Последнее взволновало ее, все остальное казалось бессмысленным.
Потом Дагни постепенно осознала, что ее появление станет сенсацией. Почувствовала усталость при мысли о драматичном возвращении, о встрече с Джимом и журналистами, о шумихе. Пожалела, что с этой темой не покончили в ее отсутствие.
На аэродроме Дагни увидела, как провинциальный репортер брал интервью у каких-то улетавших чиновников. Подождала, пока он закончит, потом подошла к нему, показала документы и спокойно сказала, глядя в его вытаращенные глаза:
— Я Дагни Таггерт. Сообщите, пожалуйста, что я жива и сегодня во второй половине дня буду в Нью-Йорке.
Самолет должен был вот-вот взлететь, и она избежала необходимости отвечать на вопросы.
Дагни наблюдала за проплывающими внизу прериями, реками, городами и заметила, что чувство отчужденности, какое испытываешь глядя из самолета на землю, сродни тому, какое она испытала, наблюдая за людьми: только расстояние, отделявшее ее от них, казалось значительнее. Пассажиры слушали какую-то радиопередачу, судя по выражению их лиц, важную. Уловила обрывки произносимых лживыми голосами фраз о каком-то новом изобретении, которое принесет какие-то невообразимые блага какому-то таинственному общественному благоденствию. Слова явно подбирались так, чтобы в них не было никакого конкретного смысла; она подумала, как можно притворяться, будто слушаешь всю эту чушь всерьез; однако так делали все пассажиры.
Они вели себя, как дети, которые, еще не умея читать, берут книгу и произносят то, что вздумается, делая вид, будто именно это содержится в непонятных черных строчках. «Но ребенок, — пришло в голову Дагни, — сознает, что играет; эти же люди притворяются перед самими собой, что не притворяются; они просто не знают других условий жизни».
Чувство нереальности оставалось у нее и тогда, когда самолет приземлился, когда она незаметно улизнула от толпы журналистов, миновав стоянку такси и вскочив в аэропортовский автобус, когда ехала в нем, когда стояла на перекрестке, глядя на Нью-Йорк. Казалось, она видит покинутый город. У нее не возникло ощущения возвращения домой, когда она вошла в свою квартиру; квартира представлялась каким-то условным помещением, которое можно использовать для любой, совершенно незначительной цели.
Но она почувствовала себя бодрее, что напоминало первый просвет в тумане — проблеск смысла, — когда она сняла трубку и позвонила в офис Риардена в Пенсильвании.
— О, мисс Таггерт… мисс Таггерт! — радостно простонал голос суровой, бесстрастной мисс Айвз.
— Здравствуйте, мисс Айвз. Я вас не напугала? Вы знали, что я жива?
— Да! Услышала утром по радио.
— Мистер Риарден у себя?
— Нет, мисс Таггерт. Он… он в Скалистых горах, ищет… то есть.
— Да, понимаю. Знаете, как связаться с ним?
— Я жду его звонка с минуты на минуту. Сейчас он в Лос-Гатосе, штат Колорадо. Я позвонила ему, как только услышала эту новость, но его не было на месте, и я оставила сообщение, чтобы он перезвонил. Видите ли, он почти весь день летает… но свяжется со мной, как только вернется в отель.
— Как называется отель?
— «Эльдорадо».
— Спасибо, мисс Айвз.
Дагни хотела положить трубку.
— О, мисс Таггерт!
— Да?
— Что произошло с вами? Где вы были?
— Я… расскажу при встрече. Сейчас я в Нью-Йорке. Когда мистер Риарден позвонит, скажите, пожалуйста, что я буду у себя в кабинете.
— Хорошо, мисс Таггерт.
Дагни положила трубку, но не сняла с нее руки, как бы не желая прерывать свой первый контакт с реальным внешним миром. Посмотрела на свою квартиру, на город за окном, чтобы отвлечься, чтобы не погрузиться вновь в мертвенный туман бессмысленности.
Она опять подняла трубку и позвонила в Лос-Гатос.
— Отель «Эльдорадо», — недовольно произнес сонный женский голос.
— Примете сообщение для мистера Генри Риардена? Попросите его, когда вернется…
— Минутку, пожалуйста, — протянул голос раздраженным тоном, отвергающим всякое посягательство на дальнейшее внимание с его стороны.
Дагни услышала пощелкивание переключателей, какое-то жужжанье, несколько гудков, потом ясный мужской голос:
— Алло?
Это был Хэнк Риарден.
Дагни уставилась на трубку, будто на дуло пистолета, чувствуя себя в ловушке, теряя способность дышать.
— Алло?! — настойчиво повторил Риарден.
— Хэнк, это ты?
Она услышала негромкий звук, скорее, вздох или стон, потом долгое, пустое потрескивание в трубке.
— Хэнк!
Ответа не было.
— Хэнк!!! — в ужасе закричала Дагни.
Ей показалось, что она слышит прерывистое дыхание, потом раздался шепот — не вопрос, а утверждение, в котором звучало все:
— Дагни…
— Хэнк, извини — о, дорогой, извини! — ты не знал?
— Где ты, Дагни?
— У тебя все хорошо?
— Конечно.
— Ты не знал, что я вернулась… что жива?
— Нет… Не знал.
— О, Господи, извини, что позвонила, я…
— О чем ты говоришь? Где ты, Дагни?
— В Нью-Йорке. Ты не слышал об этом по радио?
— Нет. Я только что вошел.
— Тебе не передали сообщение, чтобы ты позвонил мисс Айвз?
— Нет.
— У тебя все хорошо?
— Теперь? — она услышала негромкий, мягкий смешок. Сдержанный смех, отзвук юности, усиливающийся в его голосе с каждым словом. — Когда ты вернулась?
— Сегодня утром.
— Дагни, где ты была?
Она ответила не сразу:
— Мой самолет разбился. В Скалистых горах. Меня подобрали какие-то люди, они помогли мне, но я не могла ни с кем связаться.
Смех смолк:
— Так скверно?
— О… катастрофа? Нет, ничего. Я почти не пострадала. Серьезных повреждений не было.
— Тогда почему не могла связаться?
— Там не было… никаких средств связи.
— Почему не возвращалась так долго?
— Я… сейчас не могу ответить.
— Дагни, ты была в опасности?
В задумчиво-мучительном тоне ее голоса прозвучало что-то похожее на сожаление, когда она ответила:
— Нет.
— Тебя держали там как пленницу?
— Нет, я бы не сказала.
— Значит, ты могла вернуться раньше, но не вернулась?
— Это так, но больше ничего сказать не могу.
— Где ты была, Дагни?
— Может, не будем говорить об этом сейчас? Давай подождем до встречи.
— Хорошо. Ни о чем спрашивать не буду. Только скажи: сейчас ты в безопасности?
— В безопасности? Да.
— Я имею в виду, не страдаешь от серьезных повреждений или последствий?
Она ответила с той же интонацией невеселой улыбки:
— Хэнк, повреждений у меня нет. Насчет последствий, не знаю.
— Вечером все еще будешь в Нью-Йорке?
— Да, конечно. Я… вернулась навсегда.
— Правда?
— Почему ты спрашиваешь об этом?
— Не знаю. Видимо, слишком привык к тому, что… что никак не могу найти тебя.
— Я вернулась.
— Да. Увидимся через несколько часов. — Риарден умолк, словно сам не мог поверить в это. — Через несколько часов, — твердо повторил он.
— Я буду здесь.
— Дагни.
— Что?
Риарден негромко засмеялся.
— Нет, ничего. Просто я хотел еще услышать твой голос. Прости. Говорить сейчас я ничего не хочу.
— Хэнк, я…
— Когда увидимся, дорогая. До встречи.
Дагни стояла, глядя на умолкшую трубку. Впервые после возвращения она испытывала мучительную боль, но это будило в ней жизнь, потому что стоило того.
Она позвонила своей секретарше в «Таггерт Трансконтинентал» и лаконично сказала, что будет в кабинете через полчаса.
Статуя Натаниэла Таггерта была олицетворением реальности; Дагни стояла, глядя на нее в вестибюле Терминала. Ей казалось, что они одни в огромном, гулком храме среди туманных очертаний бесформенных призраков, вьющихся вокруг них и исчезающих. Она стояла неподвижно, глядя на статую, словно в святую минуту посвящения. «Я вернулась», — это было все, что ей хотелось произнести.
«Дагни Таггерт» — было по-прежнему написано на двери ее кабинета. Выражение лиц ее сотрудников, когда она появилась в холле, было таким, как у тонущих при виде спасительной веревки. Она увидела Эдди Уиллерса, стоявшего у письменного стола за стеклянной перегородкой; перед ним был какой-то человек. Эдди рванулся было к ней, но остановился; он производил впечатление заключенного. Дагни поприветствовала взглядом всех по очереди, улыбаясь мягко, как обреченным детям, потом пошла к столу Уиллерса.
Эдди наблюдал за тем, как она приближается, словно не видя больше ничего, однако его напряженная поза говорила о том, что он слушает стоящего перед ним человека.
— Тяга? — говорил этот человек, голос его был грубым, отрывистым и вместе с тем гнусавым, назойливым. — с ней нет никаких проблем. Просто отмените…
— Привет, — негромко сказал Эдди, слегка улыбаясь, словно далекому видению.
— Привет, — негромко сказал Эдди, слегка улыбаясь, словно далекому видению.
Мужчина повернулся и взглянул на нее. У него была желтоватая кожа, вьющиеся волосы, жесткое лицо с помятыми чертами и отталкивающая красота, соответствующая эстетическим меркам темных уголков баров; мутные темные глаза были бесцветными, как стекло.
— Мисс Таггерт, — произнес Эдди звучным, строгим голосом, словно приучая этого человека к хорошим манерам, ему не знакомым, — позвольте представить вам мистера Мейгса.
— Здрас-сьте, — равнодушно протянул мужчина, потом повернулся к Уиллерсу и продолжал так, словно ее здесь не было: — Просто отмените рейсы «Кометы» на завтра и на вторник, а паровозы отправьте в Аризону для срочной перевозки грейпфрутов; подвижной состав снимете с транспортировки угля из Скрэнтона, как я уже говорил. Сейчас же отдайте необходимые распоряжения.
— Ты не сделаешь ничего подобного! — воскликнула Дагни, до того изумленная, что даже не могла возмутиться.
Мейгс взглянул на нее; если б его глаза могли что-то выражать, в них было бы удивление.
— Отдайте распоряжения, — равнодушно повторил он Эдди и вышел.
Эдди делал какие-то пометки на листе бумаги.
— Ты в своем уме? — спросила она.
Эдди, словно обессиленный после многочасовых побоев, поднял на нее глаза.
— Придется, Дагни, — сказал он мертвенным голосом.
— Кто он такой? — спросила она, указав на закрывшуюся за Мейгсом дверь.
— Объединитель.
— Что?
— Представитель из Вашингтона, осуществляет план объединения железных дорог.
— Что еще за объединение?
— Да как тебе сказать… О, погоди, Дагни, у тебя все хорошо? Не покалечилась? Это действительно была авиакатастрофа?
Она никогда не думала, как лицо Эдди будет стареть, но видела это сейчас — оно стало старым в тридцать пять лет, всего за месяц. Дело было не в складках или морщинах, оно оставалось прежним, во всех своих чертах, но на него легла тяжелая печать смирения, страдания и безнадежности.
Дагни улыбнулась мягко, уверенно, понимающе, не желая заниматься всеми проблемами сразу, и протянула руку:
— Ладно, Эдди. Здравствуй.
Он прижал ее руку к губам, чего не делал никогда раньше, но не дерзко или извинясь за что-то, а просто, по-дружески.
— Да, была авиакатастрофа, — сказала она, — и чтобы ты не волновался, скажу тебе правду: я не покалечилась, серьезных повреждений не получила. Но журналистам и всем остальным преподнесу другую историю. Так что помалкивай.
— Само собой.
— Связаться я ни с кем не могла, но не потому, что пострадала при крушении. Это все, Эдди, что могу сказать тебе сейчас. Не спрашивай, где я была и почему так долго не возвращалась.
— Не буду.
— Теперь объясни, что это за план объединения железных дорог.
— Это… Слушай, пусть объяснит Джим. Он скоро появится. Мне очень не хочется… разве что ты настаиваешь, — добавил он, вспомнив о дисциплине.
— Понимаю, что не хочется. Только скажи, правильно ли я поняла объединителя: он требует, чтобы ты отменил два рейса «Кометы», чтобы послать паровозы вывозить из Аризоны грейпфруты?
— Да.
— И отменил отправку состава с углем, чтобы получить вагоны для грейпфрутов?
— Да.
— Для грейпфрутов?
— Именно так.
— Почему?
— Дагни, слово «почему» уже вышло из употребления.
Чуть помолчав, она спросила:
— О причине догадываешься?
— Мне догадываться не нужно. Я ее знаю.
— Так в чем же она?
— Состав формируется для братьев Смэзерс. Год назад они купили фруктовое ранчо в Аризоне у человека, который обанкротился после принятия Закона об уравнивании возможностей. Этот человек владел ранчо тридцать лет. Братья Смэзерс до прошлого года выпускали доски для игры в вещевую лотерею. Ранчо они купили, получив займ в Вашингтоне по проекту помощи районам массовой безработицы, таких как Аризона. У этих братьев есть в Вашингтоне друзья.
— И что?
— Дагни, это знают все. Знают, как нарушались в последние три недели расписания поездов, и почему одни районы и грузоотправители получают транспорт, а другие нет. Но говорить, что мы это знаем, нам не положено. Нам надлежит делать вид, что любое решение принимается ради общего блага и что общее благо нью-йоркцев требует доставки громадного количества грейпфрутов. — Чуть помолчав, Эдди добавил: — Объединитель — единственный арбитр общего блага и единственная власть над распределением локомотивов и подвижного состава на всех железных дорогах страны.
Наступила минута молчания.
— Понятно, — сказала Дагни. И, чуть погодя, спросила:
— Что с уинстонским туннелем?
— Работы прекращены. Три недели назад. Поезда не откопаны. Техника вышла из строя.
— Что с восстановлением старой ветки, огибающей туннель?
— Дело отложено в долгий ящик.
— Так у нас нет никакого трансконтинентального движения?
Эдди странно посмотрел на нее.
— Есть, — ответил он с ожесточением.
— Через окружной путь «Канзас Вестерн»?
— Нет.
— Эдди, что тут произошло за последний месяц?
Он улыбнулся так, словно признавался в чем-то постыдном.
— В последний месяц мы делали деньги.
Дагни увидела, как открылась дверь и вошел Джеймс Таггерт в сопровождении мистера Мейгса.
— Эдди, — спросила она, — хочешь присутствовать на этом совещании? Или предпочтешь уйти?
— Нет, хочу присутствовать.
Лицо Джеймса походило на скомканный лист бумаги, хотя морщин на его дряблой коже не прибавилось.
— Дагни, нужно многое обсудить, произошла масса важных перемен, — резко заговорил он еще издали. — О, я рад, что ты вернулась, рад, что ты жива, — вспомнив, раздраженно добавил он. — Так вот, есть несколько неотложных.
— Пошли в мой кабинет, — предложила она.
Кабинет ее походил на исторический памятник, восстановленный и оберегаемый Эдди Уиллерсом. На стенах висели ее карта, календарь, портрет Ната Таггерта, и не оставалось никаких следов эры Клифтона Лоси.
— Насколько понимаю, я все еще вице-президент этой железной дороги? — спросила она, усаживаясь за свой стол.
— Да, — ответил Таггерт торопливо, с обидой, чуть ли не с вызовом. — Конечно. И не забывай — ты не бросала своего дела, ты все еще… Так ведь?
— Нет, я не бросала своего дела.
— Теперь самый неотложный вопрос — сообщить об этом прессе, сообщить, что ты снова на работе, где была и… кстати, где?
— Эдди, — обратилась Дагни к Уиллерсу, — будь добр, подготовь необходимое сообщение и отправь журналистам. Когда я летела над Скалистыми горами к туннелю Таггерта, у самолета отказал двигатель. Я сбилась с курса, ища место для вынужденной посадки, и разбилась в безлюдном горном районе… Вайоминга. Меня нашли старый овчар с женой и отнесли в свой дом в лесу, в пятидесяти милях от ближайшего населенного пункта. Я серьезно пострадала и лежала без сознания почти две недели. У пожилых фермеров не было ни телефона, ни радио, никаких транспортных средств, кроме старого грузовика, который сломался, когда они попытались его завести. Мне пришлось оставаться там, пока я не начала ходить. Я прошла пятьдесят миль до предгорий, потом добралась на попутках до одной из железнодорожных станций в Небраске.
— Ясно, — сказал Таггерт. — Что ж, замечательно. Так вот, когда будешь давать интервью…
— Я не собираюсь давать никаких интервью.
— Что? Но мне звонили весь день! Они ждут! Это необходимо! — Вид у него был панический. — Совершенно необходимо!
— Кто звонил весь день?
— Вашингтонцы и… и другие… они ждут твоего заявления.
Дагни указала на записи Уиллерса:
— Вот мое заявление.
— Но этого мало! Ты должна сказать, что не бросала своего дела.
— Это ясно само собой, разве не так? Я вернулась.
— Ты должна что-нибудь сказать об этом.
— Например?
— Что-нибудь личное.
— Кому?
— Стране. Люди тревожились о тебе. Ты должна их успокоить.
— Эта история успокоит их, если кто-то обо мне беспокоился.
— Я не то имел в виду!
— А что?
— Я… — Джеймс умолк и отвел взгляд. — Я…
Он сидел, подыскивая слова и похрустывая суставами пальцев.
«Джим совсем измучился», — подумала она: у него появились нервозная раздражительность, резкий голос, панический вид; на смену осторожной вкрадчивости пришли грубые вспышки бессильной злобы.
— Я имел в виду… — «Он подыскивает слова, — подумала Дагни, — чтобы выразить свою мысль не прямо, а дать мне понять то, что ему хочется скрыть». — Я имел в виду, что общественность…
— Я знаю, что ты имел в виду, — сказала она. — Нет, Джим. Я не стану успокаивать общественность относительно положения дел в нашей отрасли.
— Раз ты…