— А как вы думаете, почему?
— Наверно, еще не остыл после ссоры, — сказала Кэти.
— А прежде ничего такого не случалось?
— Нет, никогда. Он любил порядок, чтоб все минута в минуту.
Она сказала о муже в прошедшем времени, подумал Бродбент. Это выдает ее с головой. Совершенно ясно, что она не рассчитывает увидеть его снова.
— Почему вы так уверены, что в воскресенье вечером мистер Оуэн действительно вернулся?
— Ну, его видел Брон, а потом опять же я слыхала, он кашлял. Лежу в постели и слышу, кто-то вошел через парадную дверь, а потом слышу — кашляет. Немного покашлял, а потом прошел на кухню.
— В какое примерно это было время?
— Скоро после десяти. Я легла рано, у меня голова разболелась, и, когда он пришел, я лежала уже около часу.
— А Брон вернулся скоро?
— Да, наверно, через полчаса.
— Что он стал делать?
— Я слыхала, он тоже пошел на кухню.
— И они разговаривали?
— Не помню. Вроде нет.
— А если бы они разговаривали, вам было бы слышно?
— Да, наверно. Только, может, слов не разобрала бы.
— А как по-вашему, им было о чем поговорить?
— Не знаю. Не думала про это.
Она начинала медлить с ответами.
— А вообще вы что-нибудь слышали, из кухни доносились какие-нибудь звуки?
Теперь она обдумывала каждое слово, пыталась предугадать, о чем он спросит, услыхав ответ.
— Никаких звуков не слышали? — мягко, но настойчиво переспросил Бродбент, в упор глядя на Кэти.
Она поняла, что, мешкая с ответом, вызывает подозрение.
— Какой-то шум вроде слыхала. Но что это было — не знаю. Шум был не громкий.
— А что же это все-таки могло быть?
— Может, ящик свалился с полки, а может, что другое.
— Тяжелый ящик?
— Ну, в каких мы семена держим. Деревянный.
— Деревянный, — повторил он. — Значит, какой-то грохот.
— Так бывает, когда ящик опрокинешь.
— А после этого вы слышали что-нибудь еще?
— Вроде нет.
— Постарайтесь вспомнить. Мне очень неприятно вам докучать, но это важно.
— Я стараюсь.
— Никто потом не выходил из кухни?
— Наверно, выходили. Ну да, конечно. Кто-то вышел через черный ход. Наверно, муж, потому что Брон, я слыхала, вышел через парадную дверь.
— А откуда вы знаете, что через парадную вышел именно Брон?
— Он мне утром сам сказал. Я слышала, кто-то пошел к гаражу и завел машину, а Брон мне утром сказал, что брал ее.
— Значит, он уезжал на машине?
— Да, — ответила Кэти и тотчас подумала: «Какая же я дура, опять будут неприятности из-за прав».
— И надолго он уезжал?
— Да порядком.
— На час, на два?
— Не знаю… Я уснула, а потом, слышу, он вошел в дом. Часа через два, а может, больше. Я правда не знаю.
— Простите, что так прямо вас спрашиваю, миссис Оуэн. Ваш муж и деверь ладили друг с другом?
Лицо у нее стало упрямое. Теперь ему предстоит иметь дело с враждебно настроенной свидетельницей. Что ж, по крайней мере понятно, на каком мы свете. Пора ставить ловушку.
— А чего ж им было не ладить? — сказала Кэти.
— У них не вышло недоразумения из-за машины? Прошу извинить, но я обязан задавать эти вопросы.
— Не знаю я ни про какие недоразумения, — ответила Кэти.
— Быть может, я ошибаюсь, но, насколько мне известно, ваш деверь одолжил машину и помял ее и ваш муж был очень этим недоволен.
— По-моему, нет, — сказала она. — Был такой разговор, чтоб поменять машину, и вроде муж поручил это Брону. Чего тут быть недовольным?
Так или иначе, чтоб муж вернулся, ей вовсе не хочется, подумал Бродбент. Одно не ясно: знает она, что его нет в живых, или только желает ему смерти?
Теперь ловушка готова.
— Насколько мне известно, миссис Оуэн, ваш муж страдал расстройством сердечной деятельности? Как по-вашему, может быть, с этим и связано его загадочное исчезновение?
Перед тем как отправиться на «Новую мельницу», Бродбент побеседовал с доктором, пользовавшим Ивена. «У него оказалось несварение желудка, — сказал доктор. — Газы, если можно так выразиться, давят на сердце. Мы на всякий случай сделали электрокардиограмму, она показала небольшую сглаженность T-волн. Ничего серьезного».
— Что-то я не пойму. Извините.
— У него было больное сердце. Мог он, скажем, внезапно умереть?
Сейчас капкан захлопнется.
— Мог, — сказала Кэти. — Он, бывало, беспокоился, вдруг разволнуется да тут же и помрет.
— Значит, он мог забрести куда-нибудь в глухое место, и, предположим, там случился у него сердечный приступ. Не исключено, что он мог свалиться в реку?
— У него, бывало, голова кружилась, — сказала Кэти. — Иной раз пойдет работать на гору, а я все думаю, не надо бы его пускать. И лицо у него, смотришь, серое.
Бродбент сочувственно кивнул.
— Ну понятно, больной человек.
С этой минуты он почти не сомневался, что Ивена нет в живых.
Он поднялся, вынул изо рта трубку и с таким видом, будто это ему только что пришло в голову, спросил:
— Вы не возражаете, если я все осмотрю, раз уж я здесь? Такой у нас порядок.
— Чего ж тут возражать? Глядите.
— Это у вас кухня? — Он пропустил Кэти вперед и сам прошел следом.
Ему впервые представилась возможность самостоятельно начинать расследование. Во всех прочих случаях, которыми он занимался, сотрудники уголовного розыска налетали на место происшествия, точно археологи-любители на неожиданно найденную стоянку древнего человека, и, горя воодушевлением, бодро уничтожали все улики, которые специалист свел бы в единую картину. Кто предостережен, тот вооружен, и перекрашенные стены и переставленная мебель могут быть весьма красноречивы.
Жители этих отдаленных ферм ведут арьергардные бои с природой, противопоставляя строжайший уклад ее всегдашнему непостоянству и беспорядку. На кухне, где Оуэны проводили четыре пятых времени, остающегося от сна, место каждой вещи было раз и навсегда определено, будто в казарме. На полках в кухонном буфете, как на параде, выстроились по ранжиру тарелки, ровными рядами стояли чашки, слева красовались кувшины. Каждый предмет занимал свою собственную территорию, стоял под определенным углом по отношению к незримым линиям, рассекающим комнату. Точно посередине стоял стол, ножки его постепенно вдавились в линолеум, и четыре стула, выпрямив спинки, хмуро взирали друг на друга поверх его выскобленного деревянного квадрата. За окном в любую минуту, словно плащ фокусника, мог опуститься туман, и под его прикрытием ветер разом все неузнаваемо менял и преображал. Внутри же все прочно и неизменно, каждую вещь можно вмиг найти с закрытыми глазами. Порядок был своего рода утешением, прибежищем.
Стены снизу доверху покрашены желтоватой клеевой краской, все деревянное скромного темно-коричневого цвета, как в церкви. Пол покрыт линолеумом, перед электрическим камином большой ковер. Пахнет свининой домашнего копчения — сколько ни проветривай, ни мой, запах этот неистребим. Кэти все время держалась за спиной Бродбента, рассеянно переставляла и поправляла то одно, то другое, если какая-нибудь вещица, не ровен час, сдвинулась хоть на волос.
— Когда вы вошли сюда в понедельник утром, вы не заметили ничего необычного, миссис Оуэн?
— Да вроде нет.
— Значит, если что-то упало, оно было уже поставлено на место?
— Наверно.
— Все было точно так, как сейчас?
— Точь-в-точь, — ответила она.
Бродбент послюнил палец, наклонился и потер линолеум возле ножки стола, а потом в углу кухни.
— Вы случайно не помните, когда в последний раз мыли полы?
— Третьего дня только шваброй прошлась, — ответила она. — А по-настоящему мыла еще перед тем, как уехала.
Посреди комнаты, где линолеум больше всего протерся, было несколько мелких трещин. Если все пойдет хорошо, надо будет снять линолеум, вырезать серединный кусок, который недавно тщательно мыли, и послать в лабораторию. Пока, правда, для этого нет никаких оснований.
Дальше стояла большая допотопная печь с открытым поддувалом, в подобном случае она может представлять особый интерес.
— Вы давно выгребали золу?
— На той неделе.
— Уже когда вернулись из Бринарона?
Кэти кивнула.
— Что там было?
— Просто зола.
— А куда вы ее деваете? В мусорное ведро?
— Да, но с тех пор его уже выносили. У нас есть место, где мы ссыпаем мусор.
— Это не столь важно, — сказал Бродбент. — Кстати, когда вы в последний раз топили?
— Еще зимой. От нее в доме теплее, да только тяга плохая.
Бродбент открыл дверцу шкафа.
— Что у вас тут?
— Грязное белье.
Под сложенными простынями и приготовленным для чистки твидовым костюмом Кэти оказался какой-то сверток в плотной бумаге.
— Не скажете, что это?
— Не скажете, что это?
— Наверно, Ивен что-нибудь свое завернул.
— Может, развернем? Не возражаете?
Он развязал тщательно перевязанный сверток, развернул — в нем оказался черный костюм.
— Это костюм Ивена, — сказала Кэти. — Выходной.
Она была явно удивлена.
Бродбент взял брюки и поднес их к свету. Ногтем поскреб материю.
— Похоже, кто-то старался его отчистить, правда?
Он снова сложил костюм, неумело завернул и перевязал.
— Пожалуй, прихвачу с собой, — сказал он. — А теперь мне хотелось бы взглянуть на машину.
Мэри Ллойд — женщина образованная, преподавательница французского и английского языков в женской школе в Билт-Уэльсе — жила одна, в небольшой квартирке, окруженная комнатными растениями и книгами; Брод-бента она встретила в широкой бесформенной вязаной кофте.
— С тех пор как он женился, мы с ним не виделись. Нет, жену его я никогда не встречала. Кузен Брон? Ну что ж, не стану ходить вокруг да около. Он с самого детства не такой, как надо.
— По долгу службы мне пришлось ознакомиться с бумагами мистера Оуэна, — сказал Бродбент, — и, как я понял, вы с ним не теряли друг друга из виду.
— Пока он не женился, мы с ним часто виделись. Мы и сейчас постоянно переписываемся. Мне кажется, ему там одиноко, а у меня сколько угодно свободного времени для писем. — Беспокойно теребя ниточку мелкого жемчуга на шее, она улыбнулась Бродбенту, в улыбке сквозила печаль.
Бродбент показал ей неоконченное письмо, которое нашел в столе у Ивена.
— Он мне тогда позвонил, — сказала она, — так что посылать письмо не было смысла. Я уже легла. Вечерами тут делать нечего, так что, проверив тетради, я обычно сразу ложусь.
— Это было в воскресенье вечером, не так ли?
— В воскресенье вечером. В какое точно время, сказать не могу, но, наверно, было еще совсем рано. Я только успела уснуть.
— Не припомните ли, что он говорил?
— Он был очень взволнован. С Броном все обернулось плохо, да иначе и не могло быть. И еще говорил, близкие предали его. Все его ненавидят. Он чувствует, что жизнь его в опасности, и так далее и тому подобное. Все в том же духе. Просто ему надо было кому-то излить душу.
— И вы приняли его слова всерьез?
— Он ведь с самого начала был уверен, что с Броном у него ничего не выйдет. А в остальном… видите ли, он склонен к истерии.
— И вам не пришло в голову, что следовало бы поставить в известность полицию?
— Ну что вы, конечно, нет. Назавтра я позвонила ему, и жена ответила, что он уехал в Эберистуит. По разным причинам я не жаждала обсуждать все это с ней.
— Вам не показалось, что миссис Оуэн была озабочена его отъездом?
— Нисколько. Я бы сильно удивилась, если бы оказалось, что ее это и сейчас хоть сколько-нибудь заботит. Наверно, мне не следовало так говорить. Но, видите ли, он делился со мной всеми своими горестями.
В следующие два-три дня Бродбент ухитрился втиснуть еще шесть бесед с разными людьми и неизбежные при этом разъезды.
На плодотворный визит в лавку ростовщиков Тэннеров его натолкнул стреляный воробей инспектор Фенн: «Никогда не вредно заглянуть к ростовщикам, посмотреть, не принесли ли им чего в заклад. Что этих негодяев гонит к ростовщикам, понять невозможно, да только они никак не могут устоять перед соблазном. Уж сколько их на этом попалось».
С мистером Сторсом, который по описанию сразу вспомнил Брона, Бродбент разговаривал весьма сурово.
— Вы что же, всегда так делаете — покупаете у первого встречного, не удостоверясь, тот ли он, за кого себя выдает?
— Обычно мы проверяем, — сказал Сторс.
— Но в этот раз не проверили.
— Приходится доверять своему впечатлению. Мы стараемся не обидеть клиента. Но каждую покупку мы, конечно, вносим в книгу, и клиент расписывается.
— Мне надо будет сфотографировать его подпись.
— К вашим услугам, — сказал Сторс. — Я надеюсь, вы по своей картотеке убедитесь, что за все пятьдесят с лишним лет, пока существует наша фирма, мы ошибались чрезвычайно редко.
— Как вы считаете, почему он назвался не своим именем и дал неправильный адрес? Ведь если серебро принадлежало ему, незачем было скрывать свое имя?
— Боюсь, это не совсем так. Тут иной раз гордость не позволяет.
Бродбент ткнул пальцем в одну из записей.
— Блюдо мы продали, — неохотно признался Сторс.
— Вижу. Весьма прибыльно. Сто процентов дохода, а?
— Вещи нередко залеживаются у нас на полках годами. Так что, когда вычтешь накладные расходы, остается на удивление мало.
— А куда девались часы?
— Они в нашей мастерской. Требуется починка.
— Я возьму их с собой, — сказал Бродбент. — И напишу вам расписку.
Не успел брат исчезнуть, он тут же принялся разбазаривать его вещи, размышлял Бродбент. Просто невероятно. Ну что бы ему выждать месяц-другой? Но как раз недостаток воображения, нетерпение, неспособность продумать и предвидеть и отличают преступника.
Брону, безусловно, нужны были деньги, это подтвердил и разговор с аукционистом.
— Обычно в эту пору скот не продают, но иногда и такое случается. Если хотят избавиться от лишних голов, продают обычно по осени, когда скот уже нагуляет жир. В наших краях самое трудное — продержаться зиму. А дальше все уже идет как по маслу. Этим, видно, позарез нужны деньги.
Мистер Эммет из городской казны тоже полагал, что мистер Оуэн очень нуждался в деньгах.
— Будем говорить откровенно, — сказал он. — К нам приходят именно те, кто нуждается в деньгах. Работаем мы по системе: покупаем — сдаем бывшему владельцу в аренду. Тем самым мы делаем таким вот требующим капиталовложений фермам своего рода переливание крови. Мистер Оуэн позвонил нам, и я поехал к нему сам. По-моему, его больше всего интересовало, как скоро он получит деньги, если сделка состоится.
— А если бы он продал вам ферму, мог он положить все денежки в карман и скрыться?
— Мог. Только получил бы он за нее меньше, чем она действительно стоит.
— Но деньги-то он получил бы куда скорее, чем если бы вздумал продать ферму обычным порядком, так?
— Да, разумеется. Через несколько дней, а так ушли бы недели и даже месяцы. На такую ферму охотника не скоро найдешь.
Теперь предстояло разобраться в противоречивых рассказах Брона о том, куда же все-таки отправился Ивен с утра в понедельник, а для начала следовало опровергнуть версию, будто он поехал в Эберистуит по делам церковной общины.
Мистер Притчард, которого Бродбент застал в задней комнате магазина, так замотал головой, что его жирные, обвисшие щеки заходили ходуном.
— О поездке Оуэна по церковным делам в Эберистуит или еще куда-нибудь не может быть и речи, сержант. Нет, нет.
— Вы в этом так убеждены?
— Да, я просто удивляюсь, что такое могло прийти кому-то в голову. Ведь Оуэн исключен из нашей общины.
— Не скажете ли почему?
— Пошли про него разные слухи… Стали поговаривать… — Притчард поджал губы и пошевелил руками, будто тщательно что-то взвешивал.
— Насчет жены и брата, как я понимаю, — заметил Бродбент.
— Сказать больше было бы не по-христиански, сержант.
— Я знал, что он не ездил в Эберистуит, — сказал констебль Джонс.
— Что ж вы молчали? — спросил Бродбент.
— Мистер Фенн к чему угодно отобьет охоту. Пока газеты не подняли шум, он и в ус не дул. А незадолго перед тем мне велено было не соваться не в свои дела.
— А как насчет этой второй версии, которую он рассказал агенту фирмы сельскохозяйственных машин, — что брат поехал недельки на две отдохнуть?
— Признаться, не ожидал от него такой глупости, — сказал Джонс. — Не понимаю, почему такой разумный молодой человек не сообразил, что надо придерживаться чего-то одного.
Бродбент побывал у представителя фирмы.
— Как по-вашему, зачем мистеру Ивену Оуэну могло понадобиться, чтобы вы приехали снова через две недели?
— Право, не знаю.
— Мистер Оуэн когда-нибудь опаздывал со взносами?
— Иногда на день-два. Не больше.
— Кажется, обычно взносы так не собирают?
— Мы приезжаем не за взносами, мы проверяем машины, а в случае нужды ремонтируем. Мистеру Оуэну удобно было вручать мне при этом взносы, но это была его добрая воля.
— Вы не удивились, когда вас отправили ни с чем?
— Очень удивился.
— Прежде такого, вероятно, не случалось?
— Никогда.
На «Новую мельницу» заявились два эксперта из Скотланд-Ярда в сопровождении сыщиков-любителей, присланных Фенном. Они тщательно осмотрели дом, молотками обстукали стены, подняли несколько половиц, сняли посреди кухни девять квадратных футов линолеума, облазили службы, где хранились запасы и всякое старье, и спустили пруд. Увидев на дне короткую железяку, они всполошились, а оказавшиеся тут же на дне четыре пары исправных, дорогих с виду часов привели их в совершенное недоумение.