После того как все узнали о новом положении Джеммы, Оливер окончательно взял на себя дела семьи. Большую часть времени он проводил в магазинчике, поэтому для управления фермой нанял мистера Кроули. Новый управляющий был пятидесятилетним седеющим крестьянином, с большими красными руками и щетинистым подбородком. Свою ферму в соседней деревушке он недавно передал сыновьям и был чрезвычайно польщен, когда Оливер сам лично приехал к нему, чтобы предложить должность. У мистера Кроули, как обнаружила Джемма в самый первый день, было одно отличнейшее качество: с каждой проблемой он безупречно разбирался в течение пары минут. Расторопность, сообразительность и честность управляющего дали Джемме то, чего она как раз и желала больше всего на свете, – свободу.
Поэтому она не уставала благодарить Оливера. Тот смотрел на ее признательное веснушчатое личико с нежностью и целовал в нос. Если бы она не отворачивалась со смехом, он мог бы расцеловать каждую веснушку на ее теле. В эти мгновения Оливер так любил свою Джемму, что становилось больно дышать.
Казалось, что теперь, когда дела больше не докучали ей, Джемма должна стать полностью счастливой. К советам матери она прислушивалась не больше, чем обычно, Олли прекрасно понимал, что она сама решит, как для нее лучше. Ведь, в конце концов, она прожила без него как-то двадцать лет своей жизни. Тем более что привычная буйность ее куда-то пряталась, уходила, и Оливер надеялся, что это любовь к нему и их будущему ребенку заставляет Джемму присмиреть.
На самом деле ее задумчивость не имела никакого отношения к смирению. И к беременности. Джемма тосковала. Ее все чаще тревожило странное, непривычное ей ощущение: ее покинули. Ангел куда-то пропал и не торопился возвращаться. Обычно его присутствие было так же непреложно, как восход солнца, но в последнее время, с первых дней замужества, она перестала замечать рядом с собой его легкое дыхание. Последний раз она чувствовала его тогда, на вершине холма, впервые лежа в объятиях Оливера за несколько дней до свадьбы. Поделиться этой утратой Джемме было не с кем, любой счел бы, что она тронулась умом. Но разум ее был все так же чист, и именно этот разум говорил ей, что ангел куда-то исчез из мира вокруг.
Теперь, когда забот на ферме стало меньше, а беременность протекала легко и не доставляла никаких особенных неприятностей, Джемма чаще стала уходить к морю или на холмы. Оливеру, сделавшемуся теперь еще предусмотрительнее и заботливее, она отвечала отговоркой, что прогулки на свежем воздухе идут ей на пользу, что вредно сидеть в четырех стенах, и бог знает что еще. На самом деле она просто искала. В ней теплилась надежда, что, стоит ей сесть под сводом замка, или ступить на волнистую, как стиральная доска, песчаную отмель, или сорвать и растереть в руках веточку дикой мяты, – как она найдет его, своего невидимого ангела, хранившего ее столько лет, сколько она помнила саму себя, и даже больше. Но ее попытки были тщетными. Совсем отчаявшись, Джемма взяла машину и отправилась «на вершину мира», туда, куда впервые ехала за рулем: пешком пройти это расстояние становилось все тяжелее.
Оставив машину на тропинке, Джемма стала карабкаться вверх по крутому склону. Это была задача не из легких, тем более что живот в последнее время начинал мешать свободному передвижению, хоть Джемма и не показывала этого при родных. Она с улыбкой представила, как схватилась бы за сердце Кэтрин, если бы увидела ее сейчас, крепко уцепившуюся за серый выступ одной рукой и за пучок травы – другой. Нет, Кэтрин не суждено понять, что стихия ее дочери – пустоши, луга, развалины и холмы, она – само их порождение, и ничто здесь не может причинить ей вреда. Ей и ее ребенку.
Наконец Джемма перевела дыхание и опустилась на камень. Она не приходила сюда с того самого дня, как стала женщиной – прямо на этом мху. Сейчас, на исходе зимы, всюду свистел ветер, продирающий до костей, ненавистный ветер, и только здесь было тихо. Наверное, и правда давным-давно какой-нибудь сказочный великан сдвинул вместе два вогнутых валуна, чтобы положить на них свое спящее чадо, укрыть его от ветра, подумала Джемма. Сидеть на камне было холодно, и она поджала под себя ноги.
Отсюда открывался захватывающий, знакомый, но ничуть не менее волнительный от этого вид. Внизу разлилась каменистая равнина, вдалеке поблескивал окнами и крышами Локерстоун, в стороны тянулась гряда холмов. На отшибе были видны и развалины замка в миле к западу, и тоненькая излучина мелкой речушки. Джемма с детства любила сидеть здесь и чувствовать, что весь мир лежит у ее ног и принадлежит им двоим, ангелу и ей. Теперь она осталась одна…
И вдруг, словно в ответ на ее сетование, ангел подал ей знак, самый ощутимый за все свое существование. Джемма сейчас же поняла, со всей ослепительной ясностью осознала его замысел до конца. И со смехом подтвердила, что лучше он, пожалуй, придумать уже не мог.
Все изменилось. Задумчивость Джеммы сменилась кипучей энергией. Не было в доме дела, за которое она бы ни взялась. Но больше всего удовольствия ей стало доставлять, как ни удивительно, шитье. Она вдруг открыла в себе способности талантливой портнихи.
Началось все с того, что как-то утром после ухода Олли на работу она решила, что шить – занятие матерей, и поскольку она собирается стать матерью, и процесс скоро войдет в свою завершающую стадию, у нее есть последняя возможность познакомиться с ниткой и иголкой. Она разыскала в кладовке чемоданчик Кэтрин, где та на всякий случай хранила обрезки тканей и разные швейные принадлежности, и утащила его в спальню. Недолго думая, вытряхнула содержимое на ковер – и восхищенно замерла. Это было красивее для нее, чем стеклышки в калейдоскопе. И, что еще приятнее, стеклышки были неподвластны человеку, а эти лоскуты Джемма могла сложить в свой собственный узор. Она опустилась на колени посреди разноцветной головоломки.
Пока в голове роились образы, пальцы женщины сами нащупали игольницу в виде красно-желтой груши, быстро выбрали подходящую иглу, вдели нитку. Джемма потянула ее в рот, чтобы откусить, но тут же отдернула руку подальше:
– Джемма, – сказала она сама себе с улыбкой, и сердце почему-то защемило, – для этих целей есть ножницы…
Руки работали быстро и умело, будто только и делали, что шили всю свою жизнь с утра до вечера. Джемма сметывала вместе кусочки ткани, прикладывала их один к другому, вертела так и эдак, распарывала и собирала картинку заново, уже иначе. Она чуть было не пропустила обед, и только настойчивость Кэтрин заставила ее проглотить порцию супа и жареной камбалы, от запаха которой ее тут же замутило.
Собирая лоскуты, Джемма тихо напевала. Мелодия сама рождалась где-то в глубинах ее души. Она была то нежная, то торжественная, волнительная, и все твердила о чем-то. Сочинить такую сама Джемма не могла, поэтому была уверена, что где-то услышала ее, только вот не могла вспомнить, где именно. Оборвав мелодию на середине, она расстелила перед собой оконченную часть шитья и приложила руку к животу:
– Ну что, мое счастье, нравится тебе такая красота? Нравится… и мне нравится!
Вечером, когда Оливер готовился ко сну, Джемма расправила на кровати сшитое ею за день лоскутное одеяло. Зрелище было удивительное: разномастные ткани и узоры смотрелись не набором кусочков, а единым целым, цветастой волной, перетекающей с одного угла одеяла к противоположному. Оливер удивленно покосился на Джемму:
– Ты сама так?
Она гордо кивнула.
– А говорила, что не умеешь шить…
– Оказывается, умею. Но это только одеяло, платье-то я, наверное, не осилю…
Оливер поцеловал ее в нос:
– Вот за что я тебя люблю. Ты не умеешь скучать.
Признаться честно, Джемма ожидала большего восторга, по крайней мере, такого, какой выразила при виде одеяла бабушка Джеральдина. Но Оливер устал и не был склонен к похвалам. Джемма пообещала себе, что он еще восхитится ее умением. Когда-нибудь.
На следующий день она не вытерпела и, взяв синий «Остин», съездила в Труро за отрезом голубой фланели.
Незаметно промелькнуло несколько недель. Голубая фланель давно превратилась в руках Джеммы в хорошенький костюмчик для ребенка, пару чепчиков и основу для одеяльца. Розы были благополучно пересажены – в Локерстоун пришла весна. Земля стала черной, мягкой и рыхлой, ветер потеплел, в садах расцветали тысячи цветов, и воздух пропитывался их ароматами.
Джемма все шила. Как-то утром Роузи Сильвер, прикатившая, как и всегда, на велосипеде, протянула ей четыре модных журнала – Джемма выписала их незадолго до того.
– Что, Кэтрин собралась пополнить гардероб? – полюбопытствовала Роузи, и ее глаза выкатились чуточку сильнее.
– Нет, это я.
Роузи понимающе кивнула, хотя весь ее вид кричал об обратном: это и ежу известно, что Джемма Донован-Хорни не способна усидеть на месте и минуты – куда уж ей шить…
На следующий день она не вытерпела и, взяв синий «Остин», съездила в Труро за отрезом голубой фланели.
Незаметно промелькнуло несколько недель. Голубая фланель давно превратилась в руках Джеммы в хорошенький костюмчик для ребенка, пару чепчиков и основу для одеяльца. Розы были благополучно пересажены – в Локерстоун пришла весна. Земля стала черной, мягкой и рыхлой, ветер потеплел, в садах расцветали тысячи цветов, и воздух пропитывался их ароматами.
Джемма все шила. Как-то утром Роузи Сильвер, прикатившая, как и всегда, на велосипеде, протянула ей четыре модных журнала – Джемма выписала их незадолго до того.
– Что, Кэтрин собралась пополнить гардероб? – полюбопытствовала Роузи, и ее глаза выкатились чуточку сильнее.
– Нет, это я.
Роузи понимающе кивнула, хотя весь ее вид кричал об обратном: это и ежу известно, что Джемма Донован-Хорни не способна усидеть на месте и минуты – куда уж ей шить…
Просмотрев у себя в спальне журналы, Джемма решила, что непременно сошьет кое-что из увиденного. Только надо будет подождать до родов – ведь ее фигура изменится, и пока сложно предположить, как именно. Вместо наряда для себя она сшила костюм из светло-кремового твида для Олли. Тот наконец-то был потрясен. Джемме его реакция доставила изрядное удовольствие, но что и говорить, блондин Оливер смотрелся в этом приталенном пиджаке и узких брюках весьма эффектно.
– Мм, еще немного, и я заревную, – фыркнула Джемма, оглядывая его со всех сторон и с радостью замечая его восторженный взгляд. – Ты будешь расхаживать как распоследний щеголь, а твоя бедная жена будет перекатываться рядом, словно переспелая тыква.
– Зато твой щеголеватый муж любит тебя больше всего на свете, рыжая моя тыквочка, – расцеловал он ее руки. Джемма весело рассмеялась.
Девятнадцатого июня Джемма почувствовала небывалый прилив сил. Ей было по плечу сдвинуть пару холмов или повернуть вспять реку, ну или на крайний случай переставить все шкафы в доме. Джемма, уже превратившаяся к этому моменту в настоящий живот на ножках, обошла все свои прежние владения, не упустив из виду ни новый птичник, где кудахтали и кричали на разные голоса бестолковые куры, важные гуси и упитанные индюшки, ни коровник. Заглянула даже в сыроварню, где отдавал сейчас распоряжения мистер Кроули. Тот, увидев молодую хозяйку, улыбнулся и лукаво подмигнул:
– Что, миссис Хорни, проверяете меня?
– Скорее любуюсь, – покачала головой Джемма. – В проверке уж кто-кто, а вы не нуждаетесь.
Осознав, что тут ее присутствие не требуется, она вернулась в дом и принялась за уборку, а потом и за стирку. Бабушка увезла дедушку – Уильяма на прогулку к морю, Кэтрин ушла в Локерстоун за покупками, Оливер пропадал целый день в своем магазинчике – никто не мог ей помешать заниматься домашними делами, никто не мог заставить ее прилечь. Перестирав белье, Джемма подхватила тяжелый таз с простынями и направилась на задний двор.
Через двор были протянуты бельевые веревки. Джемма развесила простыни и выпрямилась, удовлетворенно разглядывая итог своей работы и машинально потирая рукой ноющую поясницу. Белые полотнища полоскались на ветру, от них остро веяло мыльной свежестью.
Она взяла опустевший таз, чтобы вернуться в дом, и в следующее мгновение резкая боль схватила низ живота. От неожиданности Джемма охнула и согнулась пополам, роняя таз, тот жалобно звякнул и покатился. Боль затихла, но тут же повторилась. Чтобы распрямиться и сделать шаг, Джемме понадобились все ее мужество и упорство.
Морщась от боли и быстро, мелко дыша, полусогнувшись, она медленно добралась до теплиц, откуда доносился голос мистера Кроули, и вцепилась в дверь.
– Мистер Кроули!
Он метнулся к ней и тотчас заметил ее мучную бледность.
– Что случилась, Джемма?
Джемма стиснула зубы и прошептала:
– Кажется, время пришло.
Мистер Кроули без дальнейших пояснений подхватил ее на руки, крякнув от натуги. Он был уже не молод, а Джемма никогда не славилась хрупкостью, тем более теперь, поправившись на двадцать шесть фунтов.
– Я сама, – попробовала протестовать она, но Кроули уже тащил ее в дом. Его лицо покраснело то ли от ее тяжести, то ли от волнения. Опустив женщину на кровать, он заколебался.
– Отправьте кого-нибудь за Оливером, – продолжала цедить она сквозь зубы. – И за мистером Нельсоном. Это врач. Маму можно не искать, она сама скоро вернется.
Натан Кроули, несмотря на напряженность момента, усмехнулся: эта девчонка все-таки прирожденный руководитель. Рожает, а указывает, будто он сам не догадается.
Но, не успев озвучить это, Кроули уже бросился к ней и похлопал по щекам.
– Эй-эй, девочка, ну-ка! Не смей так пугать старика…
Глаза Джеммы закрылись, щеки и губы помертвели. Она потеряла сознание.
Джемма стояла перед Домом. Это был большой красивый особняк, похожий на те, что она видела в том английско-шотландском городке. Как же он назывался? Джемма не могла вспомнить, сколько бы ни старалась. Плющ и жимолость вились по темной, словно затянутой серо-жемчужным бархатом, каменной стене. Окна походили на глаза, обращенные внутрь дома.
Кусты в палисаднике разрослись, заняв половину клумбы, где доцветали синие лобелии. Но осень захватила их в свой плен, и кусты медленно, с шелестом осыпались, роняя мелкую багряную листву.
Джемма шагнула на первую из шести ступеней, ведущих в дом. Плита почти полностью ушла в рыхлую осеннюю землю, и на нее со всех сторон наползала непобедимая трава. Прежде чем нога коснулась второй ступени, дверь Дома распахнулась.
Яркий свет ударил по глазам. Джемма хотела рассмотреть человека, сбежавшего к ней по ступеням, но глаза щурились и не желали открываться. Ее пальцы сжала его крепкая теплая рука с сильными пальцами, и Джемма радостно встрепенулась. Рука потянула ее. Джемма безропотно повиновалась и пошла, ведомая, покорная, все дальше и дальше от Дома, плечом к плечу с ним, по аллее, на которой не слышно шагов.
– Почему она так долго без сознания? С ней что-то не так? Ей больно? – Оливер засыпал вопросами мистера Нельсона.
– Я… – неуверенно начал врач, но тут ресницы Джеммы задрожали. Она очнулась и тут же села на кровати, но новая схватка, сильнее предыдущих, отбросила ее обратно на подушки.
– Джемма, я здесь! – Оливер схватил ее руку. – Ничего не бойся!
Кэтрин, дрожащая от волнения в углу, приблизилась к постели и заглянула дочери в лицо.
– А, ну вот вы и очнулись. Я был уверен, что это ненадолго, – тут же нашелся мистер Нельсон, неуверенность испарилась, и к нему вернулся его деловитый вид. – А теперь мы попросим будущего папашу удалиться, да?
Оливер заупрямился:
– Разве это так необходимо? Я хочу остаться!
– Нет, Олли, не надо, – тихо, но убедительно пробормотала Джемма, стараясь не вскрикнуть от боли. – Все хорошо. Иди.
Оливер закивал головой, с тревогой поцеловал ее и почти выбежал за дверь. Осознав, что можно больше не сдерживаться, Джемма протяжно, низко застонала. У Кэтрин волосы зашевелились от этого звука – так, наверное, стонали в родах самки диких животных. Все ее знакомые женщины, наоборот, пронзительно вскрикивали.
Низкий утробный стон повторился. Кэтрин захотелось зажать руками уши, но она поняла, что не имеет права – ведь это мучается ее дочь! Она села на край кровати и рукой обтерла росинки пота, мелко поблескивавшие на веснушчатом лбу и верхней губе. Рядом суетилась с медицинскими инструментами, бинтами и водой дородная акушерка, вызванная Нельсоном в помощь.
Мистер Нельсон нырнул под простыню:
– Так, уже лучше. Дышим глубоко и медленно, давай как я: вдох… и вы-ы-ыдох.
В Джемминых потемневших глазах сверкнуло раздражение. Кэтрин погладила ее плечо.
– Мама, уйди. Не хочу, чтобы ты видела меня такой.
– Доченька, Джемма, что ты такое…
– Уйди, мама, так будет лучше, – Джемма глубоко вздохнула. Кэтрин огорченно кивнула и вышла.
– А вы странная, – улыбнулся мимоходом Нельсон, натягивая медицинские перчатки. – Всех выставить за дверь… Обычно дамы, наоборот, держатся за родных… ну что, сделаем укольчик обезболивающий, а?
– Никаких уколов, – свирепо остановила его Джемма. – Я сама.
«Вот ведь бестия», – поразился про себя Нельсон.
– Современная медицина, – начал было он, но замолчал, остановленный ее яростным, звериным взглядом. Акушерка, немолодая и явно более опытная, наоборот, усмехнулась и крепко сжала ее руку:
– Молодец, девочка. Давай покажем сейчас мужикам, как это – рожать! Покажем?
Джемма скосилась на акушерку. Кажется, с этой женщиной у нее установилось взаимопонимание. Ее губы дрогнули, но в этот момент схватка стиснула ее внутренности, и из горла опять раздался этот страшный гулкий протяжный стон.
Кэтрин, прислонившись с той стороны к двери, услышала звук, от которого по спине пошли мурашки, и тут же бросилась в гостиную. Оливер, следовавший по пятам, ощутил, как внутри все начинает содрогаться: таким непонятным было зрелище, развернувшееся перед ним. Кэтрин распахивала дверцы книжных и платяных шкафов, выдвигала ящики старого резного комода, раздвигала створки буфета. Вся комната стала неприютной, как после разорения, ощетинившейся. Дедушка Уильям и бабушка Джеральдина не удивлялись, как будто такое поведение Кэтрин было в порядке вещей. В ее методичности, сосредоточенности, с которой она выполняла однообразные, заведомо бессмысленные действия, было что-то от язычества – и безумия. Наконец, Кэтрин распахнула и окна в гостиной – и перешла в следующую комнату.