— А ты что такой сердитый? — сделал Иваньес удивленное лицо. — Ты думаешь, что уголовники тебя в камере с распростертыми объятиями будут встречать? Извини, у тебя своя профессия, у них своя. Ты им жить мешал, они тебя за это не любят. А-а, знаю, — развеселился Испанец, — ты решил, что я добра не помню. Так опять же, извини! Я тебя просто попросил, ты просто сделал, и все. Разве мы друг другу обещали дружбу вечную, братство кровное? Между прочим, мог бы и отказать тогда.
– А вот не мог! – с неприязнью смотря на собеседника, ответил Игнатьев. – Показалось мне тогда, что не все в тебе человеческое закончилось, что остались еще крохи.
— Ладно, ладно, — вдруг стал серьезным Испанец. — Не кипешись. Я добра не забываю. И не врал я тогда тебе. А насчет сегодня, — он кивнул назад, — то ты меня тоже понять должен. Я тебя как честного мента уважал, как человека с принципами. А вдруг ты сюда попал, потому что среди своих ссучился, браткам продался, вдруг ты теперь с гнильцой? А ты все тот же, правдолюб и правдоруб.
Игнатьев промолчал, но в душе у него странным образом потеплело. Не ожидал он такого от уголовника. В коридоре послышалась команда к приему пищи. В камере сразу всполошились, загремели посудой, выстраиваясь в колонну по одному около люка в двери.
— А если честно, то шепнули про тебя уже. Тебя еще не привезли, а мне уже шепнули.
— Быстро! Интересно, кто такой проворный?
— Ну! Тебе этого знать не нужно, у нас свой телеграф работает. Между прочим, знаю и почему тебя сюда засадили.
— А вот это уже интересно!
На стол перед Испанцем и Игнатьевым поставили по тарелке каши и по кружке не очень душистого чая.
— Мир тут маленький, — усмехнулся испанец, беря ложку, — жизнь скучная. Вот «радио» и пользуемся. Где случилось, что случилось, с кем случилось.
— Почему случилось, — добавил Игнатьев.
Испанец поперхнулся кашей и долго кашлял вперемешку со смехом.
— Что значит, профессия человека калечит, а? — наконец выговорил он. — Н-да-а! Так, значит, это твоих родственников дом сгорел? А следаки, выходит, ничего умного не придумали, кроме как все на тебя навесить? Ничего в вашей системе не меняется!
— Тут все гораздо сложнее, Испанец, — проворчал Игнатьев, машинально поедая кашу. — Кто-то хочет все представить как несчастный случай. А я уверен, что это убийство. Вот такая вот хреновина. Восемь человек в одном доме и одним махом. Причем двое детишек: девочка годовалая и мальчонка лет четырех.
Испанец перестал есть и уставился на Игнатьева. Игнатьев воспринял этот взгляд по-своему.
— Что таращишься? Неприятно слушать? Ничего, послушай! Ты-то, конечно, вор, ты себе руки мокрыми делами не пачкаешь. А вот кореша твои, те, с кем зону вместе топтал, водяру на малинах жрал, вот они такое запросто делают. И никого не щадят! Ты говоришь, что в нашей системе ничего не меняется, а в вашей? В вашей много чего изменилось? Понятия у вас, законы у вас воровские! А детей-то за что? Ну, пусть мой брат в милиции работал, пусть с ним за что-то посчитались за прошлые дела, пусть за нынешнюю его работу убили. Так жену-то за что, стариков, тестя и тещу, за что? А женщин с младенцами? Ты мне на это ответь, Испанец! За что такая кровища течет?
Лицо Иваньеса дернулось, но он промолчал. Игнатьев заметил, что в камере воцарилась странная тишина. «Вот еще не хватало, — подумал он со злостью, — перед уголовниками истерику закатил, им в жилетку плакаться начал». Но остановиться было уже трудно, потому что надо выговориться, выплеснуть накопившуюся боль.
— Я тебе вот что скажу, Испанец. Если твои сявки меня ночью не зарежут, если я отсюда выйду, то я тех, кто это натворил, все равно найду. Жить не буду, но я их найду!
— Ладно тебе, — не поднимая глаз и потягивая теплый чай из кружки, — сказал Испанец. — Никто тебя резать не будет, я сказал. Спи спокойно.
Глава 10
Иван Трофимович Пугачев вернулся гораздо раньше, чем предполагал Черемисов. И одно из дел, которым ему пришлось срочно заняться, — это разобраться с задержанием Игнатьева. Он долго молчал, барабаня пальцами по столу, и смотрел на подшитое в деле постановление о задержании гражданина Игнатьева Зосимы Ивановича.
— Давай-ка, Володя, еще раз, — наконец сказал Пугачев. — Что-то я с первого раза не совсем понял ситуацию. Значит, он заявился ночью на пост ДПС и стал требовать сведений о преступниках, которые сожгли дом Никольченко.
— Не то чтобы требовать, — засмеялся Черемисов, — он стал задавать вопросы о том, кто в тот день дежурил на посту, что видел и тому подобное. Полицейские заподозрили неладное и попытались его задержать. А он оказал сопротивление. Что я мог в этой ситуации предположить, Иван Трофимович? Если бы не его попытка скрыться, то его желание вмешаться в ход расследования под маской убитого горем родственника я бы еще понял. Вот я его и задержал до выяснения обстоятельств дела. Согласитесь, что убийство в доме было каким-то спонтанным.
— Почему ты сделал такой вывод? — заинтересовался Пугачев.
— Возьмите любую банду, любых грабителей, да хоть шпионов возьмите. Все действуют по принципу наименьшего воздействия. Быстро напасть, сделать свое дело (убить ли, ограбить ли) и быстро исчезнуть. Чем меньше народу при этом присутствует, тем лучше, тем меньше возни и меньше опасность. В таком ключе все и планируется. А тут мы имеем дело с преступлением, совершенным спонтанно, либо с трагической случайностью, в результате которой у преступников с самого начала все пошло наперекосяк. Вы какую сторону принимаете?
— Если рассуждать так, как ты, то получается, логично рассуждаешь, — согласился Пугачев, — но в этой логической схеме я что-то не нахожу места Игнатьеву.
— Как же, соучастник, может быть даже организатор. Вовремя покинул дом, чтобы на него не пало подозрение. А мотив, о котором, вижу, сейчас спросите, как раз касается их семьи. Например, семейные драгоценности. Можно ситуацию придумать и сложнее. Преступники вышли на Игнатьева, убедили его приехать сюда, выяснить в процессе беседы с кузеном нечто, что Никольченко узнал в рамках своей профессиональной деятельности. А потом Никольченко убили, когда Игнатьев подтвердил их подозрения. Может, даже документы какие-то выкрадены.
— Обидно, — покачал Пугачев головой.
— Что, простите?
— Начал так логично, а к концу ты, Володя, свел все к какой-то ерунде. Обидно. Ну, посуди сам. Приехал Игнатьев к двоюродному брату, замыслил выкрасть семейные ценные реликвии. Допустим, что ему было нужно время, чтобы выяснить, где они спрятаны. Выяснил. Но для того, чтобы выкрасть их, совершенно не обязательно нападать в самый неподходящий момент, когда в доме гости и веселье. Абсурд. И для того чтобы убить Никольченко, обладающего какими-то важными и опасными для бандитов сведениями, тоже нет необходимости нападать вот так и вот в такой момент. Достаточно подкараулить на дороге, вне дома и убить, инсценировав ограбление. Так что с мотивом ты подкачал! А вот с тем, что преступление совершено спонтанно, я согласен. Это интересная мысль.
— А я не согласен, что в моей схеме нет места Игнатьеву. Вы представьте на минуту ситуацию, когда Игнатьев был застигнут врасплох хозяином дома или еще кем-то из гостей. Например, в момент, когда он вскрывал тайник. — Черемисов нахмурился. — Глупо, тайник он мог вскрыть ночью, когда все уснут, мог вскрыть его накануне, на следующий день. А так было бы логично. Его раскусили прилюдно, его собрались сдать в полицию, а он кого-то убил. А потом пришлось убивать всех как свидетелей. А потом скрывать следы, поджигая дом. А алиби ему обеспечила любовница. Ведь больше никто не может подтвердить, что в момент совершения преступления его в доме не было.
— Ты из Игнатьева какого-то кровожадного маньяка делаешь. Одному шестерых взрослых убить, по дому за ними гоняться. И ведь не просто убил, если ты его в этом подозреваешь, а аккуратно, так, что наши патологоанатомы никаких телесных повреждений на телах не обнаружили. В этом случае он должен был всех оглушить, не проламывая черепа. Нет, Володя, я определенно не понимаю, что ты так за этого Игнатьева уцепился. У нас пока нет даже оснований полагать, что совершено умышленное убийство, а не произошел несчастный случай с возгоранием в доме. Ладно, не тушуйся. Завтра я еще раз допрошу твоего Игнатьева, а потом решим, что с ним дальше делать.
Зосима Иванович в камере изолятора провел день в размышлениях. Он лежал, ходил, больше сидел на своей кровати, глядя в окно. Правда, видел он только небо и облака, но это было не важно. Скорее даже хорошо, что глаза ни на что не отвлекались. Иногда мысли возвращались к Марине, к тому, что она снова не знает, где он сейчас находится, снова думает о самом страшном. Но эти мысли Игнатьев отгонял и старался думать о том, как и где ему получить нужную информацию. Схему преступления он представлял уже довольно хорошо, но пока неясен был мотив. А именно мотив может в расследовании привести к преступнику. Правда, могут к нему привести и улики, которыми располагает официальное следствие, но к ним он доступа, скорее всего, никогда не получит.
После обеда Игнатьеву было велено выходить «без вещей». Как таковых вещей у него не было совсем, но фраза означала, что его не выпускают, а лишь временно выводят из камеры. На допрос?
Два сержанта, надев на Игнатьева наручники, повели на улицу. Потом на машине отвезли в прокуратуру. «Опять этот сопливый нервный следователь, — подумал Игнатьев с сожалением. — Значит, предстоят бестолковые разговоры». Но сержанты остановились на втором этаже возле двери с табличкой «Ст. следователь Пугачев И. Т.». Это немного обнадеживало, потому что именно этот Пугачев его в прошлый раз и выпустил.
— Входите, — велел второй сержант, выйдя из кабинета и оставив дверь открытой.
Игнатьев вошел. Слава богу! За столом сидел тот самый Пугачев и что-то писал в блокноте. Игнатьев постоял, дожидаясь, пока сержант отстегнет наручники, потом, не дождавшись приглашения, сел.
— Так, — закончив писать и закрывая блокнот, произнес следователь, — Игнатьев. Ну, и что мне с вами прикажете делать?
— Вопрос, судя по всему, риторический.
— Н-да… Ладно, приступим.
И снова Игнатьеву пришлось объяснять, зачем он подходил к полицейским на дорожном посту, снова пришлось доказывать, что преступники, а их было далеко не двое и не трое, не могли не наследить. Их обязательно кто-то видел. Игнатьев начал горячиться и доказывать, что сообщи ему Пугачев подробности, которые выявили эксперты на месте преступления, он бы мог следствию здорово помочь.
— Не может такого быть, чтобы у вас не было версий! Ведь что-то вам известно!
— Зосима Иванович, — урезонивал Игнатьева следователь, — вам ли я должен напоминать о таких вещах, как тайна следствия?
— Да какого черта! Я буквально вчера снял форму, я профессионал, убиты мои ближайшие и единственные родственники! Что вам еще предъявить в качестве доказательства моей благонадежности?
Игнатьев перестал сдерживаться и уже откровенно орал на следователя. Пару раз заглянули изумленные сержанты, но Пугачев отправил их жестом за дверь. Наконец случилось невероятное. Пугачев поднялся, подошел к сейфу, порылся в нем и извлек несколько листов бумаги. Он вернулся и молча положил их перед Игнатьевым на стол.
— Читайте.
Запнувшись на полуслове, Зосима Иванович стал жадно читать. Это были акты вскрытия тел. Одно, второе, третье… шестое, седьмое, восьмое. Он закончил читать и уставился на следователя. Пугачев спокойно собрал листки и убрал их в сейф.
— Ну, что теперь скажете? — засовывая ключи от сейфа в карман и усаживаясь в кресло, спросил Пугачев.
— Как это может быть? — тихо спросил Игнатьев. — Это же… это… так не бывает? Нет, это чушь какая-то!
— Это официальные документы из уголовного дела, — напомнил Пугачев.
— Бред… — прошептал Игнатьев сквозь судорожно стиснутые зубы и потер лицо руками.
Артур Янкович предпринимателем стал буквально на пустом месте. Был период, когда он хорошо зарабатывал, будучи хорошим слесарем. Потом занялся сдачей металлолома, но собирать его и возить на тележке было сложно.
А однажды он повстречал на дороге школьного приятеля Сашку Курихина, который, ругаясь, ремонтировал старый грязный «МАЗ». Они разговорились, Курихин материл машину и тот момент, когда он решился выкупить этот хлам и начать зарабатывать на грузовых перевозках.
Совместная идея родилась тут же, когда Сашка сказал, сколько ему нужно денег, чтобы привести машину в рабочее состояние. Артур деньги вложил, и приятели стали возить металлолом на машине. Так он и стал местным королем металлолома. Ширилась сеть приемных пунктов черного и цветного металла. Увеличились объемы платежей ментам, чтобы смотрели сквозь пальцы на то, что несут мужики сдавать в эти пункты. Сложился штат приемщиков, которым можно было доверять деньги, чтобы расплачиваться на месте со сдающими металл алкашами. Вывоз же собранного богатства осуществлялся по всем пунктам теперь ежедневно. Жизнь у бывшего слесаря, а теперь бизнесмена Артура налаживалась. Правда, теперь появились иные проблемы, но это дело уже второе.
Игнатьев нашел Янковича в одном из приемных пунктов во время своей инспекционной поездки. Худощавый, энергичный, в дорогих брюках и ботинках, Янкович, приобретя статус солидного предпринимателя, приобрел с ним и извращенное представление о присущих богатым людям манерах поведения. Сработал общий недостаток культуры. Когда человек читает не отечественных классиков, где можно почерпнуть сведения о жизни и обычаях русского купечества и богатого дворянства, а дешевые детективы, где главными героями являются крутые бывшие спецназовцы и воры в законе. Естественно, Артур стал полагать, что признаками состоятельности являются нагловатость, полууголовный жаргон и энергичная жестикуляция. Главным образом с применением пальцев.
Артур не сразу понял, что от него хочет этот мужик. Сначала он решил, что о частном детективе Никольском тот его спрашивает, желая навести справки. А стоит ли этого Никольченко нанимать. И он, не дослушав Игнатьева, принялся горячо объяснять, что Никольченко этот погиб, а жалко, отличным мужиком был. Причем погиб со всей семьей. Значит, слухи по городу идут, понял Игнатьев. Это было и хорошо и плохо. Хорошо, потому что об этом можно расспрашивать подготовленных людей — все были осведомлены. Плохо, потому что на то они и слухи, что обрастают в процессе распространения таким количеством домыслов каждого их передающего, что истина оказывается погребенной очень глубоко.
— Так что опоздал ты, мужик, — развел Артур руками.
— Стой, я не потому тебя про Никольченко расспрашиваю, — осадил Игнатьев собеседника, принимая его манеру общаться. — Я его двоюродный брат, последний из родственников, кто остался. И я хочу разобраться в причинах его гибели.
— Так… говорят же, что угорели они… — наморщил лоб Янкович.
— Артур, включи логику! Краснодарский край, разгар лета, люди в доме выпивают. И зажженный камин!
— В смысле?
— Жарко, Артур, сильно жарко и без камина, понимаешь? Не верю я в несчастный случай. Я майор полиции в отставке и знаю, как это все бывает. Так поможешь мне, расскажешь о брате?
— А чего я о нем могу рассказать…
— Все, что знаешь, все дела.
— Ну, сначала мне его посоветовали как грамотного мужика в этих делах. У меня Ксюха, в смысле жена, что-то зажралась. Подозрения появились, что гуляет она от меня. Морду сразу бить я не стал, типа боялся ошибиться. Так-то она баба классная, все дела! А подозрения, конечно, заели, аж спать не могу. Ну-у, вот я его и нанял. Ну, пообщались, конечно. И, главное, я ему бабки за работу обещаю хорошие, а он мне пытается втереть, что не надо этого делать. Во хохма, да? Я, значит, ему предлагаю бабки, а он, значит, от них отказывается.
— А чего же он тебе советовал?
— Да… сначала я решил, что лабуда это все, а потом подумал-подумал… и решил, что Серега твой дело говорит. Вот сейчас я не знаю ничего, подозреваю, конечно, но толком не знаю. А может, и нет там ничего. А вдруг все подтвердится? И как я буду с ней потом жить? Урою же! И ее урою, и его! Он говорит, подумай сначала о причинах, если подозрения появились. Может, ты в делах погряз до того, что она тебя видеть перестала. Может, она специально тебя злит, чтобы ты ревновать начал, может, и мужика никакого нет, а она просто себе нашла какое-то развлечение. Может, она с подружками встречается. А что деньги тянуть с тебя стала, так не на любовника, а на другие цели. Подруга детства, например, больная неизлечимо, может, другая беда.
Янкович от избытка чувств хлопнул себя по бедрам руками и даже ткнул Игнатьева в плечо кулаком.
— Ты представляешь, как в воду глядел! Я по его совету изменился круто в отношении Ксюхи, стал ей внимания больше уделять, подарки там всякие делать. Представляешь, в жизни не догадаешься, от чего бабы тащатся больше всего! От цветов, прикинь! Ты ей букетик принеси, и она обалдеет прямо на твоих глазах. Прикинь! Любовь — как в первые месяцы знакомства. А потом я с ней по душам побазарил, и все оказалось так, как Серега и говорил. Подруга у нее, они с ней в школе за одной партой сидели. А у подруги мать больная. Она ей лекарства доставала. Прикинь, я когда все узнал, эту матуху в клинику отвез, оплатил все там. А Ксюха теперь ко мне относится как к принцу какому-то. Типа я такой щедрый, и все дела! Серега твой мастер, волокет в бабах, я тащусь… в смысле… раньше волок.
— Слушай, Артур, а ты не слышал, были у Никольченко какие-то проблемы с криминалом? Может, угрожал ему кто-нибудь, наезжал на него?
— Это, типа, что его убили? — Янкович пожал плечами и на некоторое время замер в такой позе. — Хрен ее знает. Вроде он при делах был, прихваты у него везде имелись. Он же в ментовке раньше работал. Что-то такого я не помню.
Еще минут двадцать Игнатьев потратил на то, чтобы различными наводящими вопросами помочь Янковичу вспомнить что-нибудь подобное. Но все было безрезультатно. Тогда пришлось заходить с другой стороны и расспрашивать о местном криминале и о тех, кого в народе называли «черепановскими».