– Вася, присмотри за сестрой две минуты. Я полотенце чистое принесу, – попросила мама.
Когда она зашла в ванную с полотенцем, то чуть в обморок не упала. Вася запихивал меня в стиральную машину, а я упиралась ногами. Он пытался меня засунуть сначала головой вперед, а потом ногами.
– Что ты делаешь? – закричала мама.
– Хочу постирать Симу. Ты сама говорила, что ее стирать целиком надо, – ответил Вася.
– Ты с ума сошел? Немедленно вытащи ее оттуда! – закричала мама.
– А ей даже нравится, – пожал плечами Вася. – Смотри, она улыбается и сама пытается залезть в барабан.
– Васечка, это же твоя сестра. Зачем ты с ней так?
– Ты же говоришь – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось... – обиделся Вася.
– Ты сейчас кого имеешь в виду? Себя или Симу? – уточнила мама.
Все знакомые и друзья считают, что маме с папой страшно повезло. Потому что папа – самый идеальный папа на свете. Еще когда мама была беременная, папа каждое утро, после того как отводил Васю в школу, выводил маму гулять по парку. Мама больше беспокоилась о своей фигуре и весе, чем о полезности прогулок. Она бегала по парку или ходила быстрым шагом почти до конца беременности, надеясь не поправиться слишком сильно. На ее фигуре, кстати, это никак не отразилось – она набрала двадцать килограммов, потому что после прогулок ела с удвоенным аппетитом.
Она в то время даже кормила синичек семечками и любовалась природой.
– Какой ужас! – восклицала мама. – Я же терпеть не могу пейзажи!
– Это пройдет, – грустно отвечал папа. – Ты родишь и перестанешь замечать прекрасное. Вот это дерево, свет, листья... Симочка, смотри, какая красота, – говорил он, наклоняясь к маминому животу и шепча ей в пупок.
– Прекрати, я чувствую себя идиоткой, – возмущалась мама.
Однажды, когда мама была уже месяце на восьмом, она сидела на лавочке в парке и горько плакала. Просто так, без причины. Папа пытался ее успокоить, но мама плакала еще сильнее. К ней подходили прохожие и спрашивали, что случилось, не нужна ли помощь? Мама заливалась слезами.
– Чего ты плачешь? – подошла к ней пожилая женщина.
– Не знаю, – ответила мама.
– Слушай, да ты, наверное, беременная! – воскликнула женщина.
Мама тут же замолчала и начала хохотать. Папа смотрел на нее с ужасом. И на женщину тоже – не заметить мамин живот было невозможно.
– Не переживайте, я акушеркой много лет проработала, – шепнула ему женщина и подмигнула. А мама продолжала хохотать.
Мама вообще была очень смешная во время беременности. Она вычитала в каком-то журнале, что с каждой беременностью мозг женщины усыхает на двадцать пять процентов, и тут же в это поверила. Она всем рассказывала, что у нее осталась только половина серого вещества и ей простительно буквально все – говорить глупости, есть, что захочется, спать, когда захочется, и капризничать.
– У меня изжога ужасная, – жаловалась мама папе. – Сима на желудок давит. (То, что я – Сима, родители придумали, когда у меня еще пол не определялся. Они вообще очень ответственные, все делают заранее.)
– Это не Сима, а селедка из ресторана, – буркнул Вася. – Если бы я столько съел, то умер бы от переедания.
– Да, Марусь, ты, наверное, в ресторане переела просто. Выпей таблетку, и все, – поддержал Васю папа.
– Я не переела! Мне плохо! – возмутилась мама.
– Конечно, плохо, – отозвался Вася. – Ты съела три салата, два вторых и пирожков штук десять.
– Еще два пирожных, – добавил папа.
– А вам что, жалко? Я была голодная! – чуть не плакала мама.
– Ты просто не смешивай оливье с винегретом и селедкой под шубой, – посоветовал папа. – Симочка, тебе там плохо, да? – нагнулся он к маминому животу и начал шептать в пупок: – Мама вредной еды наелась, а ты теперь мучаешься. Ничего, сейчас я маме дам таблетку, и все пройдет.
– Никто меня не понимает, никто... – пожаловалась мама.
– И не говори, у меня та же фигня, – поддержал ее Вася.
Папа принес маме таблетку и сам съел две, потому что у него тоже тут же началась изжога от излишней впечатлительности.
У мамы во время беременности не было депрессии и скачков настроения. Она сидела на диване, обложившись подушками, ела мороженое и отлично себя чувствовала. Зато папа по вечерам перебирал семейные фотографии и плакал. Он вообще за время маминой беременности стал плаксив и сентиментален. У всех знакомых и коллег спрашивал про детей – как едят, как учатся, как здоровье, отчего все вокруг считали его самым внимательным и чутким на свете. На самом деле в тот момент папу ничего не интересовало, кроме детей.
Однажды он пришел на совещание, где все были в галстуках и говорили о чем-то очень-очень важном. Он сидел рядом с женщиной, которая была самой большой начальницей, слывшей жесткой, циничной и бессердечной. В ее присутствии все просто цепенели.
– Какая неделя? – озабоченным шепотом спросил папа начальницу.
– Восемнадцатая, – ответила тихо начальница, изменившись в лице. – Откуда вы знаете? Никто не знает!
– Я вижу... – проникновенно ответил папа. – Как вы себя чувствуете? Отеки? На УЗИ все в порядке? Может, водички? Или окно открыть? Здесь душновато.
Начальница прямо при всех начала шмыгать носом, забыв про цифры, графики и динамику роста. Она под столом скинула туфли, а папа незаметно подложил ей под спину свой мягкий портфель. Все совещание они сидели и шептались о беременности, предстоящих родах, сложном выборе роддома и педиатра. А их коллеги думали, что они говорят о работе, и после совещания все подходили к папе и осторожно спрашивали – не ждать ли волны увольнений и вообще чего ждать? Папа отшучивался и отмалчивался, из-за чего все остальные заподозрили неладное. А эта начальница до сих пор присылает папе по электронной почте фотографии своего новорожденного сына и советуется с ним по рабочим вопросам, считая, что раз мужчина так разбирается в беременности и так любит детей, то уж в работе ему нет равных.
Еще у папы появилась присказка. Что бы ни случилось, он всегда всем говорит:
– Лишь бы детки были здоровы, – после чего улыбается и смотрит куда-то вдаль. И все считают его самым мудрым на свете.
– Хочу в кино, – сказала мама папе.
– Ты уверена? – осторожно спросил он.
– Да, хочу в кино!
Дело в том, что беременной и только родившей маме нельзя ходить в кино – это всегда плохо заканчивается. Когда она носила Васю, папа повел ее смотреть фильм с Николь Кидман «Мулен Руж». Мама весь фильм прорыдала навзрыд. Когда они вышли из кинотеатра, она подняла к папе страдальческое лицо и сказала:
– У нас с тобой не такая любовь! Я от тебя ухожу!
Папа чуть не сошел с ума, вытаскивая беременную маму из пойманной попутки.
Уже когда мама родила меня, папа решил ее развеять и повел на романтическую комедию «Письма к Джульетте». Весь фильм мама истерично хохотала, а когда вышла из кинотеатра, поинтересовалась:
– И что ты хотел этим сказать?
– Ничего, – опешил папа.
– Ну да, ну да... – проговорила мама. – Значит, ты не веришь в любовь... Ну да, я все поняла...
Папа застонал и опять чуть не сошел с ума.
– Папа, только не урони ее! – закричал Вася, когда папе вручили меня в роддоме.
Я была красная, с опухшими глазами.
Папа вцепился в меня так, будто я могла исчезнуть в любую минуту. За край конверта меня держал Вася.
– Что у нее с глазками? – спросил папа, когда сел в машину.
Один глаз у меня заплыл и не открывался.
– Папа, она красавица, – обиженно сказал Вася, – а глаза у нее вырастут.
Дома Вася взял меня на руки.
– Придерживай ей головку, – сказала мама.
– Хорошо, – согласился Вася и взял меня за голову, отпустив ноги. – А голова у нее тяжелее, чем ноги.
– Правильно, – кивнула мама. – Поэтому нужно следить, чтобы она не упала. Падать она будет головой вниз, а это очень опасно, у нее еще родничок открыт.
– Всем головой вниз падать опасно, – заметил Вася. – Не только младенцам. А что такое родничок?
Мама взяла Васину руку и положила на мою голову.
– Чувствуешь? Пульсирует.
– Чувствую. – Вася держал руку и даже боялся дышать. – Это как сердце, только быстрее стучит.
Одну руку он держал на моей голове, а вторую положил себе на грудь. Мне кажется, в этот момент я его и полюбила. Мы стучали одновременно. А еще Вася очень ласково погладил меня по животику.
Я тогда ничего не понимала, но все чувствовала. Когда меня брал на руки папа, я знала, что он меня немножко боится и не знает, что со мной делать. То есть знает, конечно, но все равно боится.
– Кто придумал эти ползунки? – ругался папа, пытаясь разобраться с застежками. – Почему они на спине застегиваются?
– Это удобно, – отвечала мама, – не надо все снимать. Просто на попе расстегни.
– Здесь слишком много кнопочек. – Папа пытался застегнуть ползунки. Не получалось.
– Это не перед, а зад. – Мама забрала меня. – Видишь, здесь рисунок.
– Это не перед, а зад. – Мама забрала меня. – Видишь, здесь рисунок.
– Там тоже рисунок, – не унимался папа. – Как он запахивается? Направо или налево?
– Не знаю. Я застегиваю и все, – ответила мама.
Когда на руки меня берет мама, я успокаиваюсь – мама ничего никогда не боится и все про меня понимает. И про Васю тоже. А даже если не понимает, то чувствует. Как и что нужно сделать.
Когда я только родилась, мама подолгу сидела над моей кроваткой и внимательно меня рассматривала. Папа тоже.
– Только не нос бабы Хаси, только не нос бабы Хаси, – шептала мама, – больше ни о чем не прошу. Нет, еще одно – только не подбородок тети Шуры. Пожалуйста.
Баба Хася и тетя Шура не смогли выйти замуж, потому что у одной был выдающийся нос, а у другой – мужской волевой подбородок. Эти фамильные черты в комплекте доставались по наследству всем мужчинам по линии папы, а женщинам выпадало что-то одно – или нос, или подбородок. И если мужчины в папином роду женились рано и не испытывали недостатка в избранницах, то женщины все как одна страдали. В неудачном или позднем замужестве были виноваты или баба Хася, или тетя Шура. Их фотографии, кстати, в семейном архиве не сохранились и рассказы о выдающемся носе и подбородке передавались из уст в уста через поколения, так что сравнить, насколько длинным был нос бабы Хаси и насколько мужественным подбородок тети Шуры было невозможно.
Однажды одна из троюродных племянниц папы, Катечка, которой достался нос бабы Хаси, решилась на пластическую операцию. Нос она пожелала не просто укоротить, а сделать курносым. Катечку после операции родственники демонстративно перестали узнавать, как будто она совершила страшное преступление. Особенно Катечке и ее маме, которая была виновна в том, что не отговорила дочь от операции, доставалось от пожилых тетушек и бабушек – в старости они все как одна страдали Альцгеймером, но очень выборочно, только в те моменты, когда им этого хотелось. А в обычной жизни сохраняли ясность ума и разумный скепсис.
– Кто это? – спрашивала одна из тетушек, тыча пальцем в Катечку.
– Тетя, это я, Катя, – понуро отвечала Катя.
– Тебя бросил муж, что ты так выглядишь? – интересовалась тетушка, сверкая глазами и готовя очередную язвительную фразу.
Дело было в том, что Катечку действительно бросил муж. Прямо после операции. Ушел к другой, носатой, как рассказывала Катечкина мама.
Катя начинала подхлюпывать новым носом, который ей совершенно не шел.
– Перестань страдать, – строго одергивала ее тетушка. – Я тебе скажу за твоего мужа. У него был не подбородок, а индюшачий зоб. А мужчина без подбородка – это диагноз. Не удивлюсь, если он и в постели ничего не мог.
– Тетя!!! – стонала Катечка.
– А что я такого сказала? И что, твой новый нос сделал тебя счастливой? У тебя появился мужчина, который его оценил?
– Нет, – отвечала Катечка.
– И не появится, – подводила итог тетушка.
– Хорошо, что Хасечка не видит этого позора, – поддакивала другая тетушка, – наверняка в гробу перевернулась.
– Я тебя умоляю! – восклицала первая тетушка. – Если бы в те годы делали такие операции, Хася бы первая поскакала. А Катька не только носом в Хасю пошла, но и мозгами. Дура. Была б умнее, вышла бы замуж за этого... как его... Леву. Такой был мальчик!
– Тетя, мы дружили, когда нам было по десять лет! Лева давно в Америке и у него трое детей! – Катя чуть не плакала.
– Вот! А ты сидишь с новым носом у себя в старой квартире! И муж тебя с носом оставил! – захихикала собственной шутке тетя.
Катя ушла страдать на кухню.
– А что у Симы и Васи от меня? – спросила мама папу.
– Ну, форма стопы, – ответил папа.
– И все?
– Да, прости.
– Но у нее нет ни вашего носа, ни подбородка!
– Они лет в десять начинают расти, – сообщил папа.
Мама решила, что мне полезно плавать в ванне, а чтобы я не утонула, купила специальную шапочку с пенопластом. Шапочка называлась «Русалочка», но я в ней больше была похожа на игрока в водное поло.
– Не надо, – просил папа, глядя, как мама таскает меня за завязки от шапочки от одного края ванны к другому. – Осторожно, пожалуйста. Она воды нахлебается. Ей не нравится.
– А мне кажется, нравится, – отвечала мама и рукой делала волну.
Я еще не умела изображать на лице эмоции, а мама с папой не научились определять, хорошо мне или плохо, поэтому ошибались. На самом деле мне было страшно. Я ведь не умела ни сидеть, ни стоять, ни даже плавать. Шапочка была мне велика, а одна завязка почти оторвалась. К тому же папа делал воду все время горячую, чтобы я не замерзла, а мама – холодную, чтобы я закалялась. Я хотела им сказать, чтобы они попробовали сами так поплавать – с пенопластом на голове и при разных температурных режимах, когда не знаешь, то ли тебя в кипяток засунут, то ли в ледяную воду. Но не могла.
Вообще у взрослых бывают навязчивые идеи.
Вот папа, например, на всех игрушках показывает мне глазки.
– Покажи, где у мишки глазки? А у киски где глазки? А у Симы где глазки? – каждый день просит он.
Эти глазки мне уже порядком надоели. Он же и сам знает, где у кого глаза. Зачем показывать? К тому же у меня еще не все в порядке с координацией движений, и я просто боюсь ткнуть себе пальцем в глаз.
– Отстань от нее, – приходит мне на выручку мама.
– Хорошо, – вздыхает папа и замолкает на целую минуту, после чего в новом порыве принимается спрашивать: – А где у мишки носик? А у Симы где носик?
– Скажи «Вася», ну скажи – «Ва-ся», – требует брат и забирает у меня соску. – Скажи «Вася», тогда отдам.
– Вася, перестань. Она все равно не скажет, – заступается за меня мама.
– А вдруг? Я ее буду дрессировать.
– Дрессируют животных, а она ребенок.
– Какая разница? Детей, как животных, учат. Ты мне разрешаешь на компьютере поиграть, если я музыкой позанимаюсь. В чем разница?
– Животных с помощью еды дрессируют.
– Ну да, метод кнута и пряника, я знаю. Сима, хочешь пряник? Тогда скажи «Вася».
Я начинаю ныть.
– Отстаньте все от ребенка! – кричит мама и тут же принимается бегать за мной с расческой.
– Сима, давай сделаем хвостики. Ой, эти резиночки не подходят, давай другие. Подожди. Куда ты убежала? А хвостики? Давай причешу! Давай косички заплету!
– Симе нужно подстричь ногти, – объявил папа. – Она меня поцарапала.
– Помоги мне, она вырывается, – попросила мама.
Папа держал меня на руках, мама включила телевизор и дала в одну руку пульт, который, вообще-то, мне никогда не дают – я его облизываю.
Я вырвалась и заныла.
– Сима, сиди спокойно, – велела мама.
– Ты ей руку сильно сдавливаешь, ей больно, наверное, – проговорил папа.
– Мама еще до мяса все состригает, – пожаловался Вася. – Я после ее подстригания даже наклейку не могу оторвать. С ногтями удобнее.
– Вася, ты мальчик. У мальчиков не может быть ногтей, – сказала мама.
– Тогда и волосы мне подстриги, раз я мальчик. Ты уже родила себе девочку, вот ей и отращивай волосы.
– Мне нравится твоя прическа, – возразила мама.
– А дети имеют право решать? – поинтересовался Вася.
– Когда вырастешь, делай что хочешь, – отрезала мама. – Кстати, а что ты хочешь?
– Даже боюсь сказать. Когда я стал мечтать о собаке, появилась Сима. С желаниями нужно быть очень осторожным.
Вася всегда хотел собаку. Но папа сказал, что если уж и заводить того, к кому нужно вставать ни свет ни заря, кормить и воспитывать, выводить на прогулку, делать прививки, то тогда лучше заводить девочку. Так «завелась» я, а Вася лишился собаки. Хотя нет, собаку ему завела на даче бабушка – японского хина по имени Веня. Бабушку заводчики предупредили: собака породистая, с непростым характером. На Веню нельзя кричать, нельзя наказывать и воспитывать, а то он обидится, будет страдать и может, чего доброго, сделать себе харакири. Бабушка недобро улыбнулась... Она делала все возможное, чтобы Веня поступил как настоящий японец, – тыкала его носом в лужу на коврике, шлепала газетой, кричала: «Фу, сволочь, я сказала!» Но Веня полюбил свою хозяйку раз и навсегда и радостно лизал ей лицо, стоило бабушке замешкаться. «Твою мать, убью, скотина!» – кричала бабушка, когда Веня писал на ее подушку, и пес радостно вилял хвостом и подпрыгивал от восторга. Еще ему нравилось подходить к бабушке, когда та стояла у плиты, и тереться о ее ногу. Бабушка каждый раз вскрикивала от неожиданности, обжигалась сковородкой или роняла горячий чайник, обваривалась маслом или кипятком... Под грохот, мат и вопли Веня начинал лаять. Он считал, что это такая игра. Бабушка несколько раз пыталась уронить на него чайник, но все время промахивалась, и чайник падал не псу на голову, как она хотела, а ей на ногу.
Нет, вообще-то она любит животных. Мама рассказывала, что раньше на даче жила кошка Дуся. Она влюбилась в местного ничейного кота и приводила его к бабушке «питаться». Кот стоял около яблони и делал вид, что он тут ни при чем. А Дуся не подходила к своей миске и громко мяукала.