Из коридора донеслось обиженное бормотание и потом - удаляющееся шлепанье босых ног.
- Я все помню, - продолжала Лайза. - Даже то, что мы живем в бывшем особняке купца Митрофанова... - Она замолчала. Повисла долгая пауза. - Единственное, чего не помню - так это почему я оказалась на первом этаже?!
Лайза отвернулась, зарылась лицом в подушку и тихо заплакала.
Белов вскочил с кровати и намеревался броситься к ней, но Ватсон поймал его за руку и силой усадил на место.
- Ничего, - мягко сказал он. Интонация Станислава Марковича напомнила Белову другого доктора - Якова Наршака. - Реактивное состояние после психической травмы. Это пройдет. Знаете, как говорят? «Утро вечера мудренее». Ей просто надо выспаться. Сейчас я... - Ватсон нагнулся и принялся рыться в своем чемоданчике. Лайза насторожилась. - Сейчас я сделаю ей укольчик...
Лайза вдруг села на кровати и натянула на себя одеяло.
- Нет! - воскликнула она. - Никаких укольчиков!
Ватсон, похоже, не ожидал такого поворота событий. За последнее время он привык иметь дело с нервными барышнями, но все они свято верили в чудодейственную силу транквилизаторов. Здесь же был обратный случай.
Опасаясь, что Лайза начнет нервничать и ей станет только хуже, Ватсон поспешно защелкнул никелированные замочки.
- Хорошо-хорошо... - Он поднял руки и показал, что они пусты. - Не буду. Ни за что не буду. Ты только постарайся уснуть.
Лайза сверлила Ватсона недоверчивым взглядом.
- Ну? - сказала она. - Уходите. Тогда я спокойно усну.
Доктор встал, огляделся и увидел бутыль с питьевой водой. Он налил воды в пластиковый стакан и, поколебавшись немного, снова открыл чемоданчик.
- Я же сказала - ничего не надо, - повторила Лайза.
Ватсон досадливо махнул рукой.
- Да Господь, с тобой, голубушка. Это я не тебе, а себе. - Он достал флакончик с экстрактом валерианы и щедро накапал в стакан. По всей спальне разнесся сладковатый запах, способный свести с ума любого кота.
Станислав Маркович одним залпом опрокинул стаканчик, поморщился, затем вытер и подкрутил усы.
- Ну и ночка! - ни к кому не обращаясь, сказал он. - Один храпит, другой кричит, третья разгуливает во сне... Четвертый носится по всему дому в антигуманных трусах, а я, представьте, всего лишь навсего потерял тапочек! Какой напрашивается вывод? Из вас из всех я - самый нормальный. Вот только надолго ли? Буэнос нучас, бамбини, - непонятно зачем сказал он и вышел в коридор.
Ватсон, как всегда, очень кратко и точно обрисовал сложившуюся ситуацию. Он не учел одного - ночь не закончилась. За те несколько часов, что остались до рассвета, произошло еще кое-что.
Белов терпеливо ждал, когда Лайза уснет. Свечение, виденное им в комнате, и непонятный узор на стене, пробивающийся сквозь штукатурку, никак не давали покоя.
Лайза ворочалась с боку на бок и все время что-то шептала. Саше показалось, что он услышал слово «призрак». Белов переспросил:
- Что?
Но Лайза вдруг затихла, вытянулась и через несколько секунд глубоко засопела. Белов выждал еще десять минут и потом тихо позвал:
- Лайза!
Девушка не откликалась и даже не пошевелилась. Она спала, и только тело под покрывалом легко колыхалось в такт дыханию.
Белов осторожно встал с кровати. Рядом с бутылью, откуда Ватсон наливал воду, лежал фонарик. Саша прихватил его, вышел из комнаты и стал осторожно спускаться на первый этаж.
Он прошел в центральный зал, поворотом рубильника выключил свет во всей анфиладе и зажег фонарик.
В эту минуту Белов постарался забыть, кто он такой, и поставить себя на место купца Митрофанова. Может, так он сумеет разгадать загадку таинственной анфилады, где все двери имеют только один засов - с внутренней стороны?
Александр вышел из центрального зала и закрыл за собой тяжелую дверь. Дальше он двигался в сторону угловой комнаты, где находилась винтовая лестница. Оказавшись там, Белов некоторое время смотрел на длинную череду помещений, уходящую словно в бесконечность. Луч фонарика не доставал до дальней стены той комнаты, где анфилада поворачивала еще раз. Уменьшенные перспективой дверные проемы накладывались друг на друга, рождая ощущение, что он смотрит в бездонную дыру.
Белов почувствовал, как между лопатками побежали мурашки. Он подумал, что было бы правильнее исследовать особняк не в одиночку, а, скажем, с Ватсоном. Недаром же он утверждал, что самый нормальный из всех них?
Непонятный страх, природу которого Александр так и не мог объяснить, закрался в сердце.
«Да ладно! Чего я медлю? Неужели боюсь привидений?» - бодрился Белов, но в глубине души он не исключал такую возможность.
Первым, кто сказал про призрака, был Федор. Лайза только посмеялась над Лукиным, а через несколько часов произошло нечто, испугавшее ее настолько, что у девушки случился нервный срыв, и память сама вытеснила страшное воспоминание.
Получается, что призрака видели уже двое? Могло ли это быть простым совпадением?
«Конечно, нет, - решил Белов. - Это вовсе не совпадение. Наоборот, россказни Федора отложились у Лайзы в подсознании.
Она устала, измоталась, плюс еще эта сцена в аэропорту, потом и сам Лукин, побитый и возбужденный. Вот Лайза и убедила себя в том, что видела призрака. Все просто...»
Конечно, вроде бы все сходилось. Но Белов поймал себя на мысли, что скорее не Лайза убедила себя в реальности призрака, а он сам старается убедить себя в его отсутствии.
Ведь он явственно слышал вой, о котором упоминал Лукин. Вой и еще... Эти светящиеся линии на стене. Неужели они ему померещились?
«Да нет же. Они действительно были и складывались в какой-то рисунок. Но в какой?».
Дальше медлить было нельзя. Белов вдруг осознал, что если он не выяснит это прямо сейчас, то потом уже не решится никогда.
Он выключил фонарик. Анфилада погрузилась во тьму. Перед глазами еще несколько секунд бегали разноцветные огоньки, но потом они исчезли, и Белов на ощупь медленно пошел вперед.
«Alone in the dark». «Один в темноте» - так называлась знаменитая «страшилка», одна из любимых компьютерных игр Ивана. Саша никогда не мог понять, что может быть интересного, а уж тем более - страшного, в обыкновенной темноте?
Темнота всегда была для него чем-то сродни пустоте. Но сейчас он чувствовал совершенно другое. Этот густой мрак, заполнявший первый этаж митрофановского особняка, таил в себе нечто зловещее.
VII
- Ах! - Ольга тихонько вскрикнула и открыла глаза.
На стуле рядом с кроватью сидел Шмидт и читал толстую книгу в красном переплете. Увидев, что Ольга проснулась, он улыбнулся и захлопнул книгу.
- Доброе утро! - сказал он, взглянул на часы и поправился. - Точнее, день. Ну, если еще точнее - вечер. Сейчас шесть часов.
Ольга смотрела на него так, словно никак не могла взять в толк, что он тут делает.
Но Шмидта это не смутило. Слова доктора Наршака произвели на него сильное впечатление. «Недостаток внимания и тепла, - на все лады повторял про себя Шмидт. - Кажется, я старею - становлюсь излишне сентиментальным». Самоирония была лишь маскировкой - на самом деле Шмидт был твердо уверен, что все делает правильно. Он, как и Белов, не хотел повторять прежние ошибки.
Шмидт достал из кармана большой клетчатый платок и вытер испарину, выступившую на лбу Ольги. Получилось не очень ловко, зато искренне.
- Хочешь воды? - участливо спросил он.
Ольга спала беспокойно, металась и что-то говорила, но Шмидт не мог разобрать, что именно. На ее губах запеклись белесые корки, волосы спутались, но были и положительные признаки, на которые указал доктор Наршак: дыхание постепенно очищалось от алкогольных паров, а на щеках появился румянец.
«Значит, все будет хорошо, - загадал Шмидт. - Она выкарабкается, и я ей помогу».
- Воды? - Ольга нахмурилась. Она словно силилась что-то вспомнить и не могла. - Да, пожалуй.
Шмидт наполнил пластиковый стаканчик.
- На, - сказал он. - Пей понемножку, не торопись.
Два дня назад они привезли Ольгу сюда. Затем Белов улетел, а Шмидт помчался на поиски картины, переворачивая один художественный салон за другим. За три часа он умудрился поднять на ноги всю Москву. Среди столичных живописцев мгновенно разлетелась весть о том, что какой-то полоумный «новый русский» ищет репродукцию «Похищения Европы». Шмидт везде оставлял номер своего мобильного, и вскоре ему стали поступать разнообразные звонки.
Копию «Девочки с персиками» предлагали пять или шесть раз, «Петра I» - трижды; один и тот же живописец, икая и с трудом подбирая слова, пытался всучить ему рисунок, изображающий Анну Павлову в балете «Сильфида»; наконец, с интервалом менее чем в минуту, Шмидту предложили «Бабу с лошадью» и «Одиссея и Навзикаю», однако «Похищения Европы» нигде не было.
Дмитрий уже всерьез подумывал о том, чтобы ограбить Третьяковку, и прикидывал, как бы половчее это сделать, но вдруг раздался еще один звонок, и писклявая старушка сообщила, что у нее имеется копия «Похищения Европы», сделанная «покойным папа» примерно тогда же, что и оригинал.
- Беру! - проревел в трубку Шмидт и попросил назвать адрес.
- Но вы должны учитывать, мон шер, - не смутившись, продолжала старушка, - что произведения искусства нынче в большой цене. Особенно, произведения дореволюционного искусства.
- Сколько? - спросил Шмидт.
- Три тысячи серебряных долларов, и ни сантимом меньше, - загадочно ответила старушка.
Дмитрий не стал торговаться. Он посулил еще и большой шоколадный торт в придачу, а также букет алых роз, за что был назван «душкой» и «блестящим кавалергардом».
- Мне не терпится поскорее вас увидеть, мон шер, - сказала хозяйка картины, тщетно пытаясь придать голосу интонацию давно забытого девичьего смущения. - Я жду, мон петит поручик! - последнее слово она произнесла, отчаянно грассируя.
Шмидт задал боевому коню овса (попросту говоря, заправил «мерседес» 98-м бензином) и всадил шпоры в его крутые черные бока. По пути на Верхнюю Масловку, где и проживала означенная прелестница, Дмитрий успел заскочить в «Сити-банк» и снять со счета требуемую сумму. С цветами и тортом он тоже не обманул.
Так у него оказалась копия знаменитой картины Серова, удивительно похожая на оригинал. Впрочем, об этом он мог судить только со слов предыдущей хозяйки, поскольку сам никогда раньше картину не видел.
До закрытия салонов оставалось всего ничего, но Шмидт все же успел подобрать подходящую раму - массивную, с яркой позолотой. За раму и работу взяли всего четыреста долларов, и Дмитрий остался очень доволен - по его мнению, рама выглядела на всю тысячу; весила, как пудовая гиря, и вообще смотрелась куда лучше заключенного в ней холста.
Приехав в клинику, Шмидт понял, что мог бы и не торопиться. Ольга спала и, как сказал Наршак, в течение ближайших суток не должна была просыпаться ни на минуту.
- Хорошо. Я подожду, - заявил Шмидт и устроился на стуле рядом с кроватью.
Все попытки Наршака выгнать Дмитрия из клиники успехом не увенчались, и в конце концов доктор махнул на него рукой. Шмидт остался в Ольгиной палате на ночь.
Наутро врач и сестры, дежурившие в ту смену, бросились жаловаться патрону на докучливого посетителя. Оказывается, Шмидт то и дело прибегал на пост и, размахивая руками, кричал громким шепотом:
- Скорее! Посмотрите! Что с ней? Почему она так шумно дышит? Мне кажется, у нее сейчас капельница вывалится из вены! Она слишком долго лежит на одном боку - не будет ли пролежней?
Наршак выслушал жалобы и пригласил Шмидта в кабинет.
- Ваше пребывание в клинике, - сказал он, - напрямую зависит от вашего поведения. Пожалуйста, не терроризируйте медперсонал, иначе я отправлю вас домой.
Дмитрий с мольбой посмотрел на врача.
- Ну не могу же я сидеть сложа руки!
Наршак согласно кивнул.
- Я вас понимаю. - Он ненадолго задумался, а потом поднял вверх указательный палец. В глазах доктора мелькнули лукавые искорки, но Шмидт, охваченный комплексом «курицы-наседки», этого не заметил. - Хочу доверить вам одно серьезное поручение. Видите ли, мы проводим дезинтоксикационную и регидратационную терапию. Вследствие употребления алкоголя вода выходит из кровеносного русла и оседает в подлежащих тканях. Отсюда - отеки...
Шмидт понимающе покачал головой.
- Да, доктор, отеки... Еще какие отеки...
- Сейчас работа почек, - продолжал Наршак, - постепенно нормализуется, и излишки жидкости начинают выводиться через фильтрационную систему. Скажите, - врач стал подчеркнуто серьезен, - могу я доверить вам контроль диуреза?
- Конечно, можете, - горячо заверил Шмидт и после паузы переспросил: - Простите, контроль чего?
Наршак вынул из ящика письменного стола планшет, прикрепил к нему чистый лист бумаги и достал из пластиковой подставки шариковую авторучку.
- Мы поставили пациентке катетер, теперь моча собирается в приемник - специальный пластиковый мешок с делениями. Он подвешен на крючке под кроватью. Ваша задача - каждый час записывать объем скопившейся жидкости.
- Вас понял! - Шмидт схватил планшет и поднялся со стула.
- Да, и еще одно, - остановил его доктор. - «Записывать каждый час» вовсе не означает - «докладывать каждый час». Достаточно будет двух раз в сутки. А пока - сходите в нашу столовую, я распоряжусь, и вас покормят.
Шмидт так и сделал. Пациенты клиники Наршака приняли его тепло и радушно, но Дмитрию не удалось ни с кем пообщаться - возложенная ответственность давила на него тяжким грузом. Шмидт, поглядывая на часы, наскоро заглотал омлет, съел пару тостов и выпил стакан сока. Стрелки на его часах показывали без пяти десять пора было делать первую запись.
С тех пор он сделал тридцать одну запись, честно отмечая уровень жидкости в пластиковом приемнике. Четыре отметки назад он доложил лично Наршаку, что мешок уже полон.
- Отличный результат! Значит, функция почек полностью восстановилась, - веско сказал Наршак, и Дмитрий просиял, словно это была целиком era заслуга.- Продолжайте наблюдение!
Сейчас было три часа дня - время снимать очередные показания. После двух суток, проведенных в клинике, Ольга наконец проснулась.
- Пей понемножку, не торопись, - сказал Шмидт, протягивая стаканчик с водой. - Тебе надо пить.
Он отклонился назад и заглянул под кровать.
- До четырехсот осталось совсем немного, - сообщил он и снова взглянул на Ольгу.
Шмидт был поражен переменой, произошедшей в ее лице. Ольга, не отрываясь, смотрела куда-то ему за спину.
- Что там? - поглощенный наблюдениями, Дмитрий уже успел забыть о картине. Ежечасный контроль диуреза представлялся куда более важным занятием.
- Картина... - сказала Ольга.
- Картина? Ах, да... - Шмидт махнул рукой, будто речь шла о каком-то пустяке. - Эта... Ничего. И, по-моему, рама довольно удачная. Как думаешь?
- Картина, - повторила Ольга, и на лбу ее запульсировала тонкая синяя жилка.
Это было странное чувство, похожее на нежданный визит давнего прошлого. «Кажется, врачи называют это "дежавю"», - подумала Ольга.
В московской квартире, где они когда-то жили с Беловым, стояло несколько телефонных аппаратов, и один из них был с определителем. И каждый раз, когда кто-нибудь звонил, сначала раздавался короткий писк... нежный мелодичный звук, который могла расслышать только Ольга с ее тонким музыкальным слухом; этот звук издавал телефон; висевший на стене в кухне, а потом уже, спустя несколько секунд, механический голос определителя безошибочно называл номер звонившего.
И сейчас она тоже слышала этот нежный мелодичный звук - как предвестник нового, более яркого воспоминания. Она знала, что вскоре оно придет и, быть может, окажется не слишком приятным.
«Похищение Европы»... В левом верхнем углу - дельфин, выпрыгнувший из воды и изогнувший в полете спину. Правее и под ним - огромный рыжий бык с длинными и острыми рогами, сходящимися кверху наподобие лиры. На его спине, подобрав ноги, сидит хрупкая черноволосая девушка в простом темном платье - Европа, дочь финикийского царя Агенора.
Классический сюжет - всемогущий Зевс, пораженный красотой девушки, обратился в быка и украл ее. Унес через море на своей широкой спине.
Полотно, висевшее на стене больничной палаты, в точности повторяло оригинал, написанный Серовым, но Ольгу не покидало ощущение, что она где-то видела и другой вариант. И там все было далеко не так спокойно и безмятежно.
Нет, сама Европа оставалась такой же - грустной и задумчивой. Ее можно понять: любовь богов имеет и оборотную сторону - зависть богинь. А вот сам Зевс... То есть - бык... У Серова он не выражал никаких эмоций - оставался покорным тягловым животным.
А тот бык, чье изображение намертво въелось в сетчатку Ольгиных глаз, был злым. Он недобро ухмылялся, будто хотел сказать: «Ну-ну... посмотрим, чем это все обернется! И если ты думаешь, что будешь счастлива, то зря, девочка... Зря!»
И дельфин, хищно ощерив зубастую пасть, вторил ему: «Зря, девочка! Зря!»
И внезапно оно нахлынуло - видение, явившееся ей во сне. Белов шел по длинному коридору, один, в полной темноте. Он делал шаги на ощупь, выставив перед собой вытянутые руки. В одной Александр сжимал фонарик, но не включал его. Наверное, ему зачем-то нужна была темнота.
Коридор только казался бесконечным; внезапно он повернул под прямым углом, и Белов очутился в следующей комнате. Саша замер; он будто пытался что-то уловить. Во мраке проступили тонкие голубоватые линии; они светились и словно висели в сгустившемся воздухе. Линии обрисовывались все четче и четче; они сложились в изображение дельфина, выпрыгнувшего из воды и выгнувшего спину.