Он шагнул на первую из шести мраморных ступеней. Она наполовину вросла в землю, и на нее со всех сторон наползала трава. Сделав этот единственный шаг, он остановился. Того человека, что несся сейчас по аллее, от этого, стоящего на первой ступени, отделяла бесконечность.
Потому что он вспомнил.
Он вспомнил все.
Перед ним промелькнула его первая жизнь, в стране оптимистов и злодеев, и эта жизнь через пелену времени показалась нереальной. Промелькнула и вторая, с недавним, очень печальным концом и утратой, которую он не смог пережить. И он понял, что это за чувство, выросшее больше его самого, такое щемящее, болезненное и прекрасное. Унять боль – значило подняться на крыльцо. Так просто.
Он взбежал по ступеням и распахнул дверь.
За дверью стояла она. Бесконечно любимая, неотделимая, вечная. На краю его памяти вспыхнул образ: она встречает его с работы, в маленьком миниатюрном тельце и с шаловливым лицом в обрамлении растрепанных черных волос. Или другой: она торопится к нему по изгибу холма, высокая, рослая, и нос весь в веснушках, а на щеках ямочки. Два этих образа наплыли один на другой, потому что он не мог решить, в каком обличье она лучше. Этот вопрос был обречен на провал: она прекрасна, и ее внешний облик не играет никакой роли, это не более чем привычка. Сейчас она стояла перед ним, счастливая, сотканная не из плоти, а из света. Он видел только глаза. Глаза ее души. Все ее лицо было неясно, зыбко, оно менялось, шло рябью, даже не пытаясь застыть в одном из двух знакомых ему вариантов. Он знал, что и она видит его так же.
Они слились. Он и она больше не были разделены и видели все вокруг таким, каково оно в действительности. В настоящей действительности. Из обрывков человеческой памяти мелькали их человеческие лица, их встречи, их мысли – одни на двоих.
Рядом вспыхнула и заискрилась знакомая вещица, оттуда, из далекого материального мира. Лунная капля, обвитая солнечным металлом. Их единство, воплощенное в предмете. Рядом соткалось из воздуха обручальное кольцо. Это были ее мысли, которые он видел так же отчетливо, как и свои. Этим она говорила ему:
– Видишь, мы вместе. И эти предметы – это тоже мы, мы знали, что вместе, еще тогда, когда были на земле и не знали вообще ничего, в каждой нашей жизни.
– Когда любишь, знаешь все. Все самое главное.
Дом ждал. Он был неясной дымкой вокруг двух душ. Он содержал в себе все многообразие форм и предметов. Как белый лист вмещает в себе миллион не нарисованных на нем образов, так и Дом по их желанию мог превратиться во что угодно. Но этого желания не было.
«Зачем цепляться за предметы, места, пространства. Какая нам разница…» – думали они.
Вокруг все тонуло в ярком мареве. Это было небо, такое, каким его никогда не видит человек. Жаркий солнечный свет в синеве, зыбкий теплый янтарь, ослепительное сияние. Они парили, плыли, купались в небесном огне.
Мимо, рядом, внутри и одновременно снаружи роились неисчислимые множества Идей. Все человеческое происходило Сейчас, потому что не было ни прошлого, ни будущего. Сейчас на земле, далеко-далеко, человек брал в руки палку-копалку, изобретал самолет, рождался и умирал. Сейчас Платону открылось то же самое, что и им, и Данте начал свою «Божественную комедию», и возводился Стоунхендж, и заселялись соседние планеты, и они вместе с Пифагором слушали музыку сфер – Пифагор слышал только отзвук, а они были растворены внутри ее… Идеи плыли, неизменные, вечные. Те, что известны человеку, и те, что еще станут известны, и те, которые никогда даже не появятся на людском пути. Они все были рядом, единым целым, одним сверкающим вихрем мыслей, творений, форм, жизней, судеб, событий, войн и перемирий, рождений, написанных и ненаписанных книг, симфоний, картин. Все уже было решено, пройдено, и еще ничего не началось, и было в самом разгаре. Вселенная начиналась, и кончалась, и длилась – сейчас, здесь, в этот самый момент, которому не было конца.
– Всегда хотела узнать, что такое гениальность… – подумала она ему. – Оказывается, это возможность еще во время человеческой жизни заглянуть сюда… Никто из живущих здесь не бывает, только стоит на пороге и в щелочку подсматривает. Но это и называется откровением… Как запрокинуть голову и увидеть в небе падающую звезду.
Она сама поразилась такому плоскому сравнению. Ни одного из человеческих языков, которые на самом деле были одним и тем же языком, не хватало, чтобы описать хотя бы малую толику того, что открылось им сейчас, в мире идей. В этом мире они, он и она, видели луну, покачивающуюся вместе с солнцем, так близко, что светила почти сливались. Ночь была то же самое, что и день. Верх и низ – просто слова. Ни границы, ни начала, ни конца. Бесконечность, вечность – все это даже отдаленно не объяснило бы то, что видели сейчас они, две души, которые обрели друг друга.
Они плыли. Земной тропический тайфун, крутясь вокруг, бережно покачивал их. Мелькнувшая грозовая молния тут же и застыла, освещая своим светом их то исчезающие, то появляющиеся лица. Они привычно разъединились и приняли более-менее человеческие очертания – чтобы взяться за руки и прогуляться. Облако под ногами напоминало клочья мыльной пены.
Она зачерпнула целую пригоршню облака и запустила в него, хохоча. По небесам раскатился, звеня, ее веселый смех. Он поймал обрывок облака и дунул на него: тот стал самостоятельным облачком и уплыл куда-то. Они вместе подумали: может, сейчас кто-то с земли увидит его. Но вряд ли… Тогда они вместе соорудили большую тучу – сизую, пронзенную снопом солнечных лучей, – и пустили вдаль, в надежде, что хоть один человек там, вдалеке, заметит ее и почувствует прекрасное. Пусть только на секунду.
Она потрогала рукой радугу. Лизнула. На вкус радуга была… ни с чем из земного не сравнима. Но вкусная.
– Ты смешная. И любимая.
Безмятежность. Счастье. Растворение.
Они вернулись в Дом. Или Дом возник вокруг них – по одной только мысли.
Она откинулась на диванные подушки и обвела глазами обстановку. Чем сильнее она вглядывалась, тем больше вокруг становилось вещей. Кувшин с клюквенным морсом, картина, занавеси на окнах, деревянные панели на стенах, резной шкаф, позвякивающая от ветерка люстра, мягкий ковер, паркет, кровать под полупрозрачным балдахином. Вешалка на стене, рояль, чайник, герань в горшке…
– Стой-стой, – засмеялся он. – Зачем все это? А как же радуга? Не хочешь съесть ее всю? Обставить дом – это так по-земному…
– Почему бы и нет? Женщины так любят вить гнездо.
Они хитро переглянулись. Конечно, это было только баловство. Ее душа всегда отличалась озорством, только теперь можно было это не скрывать. Да и не получилось бы скрыть – все ограничения оказались забыты, точнее, их никогда не существовало. Вечность баюкала их и позволяла делать все что угодно.
Она могла начать готовить ужин. И еда была бы вкусной и приносила удовольствие.
Он мог собрать для нее полевые цветы. И они пахли бы в меру остро, но не навязчиво.
Она могла бы подвесить Полярную звезду у кровати, чтобы та освещала их спальню одним бесконечным вечером.
Они могли бы смотреть на закат, на луну, на море, гулять в горах или по линии прибоя, играть в снежки на Эвересте или собирать сокровища на дне древних морей. Они знали, существовала ли Атлантида (существует? будет существовать?), и видели своими глазами постройку пирамид.
Они получили ответы на все вопросы.
Вода была мокрой. Снег – холодным. Песок сыпался между пальцев, цветы распускались и увядали, и на их месте вырастали новые цветы. Облака бежали по кругу, меняясь, переливаясь из одного в другое. Млечный Путь мерцал туманностью, не важно, качался ли он над головой или под ногами. Все дары мира, вся его красота, все его идеи, тайны – все восставало перед ними, одинаково удивительное, очевидное и близкое. Это не могло надоесть, чувства не утрачивали свою остроту, ясность, чуткость. Все ощущения были равными для них двоих, все мысли, стремления, малейшие движения – согласие и гармония.
И был вечер, и было утро… И подул ветер. Сначала потянуло легким сквозняком по ногам. Она босыми ступнями почувствовала его первой. И печально вздохнула. Таков был закон, придуманный не ими. Тем, кто создал этот мир, кто сам был этим миром.
Пока они гуляли в вечности, уже забылось, что есть земля, люди, человеческий путь. И что все это вокруг – лишь награда за любовь, за жизнь, прожитую без зла. Теперь им припоминалось все очень смутно. Но главное, что они и там встречали друг друга.
«У меня найдется сил разыскать тебя, – подумали они оба, сливаясь на мгновение. – Я рядом с тобой. Только не делай глупостей, только не оступись»…
Ветер подул сильнее, и дверь Дома не выдержала, распахнулась.
Поток воздуха влек их за собой. Они вышли, держась за руки, и спустились по ступеням плечо к плечу. Только тогда их подхватило и понесло в разные стороны. Пока туман не сгустился, они смотрели друг на друга. Но наступил момент, когда все завертелось волчком и пропало.
Часть шестая-
Аэропорт
Москва, Россия. Монреаль, Канада. Наши дни
Это был последний день перед отпуском. Инна только что оформила путевку очередному клиенту и пожелала ему с супругой приятного отдыха – в этот раз на Бали. Клиент вышел, а Инна устало откинулась на сиденье офисного стула. Ее напарница Аллочка сбежала час назад, так что в кабинете она осталась одна.
Люди, побывав в этой комнате, разлетались кто куда: Франция, Германия, Таиланд, Мальдивы, Сейшелы – да мало ли прекрасных мест на свете! Инка всегда оставалась здесь, в душном замкнутом пространстве с плохо работающим кондиционером, сильно греющимся компьютером и диффенбахией в горшке. Заученно улыбаясь, она расписывала прелести пляжного – или активного – отдыха в выбранной стране, отели, экскурсии, анимацию. И втайне вздыхала.
Ее зарплаты хватало не на многое. Жила семья Инны на пенсию мамы, Алевтины Сергеевны, зарплату папы, Антона Ивановича, учителя географии, и на ее. Вроде бы внушительная сумма, но за вычетом квартплаты, еды, бензина и запчастей рассыпающейся на ходу старенькой «шестерки»… Инна каждый раз удивлялась: куда же подевались деньги? Копить никто из них не умел, и денег всегда было впритык. С трудом выкраивалось на сапоги, куртку взамен изношенной, новый диван вместо окончательно продавленного за долгие годы пользования. Правда, пару раз за свои двадцать пять лет девушка ухитрилась слетать в Турцию и один раз – в Египет, но этим все путешествия и ограничились. Не было и мысли позволить себе, например, трансатлантический перелет. А ведь этого хотелось Инне больше всего. Ей почему-то казалось, что там, за Атлантикой, ее ждет совсем другой мир…
Глаза Инны невольно обратились к большой глянцевой карте мира, висящей на стене. Желтые, сиреневые, розовые, зеленые, оранжевые и фиолетовые пятна стран и континентов, и вокруг всего этого – густая синева океанов. Мир такой огромный, такой загадочный, такой манящий. Инне не верилось, что на его карте больше не осталось белых пятен, такого просто не может быть! Скорее она бы поверила в то, что человеческая самоуверенность убеждает в этом каждого из жителей планеты: все открыто, все известно, пожалуйте, убедитесь. Если бы самой начать убеждаться, наверняка нашлось бы что-то неведомое. Если бы.
Мир манил к себе Инну начиная с ее любознательного детства. Первым словом Инны было «земля» – наверное, оттого, что отец, не зная, чем занять грудного ребенка, часто крутил перед ней старый советский глобус, немного потертый с одного бока и поэтому списанный из школы и принесенный Антоном Ивановичем домой. Перед густо-каштановыми глазенками девочки мелькали острова, реки, материки. Это зачаровывало сильнее, чем сказки, – и Инна могла рассматривать маленькую планетку часами.
На десять лет, первый юбилей, папа преподнес ей неслыханный подарок: глобус с подсветкой. Они тогда только-только появились и стоили баснословно дорого. Без подсветки это был глобус с физической картой, а при свете вся суша расчерчивалась границами государств и окрашивалась в разные цвета, словно расшитая заплатками. Долгими ночами, пока не просыпалась мама, Инна щелкала выключателем глобуса и смотрела. Мельчайшие крапинки островов превращались в ее воображении в далекие берега, где на песок ложатся волны, или ревет в скалах шторм. Кергелен, Сырдарья, Сент-Люсия, Антананариву, Фиджи, Туамоту, Рейкьявик – названия будоражили, сводили с ума.
Инна много читала. С тех пор как в руки попался «Остров сокровищ» Стивенсона, она не переставала читать. Рафаэль Сабатини, Фенимор Купер, Райдер Хаггард были ее вечными спутниками. С ними она забывала обо всем, с головой окуналась в приключения на таинственных землях, и ей порой казалось, что все это происходит с ней самой, сейчас, просто в другом, каком-то параллельном пространстве. Любимые Тристан и Изольда, Гвиневра и Ланселот были для нее больше друзьями, чем персонажами, ведь Инна перечитывала истории о них столько раз, что выучила наизусть. И иногда ей даже начинало казаться, что она знала эти истории еще до того, как первый раз прочла.
Инна решила быть ближе к миру. И после школы выбрала себе профессию менеджера по туризму. Однако это оказалось не так интересно, как ночью вглядываться в очертания неведомых земель. Редко кто из клиентов собирался не по проторенной дорожке, чаще это были все те же Турция и Египет. А она и вовсе раз за разом оставалась тут, в Москве.
…Девушка очнулась и посмотрела на часы. Пора закрываться. Отдав ключи от офиса охраннику, она вышла на шумную гудящую улицу.
У Инны начался отпуск, и теоретически она была свободна как ветер. На практике же завтра ей предстояло ехать в маленький поселок Пряслень, затерявшийся среди полей Черноземья, и продавать там старый домишко, оставшийся в наследство от недавно умершей бабушки Лиды.
Оставалось решить еще один маленький, но очень неприятный вопрос. Вопрос звали Артемом.
Они встречались уже пару месяцев. Артем казался Инне вполне симпатичным парнем. Он работал в головном офисе их турагентства и оказался более настойчивым, чем другие ее поклонники, поэтому-то девушка и пошла на сближение. Она все прислушивалась, когда же при звуке его шагов у нее затрясутся коленки – или что там должно случиться, если влюблена? Но коленки были все так же спокойны, да и сердце не торопилось выпрыгивать из груди.
Иногда Инна задавалась этим вопросом: как чувствует себя влюбленный человек? Не просто симпатизирующий кому-то, а страстно влюбленный, испытывающий это главное в жизни чувство – любовь. Она была повсюду, в кино, книгах, рассказах немногочисленных подруг. Казалось, только к Инне любовь все еще не нашла тропинку. Так странно! Инна много читала и в свое время проглотила не один десяток романов в цветочных мягких обложках с сердечками. Прекрасные героини и сильные герои, они встречались и порождали вокруг себя непрекращающийся фейерверк, а послесловие или эпилог обычно твердили, что это светопреставление не утихло и с годами, и с многочисленными беременностями героини. Ну даже если не брать во внимание простые мелодрамы и любовные романы… Инна обожала Ремарка. Не одну ночь она рыдала в подушку, страдая за его героев. Вот кто умел любить, так сильно, что сама смерть не могла растоптать эту любовь. Вот кто был чист душой, честен и смел. Такими и должны быть настоящие люди, думала она.
Сначала Инна была уверена, что все то, что пишут про любовь, правда, и иначе просто не может быть. Она для успокоения влюблялась в одноклассников и однокурсников, но это не было даже отдаленно похоже на фейерверк. Постепенно она стала разочаровываться. Юленька Самгина, подруга Инны по институту туризма, пышечка с веселыми светлыми кудряшками и жизнерадостным нравом, почти каждый месяц звонила и, захлебываясь словами, долго и многословно описывала нового парня, с которым у нее «все серьезно». Инна даже в чем-то завидовала ей: такие чувства, такой накал! Не важно, что проходило все это через месяц или, в крайней случае, через три. Главное, что во время своей короткой любви Юленька была готова и в огонь и в воду за своим избранником. Она описывала его глаза, прическу, стиль одежды, словечки, места свиданий с ним, вопросы, которые он задавал, и ее ответы – и еще миллион различных подробностей. Это было совсем уж удивительно. Когда на свидание ходила Инна, она потом почти ничего не помнила. Весь вечер она чаще всего вполуха слушала самые непримечательные монологи, ковыряясь в дежурном салате «Цезарь» и панакоте или потягивая не менее дежурный мохито. Обычно она не запоминала ни одежду своего спутника, ни предмет разговора.
– Значит, пока не твое! – пожимала плечами Юленька. – Наступит момент, и ты…
Но момент не наступал. Инне было понятно все, о чем повествовали любимые авторы. Она знала, что такое любовь, ведь родителей-то она любила! Но мужчину… Ей казалось, что наступит такой день или вечер, когда она столкнется с ним лицом к лицу и поймет все и сразу. И не будет этих глупых разговоров ни о чем, стеснения, томительного молчания, условностей, предрассудков.
У нее не было недостатка в ухажерах. С некоторыми дело не шло дальше первого свидания, с кем-то она проводила несколько ночей. И все прислушивалась. Вокруг было так пусто, будто никого и вовсе не было рядом с нею, ни в темноте кинотеатра, ни в глухоте смятой остывающей постели.
Артем долго добивался внимания Инны. Этот улыбчивый шатен, высоченный, широкоплечий, был мечтой любой девушки. Нормальной девушки. Когда его увидела Юленька, она замерла на полуслове, за спиной у него показала Инне два больших пальца, а потом, наедине с подругой, томно закатила глаза:
– Он просто бог! Красавчик, да еще с мозгами и работой. Вот везет некоторым…
Да уж, повезло. Вчера Артем как бы невзначай сказал, что вскоре собирается познакомить ее с родителями и не прочь сам представиться ее папе и маме. Инна быстро перевела разговор на другую тему, а внутренне только разочарованно простонала. Пора. Пора заканчивать все это.