— Человек-ксилофон!!! — Зал бился почти в истерике. Губернатор старался быть сдержанным, а Карловна неистово крестилась. — Иван Диогенович Ласки-и-ин!!! Играет Анастасия Переменчивая!!!
Сноп света… Сверкание азиатских глаз из-под инструмента. Красивая женщина с молоточками в руках… Взмах…
Музыка, тревожная и опасная, потекла со сцены, как и в прошлый раз, тягуче, обволакивающе. Лицо Ивана, подсвеченное белым лучом его выражение, говорило о том, что человек-ксилофон сейчас пребывает в другом измерении. Тревожность музыки болезненно нарастала, и зал, как и накануне, в слаженном порыве завыл песню ужаса, зрители закрутили головами, оглядывая уголки мироздания, куда их перенесло в одно мгновение невиданное чудо.
Иван заговорил. И опять его слабый голос без микрофона был слышен каждому уху:
— Вселенных великое множество… Их нескончаемое множество… — Он словно проецировал картинки мироздания прямо в зрительские мозги. — Вселенные висят во тьме, как гроздья бананов… — И все тотчас увидели эти гроздья, прозрачные, словно в рентгеновских лучах. — И в каждой из них мириады звезд, а вокруг звезд — планеты, и на этих планетах живем мы. Наши души тиражированы бесчисленное количество раз…
И в этот момент на сцену опять поползла Карловна. Она ощупывала пространство вокруг, будто рядом ползли десятки таких же, как она, губернаторш.
Иван замолчал, и зритель постепенно пришел в себя, вернувшись из глубокого космоса воодушевленным для новых потрясений. Все завороженно глядели, как губернаторша все ближе подползает к человеку-ксилофону.
Она доползла и вновь распласталась крестом перед Иваном.
— Что есть смерть? — спросила почти мертвым голосом.
— Ничего. Ибо смерти нет.
— Комментарии! — запросили из середины зала. — Обещал!
— Если смерти нет, зачем комментировать то, чего нет?
— Так, значит, не будет комментариев?
— Нет, но я просто расскажу про смерть, какой вы ее видите и какая она есть на самом деле. Можно я сам задам вопрос?
— Валяй, — разрешил народ.
— Верите ли вы в бесконечность мироздания? В то, что у Вселенной нет конца?
— Проходили в школе, — хихикнул женский голос.
— И Вселенных бесконечное множество, — продолжил Иван. — Если взять космический корабль и полететь на нем далеко-далеко, несколько Вселенных, например, пронестись, то мы найдем планету, идентичную нашей. Так как все бесконечно, то и бесконечна вариация событий и производных. Настолько бесконечна, что можно отыскать самих себя. На такой же планете будем жить такие же мы, до атома тождественные себе, прилетевшим. У нас там будут те же дети, родители, мы будем работать на тех же должностях и говорить, что говорили на своей планете в те же отрезки времени. Даже наше дыхание будет синхронным. Даже ковырять в носу мы станем, как в зеркале отображение…
— И что? — не выдержал кто-то. — Нам про астрономию неинтересно. Объясните: почему смерти нет?
Неожиданно человек-ксилофон поднялся над полом на двадцать сантиметров, закрыл глаза.
И опять из зала:
— Видели уже. И у Кио видели!
Иван положил освободившуюся руку на затылок губернаторши. Карловна, словно кукла, тотчас села на пятую точку и открыла рот. Попыталась что-то сказать, но лишь закашлялась. Иван легонько постучал ей по спине. И Карловна, как-то странно улыбнувшись, заговорила голосом… человека-ксилофона:
— Я… Я хочу сказать…
— Не волнуйтесь! — поддержал Иван голосом губернаторши. Это был славный трюк. Зааплодировали все. После, когда стихло, опять женским голосом: — Говорите, Валентина Карловна!
— Но все могло быть совсем не так, — продолжила она вновь голосом Ивана, — не так, как сейчас… Представьте себе, что в школе вас учили неправильно. Что совсем не сильнейший выживает в природе. Зачастую самый слабый случаем возносится до небес. Представьте, что в то время, когда будущая мать Наполеона предавалась любовным утехам с отцом будущего императора, в тот момент, когда семя с гением устремилось к его зачатью, чресла матери вдруг изменили бы свое положение на один градус — ну дернула жена бедрами! И вот из-за этого «дернула бедрами» самого слабого представителя эякулята волна сока вынесла к одинокой яйцеклетке первым. И у хилого сперматозоида, отхода биологической материи, — неожиданно такой шанс! И хватило же сил доходяге внедриться в женскую природу! Вот и выиграл слабейший. Вот вместо Наполеона, великого полководца, — маленький никчемный человечек, клошар вполне!
Иван погладил Карловну по затылку и, вернув себе собственный голос, продолжил:
— Могло бы не быть Гитлера — вышел бы бездарный художник или пивной алкоголик… Могло бы не быть и всех вас, здесь сидящих.
— Спасибо, мама, что не дернула задницей! — обрадовался кто-то в партере.
А женский голос добавил:
— Жаль, что не дернула!
Зал заржал. Улыбнулся и Иван, он поднял голову и посмотрел на Настю.
— Вот и Анастасии Ольговны тоже бы не было! Пару черт бы изменилось, и вместо красавицы — дурнушка! А от этого мир бы потерял значительно… — Здесь зал поддержал человека-ксилофона одобрительным гулом. — Но оригинальность в том, что сущности, уже произведенные на свет, никогда не меняются. Если Наполеон единожды был рожден, то и на какой-нибудь другой планете он вновь родится Наполеоном, но вполне возможно, и не завоюет почти весь мир. Или завоюет!.. А Иван Иванович Иванов украдет из кассы своего предприятия не тридцать тысяч, а триста тысяч рублей. Или вместо бухгалтерии станет работать в зоопарке директором. Где все же тридцать тысяч тиснет!
Все восприняли последнее как фигуру речи, но в глубине зала, почти в самом углу, скромный человек в скромном костюме нервно заерзал в своем кресле…
— Но все это произойдет только в субъективном времени, в котором мы сейчас с вами находимся.
— Непонятно! — услышал Иван из разных частей зала.
— Времени не существует. Оно субъективно, и всем это понятно. Многие ученые ошибались. Прошлое и будущее существуют в одной точке. Будто их можно насадить на острие иглы… На самом деле ни прошлого, ни будущего не существует. Есть только настоящее…
Зал вновь недовольно загудел. Фуга Баха опять замедлила свое движение к органам слуха филармонического зрителя. И опять все с ужасом пронеслись по Вселенной, возвращаясь в состояние благодушного восприятия информации.
— Прошлое — это то, что записано в ваших ячейках памяти. То есть то, что вы помните, и десятки человек вместе с вами. А на самом деле сего и быть не могло… Приведу пример. Уважаемый мэр еще с детства рассказывал о том, что потерял девственность в четырнадцатилетием возрасте. Мол, молодой да ранний! В молодости нам всегда важно показать, что мы успешны. Если мы в двадцать лет успешны в сексе, я имею в виду, конечно, мужскую часть зала, то мы успешны во всем!.. Так вот, господин мэр рассказывал, что как-то вечером к нему, семикласснику, в квартиру пришла студентка-практикантка, работающая в его классе. Мол, она пришла жаловаться на плохое поведение подопечного. А отец будущего мэра, вернувшийся накануне из командировки в Голландию, привезший массу фирменных шмоток и двухкассетный японский магнитофон, находился вне стен квартиры, оставив сына в полном одиночестве. Мальчишка, мол, предложил девушке-практиканточке рюмочку «Амаретто», пористый шоколад и включил модных тогда итальянцев. Ну и, конечно, студентка не устояла от западных вкусностей и фирменной музыки. Здесь же отдалась счастливцу семикласснику, будущему мэру. Вот с этих своих четырнадцати лет мэр рассказывает всем эту небывальщину и давно в нее сам верит. Самое главное во всей этой ситуации, что те, с кем он делится этой простой историей, принимают рассказ за чистую монету, а значит, для них это было на самом деле. Она записалась в ячейку памяти как факт, как зрительное воображение и стала прошлым мэра. Другого прошлого у него нет, так как все события со временем приобретают новые подробности и очертания, а значит они ложные и память наша ложная. У всех!.. На самом деле мэр потерял девственность со своей женой, после бракосочетания, на большой кровати, подаренной молодым родителями жены будущего мэра.
Зал зааплодировал. Мэр, сначала возмущенный, а потом уразумевший, что рейтинг его поднялся, встал со своего места и раскланялся почти как конферансье Шарманский.
— Спасибо, — поблагодарил он зал.
— Но вы, — продолжил человек-ксилофон, — будете помнить историю со студенткой-практиканткой, так как ячейка памяти занята. Мэр потерял невинность в четырнадцать лет с той же вероятностью, с какой произошла и история со свадебной идиллией. А вывод из этой истории один: что помнить более того, что всплывает в нашей голове в виде фантазий, мы не можем! Мы вспоминаем факты нашего прошлого тысячу раз. Наша фантазия добавляет к ним все новые детали, а потом картина воспоминаний меняется на противоположную. Прошлого нет, есть импровизация на тему прошлого. Хотя в другой Вселенной мэру все же удалось затащить практикантку в постель. Но там, в другой части мироздания, он уже не мэр, а кто-то совсем другой… Так и с мировой историей! Кто-то ее смог придумать от начала до конца и поведать нам как правду.
Неожиданно в боковом проходе с откидного места поднялся большого роста человек. Весь в черном, с огненным взором, он выпятил огромное пузо и громогласно вопросил:
— Позвольте! Если нет прошлого, значит, нет греха?
Зал обалдел от такого вывода, глянул на бородатого человека, который доставал в это время из-под свитера огромный крест, затем на докладчика.
— Конечно! Греха нет, есть только миф о нем.
— Выходит, и первородного греха не было? — пробасил человек, и теперь некоторые в нем признали настоятеля местного храма Пресвятой Богородицы отца Исидора. Те, что посещают.
Иван закрыл глаза, и залу на миг показалось, что уголки его губ дернулись в улыбке… Или в раздражении…
— Ну какой первородный грех, батюшка… Где он состоялся и в каком году?.. Это похоже на историю господина мэра, рассказанную давно и перезаписавшуюся миллионы раз. Это как миллионная копия на старой кассете. Фон слышен, а текст песни разобрать невозможно. Вы же сами, батюшка, под такую музыку танцевали с барышнями в бытность юношей.
Отец Исидор перекрестился:
— И в Бога не веруете?
— Позвольте, — Иван открыл глаза и жестко ответил: — Этого я не говорил!
— Значит, признаете Господа нашего Иисуса Христа?
— Да ни в коей мере!.. Я по рождению мусульманин.
— Ага, Аллах ваш господин? — почему-то обрадовался батюшка.
— И не Аллах. Я воспитывался в еврейской семье, знаю хибру и каждое воскресенье ел рыбу-фиш!
— Значит, Яхве?
— Ничего это не значит.
— Так в кого же вы верите?
— В Бога.
— В какого?
— Вам Бог этот незнаком.
— Уж не в себя ли? — почти издевательским тоном поинтересовался отец Исидор. — Не себя ли вы в Мессии провозгласили?
— У меня есть миссия, но я не Мессия. Да и со мной вы уже знакомы.
— Какая миссия? — не унимался батюшка.
— Рассказать людям о вере.
— О какой?
— Вера, которая единственная правильная.
Народу надоела эта дискуссия на двоих, в зале заулюлюкали, даже посвистывать стали.
— А батюшки вчера не было! — заявил кто-то.
— Подосланный!
— Опиум! — вспомнила тетенька что-то из кинофильма.
— Отец Исидор вовсе не подосланный, — пояснил Иван. — Как истинно верующему в Христа, билет ему дал ваш мэр. Выискал, так сказать, резерв.
В зале опять засмеялись. Осветитель, решив поддержать шоу эффектом, повел световой пушкой по зрительским рядам и залез пронырливым лучом на балкон.
Здесь и разглядел Иван странных молодых людей в одинаковых костюмах, почти одинаковых с лица. Все востроносые, с тонкими поджатыми губами. Они сидели почти не шевелясь, все как один уложив руки на колени, будто примерные школьники. Лишь иногда головы их подергивались, будто от неудобных воротников рубашек.
Настя тоже приметила полный людьми балкон и затряслась от ужаса.
Луч света закончил свои скитания по залу и вновь высветил физиономию человека-ксилофона.
— Конечно, Бог есть! — продолжил Иван. — Как без Бога. Разве важно имя его? Или безымянность?
— А заповеди? — развел руками батюшка.
— Ну не ваши же десять заповедей содержат мир! Да и верить ли нам в Скрижали?
— А во что? — неожиданно спросил губернатор. Ему очень хотелось, чтобы жена вернулась на место, а ее позор каким-нибудь образом забылся.
— В то, что смерти не существует!
— Вы этого не доказали!
— Ну, если наши сущности в основе своей неизменны, а прошлого и будущего не существует, то и смерти нет!
— Гипотеза! — выкрикнул кто-то недовольный.
— Сейчас я вам приведу пример, — улыбнулся человек-ксилофон.
Но здесь на балконе произошел какой-то шум, то ли дрался кто-то, покрикивая и постанывая, то ли еще что. Зрители партера не могли видеть, что случилось там, на дешевых местах, но Жагин за кулисами дал команду осветить ситуацию, подать на балкон тридцатипроцентное освещение.
Человек-ксилофон осекшись на полуслове, Настя с искореженным от ужаса лицом, конферансье Шарманский, вспомсостав и импресарио зачарованно наблюдали, как молодые люди в одинаковых костюмах вдруг стали терять востроносые человеческие очертания, постепенно превращаясь в птиц.
— Викентий… — почти безмолвно, одними губами проговорила Настя.
В зале не понимали, что происходит там, наверху. Интересовались: что случилось?
— Мордобитие? — вопрошали. — В чем заминочка?
Но через несколько мгновений лавина черных птиц в красных шапочках рухнула на зал. Часть пернатых вцепилась в волосы зрителям, вырывая растительность клочьями, а другая, более активная, устремилась к сцене. Во главе с вожаком часть стаи дятлов набросилась на человека-ксилофона и принялась неистово клевать его деревянную плоть. И не полироль брызнула на пол из расколов и трещин в карельской березе, а самая настоящая кровь. В зале завизжали женщины, а мужчины лишь одурело отмахивались.
— Сатана пришел! — возвестил громовой голос отца Исидора. — Сатана здесь правит бал!!!
Но на этом месте одна из птиц спикировала к служителю культа и в полете надорвала батюшке ухо, и он замолчал, удивленный. Просто замер столбом.
В зале и на сцене творилось невообразимое. Люди были дезориентированы, отмахивались от птиц сумбурно, ожидая атак со всех сторон. Птицы расклевали все лампочки в центральной люстре, а потом и во всей филармонии, и воцарилась полная темень. Возникло ощущение, будто конец света наступил. Некоторые мужчины от страха икали, а все женщины до единой визжали, охваченные общим ужасом. Дятлы, хорошо ориентируясь в темноте, вырывали из их ушей серьги и исчезали до следующей атаки. Мужчин просто клевали куда придется. Кто-то заорал во все горло:
— Мой глаз!!!
А на сцене, теряя кровь, глухо стонал человек-ксилофон. Изо всех щелей его раненого организма продолжала течь кровь. Руки, на которых он стоял, теряли силу, и казалось, что инструмент вот-вот рухнет, завалится, подломившись. Настю птицы почему-то не трогали, но она едва держалась на трясущихся ногах, закрыв лицо руками, наполненная бесконечным ужасом. Лишь один Жагин страха не испытывал, ловко уворачивался в темноте от дятлов, а некоторых умудрялся ловить руками — и тотчас об стену. Прикрывая ладонями почти лысый череп, он добрался до человека-ксилофона и, крепко взяв Настю за руку, тряхнув ее сильно, велел им играть самую что ни на есть напряженную музыку.
— Да-да, — растерянно отозвалась девушка.
— Играйте же! — разозлился Жагин и, поймав жирной рукой красноголовую птицу, оторвал ей башку. — Боритесь!!!
Настя взмахнула молоточками, а Иван, собравшись с силами, придал музыке одухотворенность. Настя почему-то заиграла Вагнера, и на сей раз музыка не потекла, а рухнула в зал лавиной еще большего ужаса, охватывая и людей, и птиц. Раненые, истекающие кровью люди завыли, замотали головами, а птицы рухнули между рядов, потеряв ориентацию. Валялись с открытыми клювами и лапами дергали.
Жагин, заткнув уши, прокричал:
— Действует!
Здесь глухой осветитель зачем-то вновь включил свою пушку и направил луч света в зал. Среди месива людей и птиц он вдруг отыскал дятла, усевшегося на голову отцу Исидору, совершенно не восприимчивому к общей панике, но стоящему колоссом в задумчивости глубокой. Дятел в свою очередь широко открыл клюв и… Истонченный до частоты, которую не слышит человеческое ухо, птичий голос, наполненный деструктивной магией, разрушил музыкальные гармонии ксилофона и воцарился над происходящим настоящим кошмаром.
Иван никогда не испытывал такого ужаса. Даже когда их с родителями автомобиль на огромной скорости влетел под экскаватор, смявшись при ударе по самые двери. Иван каким-то образом сумел сгруппироваться, почти мгновенно сложился на заднем сиденье. На него упали какие-то то ли шары, то ли мячи, достаточно тяжелые, с помощью таких они тренировались на занятиях по борьбе, укрепляя широчайшие мышцы спины. А потом он понял, что это головы его отца и матери. Тогда его и объял ужас. Он не мог кричать, не мог шевелиться. Просто сидел, обхватив родные головы, пока спасатели в течение трех часов доставали его из-под экскаватора. За ним тогда приехал друг отца и тренер Ивана косоротый Палыч. Он у него три месяца прожил, потом в общежитие переехал в спортивное.
И сейчас Иван потерял мысль и ощущение времени. В его мозгу вертелось лишь слово «антиматерия». Я — Вера!
Только на глухого осветителя Лаврентия Сергеевича голос хитрой птицы не действовал никак. Старик почуял, что все это безобразие происходит от этой пернатой дряни. Он не мог такого допустить в месте, где проработал четверть века, за что был удостоен японского слухового аппарата, который и сбыл за литр самогона на местном рынке по причине полной ненадобности. Работник сцены сноровисто спустился из световой ложи и по боковому проходу зашагал к источнику массового безумия. Ему удалось подкрасться незамеченным к дятлу, увлеченно поющему сатанинскую песнь. Лаврентий Сергеевич схватил тварь за горло, но красноголовый оказался на диво сильным и, словно жиром намазанный, вырвался из стариковских объятий, уронив перо прямо ему в руки, глянул злобно и, казалось, разумно, а затем, вспорхнув под потолок, кликнул дважды, созывая своих сородичей. Через минуту стая очухавшихся птиц черным вихрем взлетела под потолок, сделала два круга над партером и унеслась в вентиляционную шахту.