хозяйство. По-новому он запил пару лет назад, когда стало окончательно ясно, что Витька, младший брат Сереги, из Чечни не вернется…
— Эй, батя, — распахнув дверь, Тормоз щелкнул выключателем и потряс лежавшего ничком отца за костлявое плечо, — где мать?
На полу валялись порожние флаконы «красной шапочки» — средства для обезжиривания поверхностей, воздух был пропитан перегаром, папиросным дымом и вонью давно не мытых телес, зато на самом видном месте красовалась офицерская парадка, правда без орденов и медалей. Награды были давно проданы и пропиты…
— А-о-у… — Захлебнувшись харкотиной, Прохоров-старший заворочался, приоткрыл осоловевшие глаза, и по его небритой щеке потянулись слюни. — Пара… Паралик разбил Семеновну… Аккурат «Время» началось… На Костюшко оттащили, паралик…
Он вдруг густо рыгнул утробно-прогорклым, погрозил кому-то кулаком и, ткнувшись мордой в грязную подушку, раскатисто захрапел.
«Эх, батя, батя». Смотреть на него было тягостно, и, опустив глаза, Серега пошел в коридор к телефону. Однако, сколько он ни названивал в городскую больницу номер двадцать шесть, никто не отозвался, — понятное дело, ночь, час собаки, время, когда больше всего хочется спать, и, плюнув, Тормоз направился в ванную. Утро вечера мудренее.
Горячей воды не было уже месяц, с уханьем забравшись под слишком уж бодрящий душ, Серега внезапно вспомнил, как когда-то уходил в армию. Уходил трудно: в первый призыв «изобразил» себе сотрясение мозга, во второй фиктивно брачевался с какой-то дурой, и только с третьей попытки военкомату удалось его захомутать. И вот, сколько было телок, ни одна, сука, не пришла проводить, лишь мать стояла на пронизывающем ноябрьском ветру и совала ему пакеты со съестным. И все плакала, плакала… А харчи эти, к слову сказать, лихо оприходовали сержанты на распределительном пункте…
«Кстати, о жратве». Поплотнее прикрыв дверь в ванную, чтобы Рысик не вмазался отбеливателем, Прохоров щедро отсыпал ему «Вискаса» и пошел к себе. Поставил будильник на одиннадцать, потянулся, зевнул и наконец-таки завалился спать.
Снились ему мигающие светофоры ночного города.
ГЛАВА 2
— Ну что, друзья-однополчане, начнем пожалуй. — Вскрыв кодовый замок кейса, Плещеев вытащил дискету, определил ее в недра компьютера и ввел пароль. — Итак, что мы имеем?
Он только что вернулся от начальства и, несмотря на чаепитие в генеральском обществе, страшно хотел есть. Однако крепился, справедливо полагая, что хлеб насущный может и подождать, решил первым делом провести охват инструктажем.
Благодаря кондиционеру воздух в кабинете был прохладен и чуть заметно дрожал из-за работающей установки защиты. Пахло духами Пиновской, отцветавшей за окном сиренью и дорогой, пенковой, трубкой Осафа Александровича Дубинина, которую, не прикуривая, он задумчиво держал во рту.
— Так, есть. — Пробежав пальцами по клавишам, Плещеев поправил очки и, откинувшись на спинку, поудобнее устроился в кресле. — Морозов Кузьма Ильич, начальник седьмого отдела Управления КГБ по Ленинградской области. Воинское звание полковник. Тысяча девятисот сорок шестого года рождения. Русский. Член КПСС с тысяча девятисот семьдесят первого года. Образование высшее, в тысяча девятисот семьдесят шестом году закончил Высшую школу КГБ им. Ф. Э. Дзержинского при Совете Министров СССР. В тысяча девятьсот восьмидесятом году прошел переподготовку в Учебном центре КИ (Краснознаменный институт имени Ю. В. Андропова). Награжден четырьмя орденами и рядом медалей. Личный номер Б-113448… Каков герой. — Плещеев щелкнул клавишами, и на экране высветилась служебная характеристика на товарища Морозова: «…Умеет выделить главное и сосредоточить усилия на ключевых участках контрразведывательной деятельности. Непосредственно участвует в планировании и проведении наиболее сложных оперативных мероприятий. Принимает обоснованные решения, старается действовать нестандартно, не боится взять ответственность на себя…»