«И ведь как я думал, так все и произошло!» – присвистнул он восхищенно. В уме, конечно. Вся Пашина жизнь теперь происходила в уме. И еще немного в тактильных ощущениях. Он теперь стал ярко выраженным кинестетиком, он мог, например, почувствовать, что к нему прикасаются. Держат за руку, переворачивают, делают укол. Ощущения были слабыми, эхообразными, но, когда это происходило, Павел изо всех сил старался подать хоть какой-то знак, маленький сигнал SOS, выпустить сигнальную ракету. Но что он мог – ничего! И он падал духом, когда понимал, что, кто бы там ни был рядом с ним, он сам теперь живет в зазеркалье, из которого никак не достучаться до такой близкой и совершенно недоступной реальности.
«Лучше бы я умер! – думал он. – Что это за кома, черт возьми, если я не могу в нее толком провалиться. Какой-то кошмар».
«Но ты жив, а Степанов – нет», – ответил ему низкий голос в его же голове. Павел усмехнулся. Вот, уже разговариваю с самим собой. Приятно поговорить с умным человеком.
«А я вовсе не уверен, что Степанов умер», – капризно возразил Павел самому себе.
«Ты уверен, – ответил голос. – Ты помнишь, как раздался удар?»
«Да-да, не надо. Я все помню, – вздохнул он, отмахиваясь от воспоминаний. – Но еще неизвестно, что лучше. Разве можно то, что стало со мной, считать удачей?»
«Ты жив, и ты знаешь – почему», – ответил голос со всей невозмутимостью, на которую только был способен голос, порожденный его же, Павловым, сознанием.
«И почему?»
«Ты знаешь», – повторил голос. Павел помолчал (оказывается, мысленно тоже можно помолчать). Потом вздохнул и подумал, что да, он действительно знает, почему он остался жив. Однако теперь он не уверен, что рад этому. Да, он боялся смерти, а еще больше неизвестности, которая маячила перед ним все эти годы. Но теперь он знал, что это не лучший выход из положения – лежать вот так, пока тебя, возможно, бросает жена, когда твой ребенок живет, не зная тебя, и ты не можешь его увидеть. Что в этом хорошего? Может быть, было бы лучше тоже шарахнуться о столб и, все – длинная линия на мониторе? Павел лежал и размышлял, и чем больше он думал, тем больше понимал, что никак не может, сколько ни старайся, найти в себе хоть крошечную каплю сил, чтобы порадоваться тому, что он оказался жив. Нет, это не благо – это и есть наказание, хуже которого нельзя придумать ничего.
Утверждение 9 Каждый должен выполнять свой долг (______баллов)
Жанна не любила глубоко погружаться в личные взаимоотношения с родственниками пациентов, какими бы симпатичными они ни казались. Известное дело, что в практике каждого врача, особенно хирурга, что имело место в Жаннином случае, случаются всякие неприятные вещи. Бывает даже и так, что пациент, как ты его ни режь, сколько послеоперационных мероприятий ни проводи, а все ж таки исхитряется да и отбрасывает коньки. Никакой совести и уважения к чужому труду! И надо выходить к людям со скорбным лицом, кивать, вздыхать, причмокивать и говорить:
– Мы сделали все, что могли.
– Но как же, доктор?.. – будут спрашивать они.
– Да, да. Медицина оказалась бессильна. Мне очень жаль.
А после этого нужно спокойно идти себе в ординаторскую и пить чай. Может быть, даже травить анекдоты. Потому что доктор – он тоже человек и на работе ему требуется время, чтобы расслабиться и почувствовать себя живым. Иначе это будет не жизнь, а одна сплошная многопрофильная областная больница.
Но что ты сделаешь, если уже успела подружиться, предположим, с братом усопшего. Или не усопшего, но старательно саботирующего все медицинские усилия пациента. И ты, к примеру, должна сообщить родственнику, что пора забирать несознательного больного восвояси, ибо родимое государство сделать для него уже больше ничего не может. И не хочет. Представила? И вот тут ты уже не можешь пойти в ординаторскую пить чай и печатать истории болезней. Потому что тот самый брат (внук, муж, сват) уже сидит в твоей ординаторской и рыдает в три ручья. И просит сделать хоть что-нибудь. А ты уже привыкла к нему, симпатизируешь и даже, через слово, случайно называешь его Ёжиком. Нет, это не вариант. Жанна крайне отрицательно относилась к неуставным отношениям с родственниками пациентов. И это были не просто слова, а очень конкретные дела. Вот уже много лет на все вопросы со стороны близких пациентам людей о том, что она, к примеру, делает вечером после дежурства и любит ли она, как вариант, сухой мартини, Жанна стабильно отвечала, что после дежурства она садится на метлу и улетает в ночное небо на промысел. Потому что это она днем – врач, а ночью – дух бестелесный, ищущий жертву среди человечества. А пьет она только кровь младенцев. Поэтому теперь перед Жанной стоял мучительнейший вопрос, традиционный для Руси-матушки: что делать?! Больше месяца Жанна провозилась с по-прежнему пребывающим в коме Светловым, и особенных прогнозов на его чудесное выздоровление не было. То есть что там особенных – никаких не было.
Чудом было уже то, что он вообще выжил. И это самое чудо было делом рук какого-то безвестного супермена или, может быть, человека-паука. Потому что как еще объяснить, что он остался жив, если по записям, сделанным врачами «Скорой» на месте ДТП, пациент Светлов валялся в разломанном и разрезанном автогеном джипе в совершенно дохлом состоянии, но при этом обколотый хорошо подобранными препаратами противошокового действия. Откуда вообще, черт возьми, там на дороге взялся какой-то врач, который вколол пациенту Светлову промедол и преднизолон, а также вызвал «Скорую»? А потом скрылся в неизвестном направлении, сославшись на недосуг и недостаток времени. Продиктовал только, что куда вколол, и исчез, как и положено Бэтмену, не оставив координат. Человек – летучая мышь, говорю вам! Если бы не Бэтмен, Жанна не имела бы всех этих проблем по вопросу «что делать?» с родственниками Светлова.
За месяц с лишним Павлу Светлову собрали воедино все, что можно было собрать. Заживили (навскидочку) переломы на руках-ногах-спине-лодыжке-ключице, проанализировали синусовые ритмы, поняли, что, возможно, мозговая активность и не утрачена. За это время Жанна, как лечащий врач, успела перезнакомиться и даже немного погрузиться во все сложные хитросплетения родственного узла, завязанного вокруг пациента. Больше всего Жанну «радовала» жена Светлова, красотка, появлявшаяся в больнице каждый день, стабильно в десять утра, к обходу, сующая персоналу деньги и провизию, требующая отчета – в общем, напрягающая всех и вся. Откуда берутся такие властные и самоуверенные красотки, Жанна не знала, но про себя подумывала, что и ей бы неплохо поступить на такие курсы. Потому что, когда Лидия Светлова требовала отчета у самой Жанны, сколько бы раз ей ни хотелось ее послать, каждый раз врач по каким-то необъяснимым причинам пасовала и этот самый отчет предоставляла. Причем не формальный, а самый что ни на есть документальный, с фотографиями и графиками ЭКГ и научно-популярными рассказами. Разве что цветные картинки не рисовала. Еще в самом начале, когда отношения только формировались и надо было жестко указать на место светловской жене, у Жанны это как-то плохо получилось. Хотя обычно она отбивала любые мячи.
– Вы наш лечащий врач? Сашка вас описал очень близко к оригиналу, – деловито спросила жена Светлова, выловив Жанну в коридоре и проведя опознание. Кажется, это был третий или четвертый день после госпитализации ее мужа.
– Допустим, я врач, – строго ответила Жанна. – Что значит – описал меня и кто такой Сашка?
– Сашка – брат моего мужа, такой дундук в сером костюме. Он сказал, что вы молодая и строгая. И высокая. С очень приятным лицом. Про лицо – дело вкуса, а в остальном совпадение полное, – бесцеремонно пояснила эта особа.
– И что вы хотите от меня? – усмехнулась Жанна. То, что «дундук» в прекрасном сером костюме сказал, что у нее приятное (нет, ОЧЕНЬ приятное) лицо, почему-то моментально подняло Жанне настроение. Может быть, потому что и сам «дундук» был очень даже ничего.
– Что с моим мужем? Он придет в себя? – строго вопросила Лидия.
– Сейчас мы ждем положительных изменений, но пока сказать трудно, – начала было читать привычный текст Жанна, но Светлова перебила, поведя строптиво плечами.
– Какие изменения нам нужны? Чего мы вообще ждем?
– Трудно сказать. Нарушены мозговые связи, я уже вашему… м-м-м… кому-то говорила. Ожидать каких-то быстрых изменений невозможно. Нужна операция, тогда он, возможно, придет в себя. Но сейчас он еще слишком слаб.
– Операция? Еще одна? – удивленно и немного брезгливо осмотрелась вокруг себя красотка. – Здесь?
– А почему бы и нет? – удивилась Жанна.
– Так, понятно. Я так понимаю, мне надо его отсюда переводить, – кивнула она. – Ни памперсов, ни врачей нормальных. Скажите хоть, почему медсестры к нему так редко подходят?
– Когда надо, тогда и подходят, – отрезала Жанна. – И вообще, у меня прием родственников по средам с трех до четырех.
– Трудно сказать. Нарушены мозговые связи, я уже вашему… м-м-м… кому-то говорила. Ожидать каких-то быстрых изменений невозможно. Нужна операция, тогда он, возможно, придет в себя. Но сейчас он еще слишком слаб.
– Операция? Еще одна? – удивленно и немного брезгливо осмотрелась вокруг себя красотка. – Здесь?
– А почему бы и нет? – удивилась Жанна.
– Так, понятно. Я так понимаю, мне надо его отсюда переводить, – кивнула она. – Ни памперсов, ни врачей нормальных. Скажите хоть, почему медсестры к нему так редко подходят?
– Когда надо, тогда и подходят, – отрезала Жанна. – И вообще, у меня прием родственников по средам с трех до четырех.
– Считайте, что сегодня среда, – невозмутимо продолжала мадам Светлова. – Я в среду все равно не смогу, у меня пилинг с трех до четырех.
– Вы издеваетесь?! – поразилась таким заявлениям Жанна.
– Что вы?! – саркастически улыбнулась Светлова. – В моем положении сохранение упаковки – тяжелая, практически невыполнимая работа. Скажите, а как у него состояние кожи? Мне показалось, ему нужен массаж. Я могу прислать сюда массажиста.
– Нет, это невозможно. Но я собираюсь назначить ему курс физиотерапии.
– Так назначьте, – фыркнула Лидия. – Может быть, нужно дать вам денег?
– Нет, спасибо, – холодно процедила Жанна.
– Почему? – удивилась та. – Вы что, не берете взятки? Это же глупо!
– Потому что медицина у нас бесплатная, – развела руками Жанна. Насчет взяток – это было не совсем правдой. Конечно, она их брала. И даже любила. Кто бы еще их давал! Но не так же вот, в открытую, при всем честном народе. И не за пациента, в положении и состоянии которого ну никакой динамики.
– Этот бред расскажете на страшном суде. А пока – вот вам конверт. Будем считать, тут мое заявление о назначении моему мужу личной сиделки. Я не могу сидеть тут целыми днями, пусть с ним все время кто-то будет. – И Лидия ловко сунула длинный и пухлый (ням-ням) конверт прямо в глубины истории болезни в руках Жанны.
– Невозможно! – возмутилась Жанна, попытавшись извлечь конверт обратно. Конверт, как заговоренный, совершенно потерялся среди анализов. Вцепился обеими руками за страницы.
– Ничего не хочу слышать. И еще, если что – у вас в истории есть мой телефон. Звоните мне или Сашке. Мы сразу все подвезем, – безапелляционно заявила красотка в «упаковке». – Лекарства, деньги, минералку. Что-то покрепче.
– Послушайте, девушка! – возопила Жанна, но от девушки остались рожки да ножки. Только вился по коридору аромат эксклюзивных духов. А в ординаторской, куда, плюясь и бурля от возмущения, Жанна влетела с намерением немедленно подать жалобу на имя главврача, обнаружилось, что в конверте лежит ни много ни мало две тысячи. И не рублей, а зеленых, шуршащих, пачкающих ручки свинцовой красочкой долларов. С тех пор Жанна терпеливо сносила все удары судьбы в виде ежедневных визитов мадам Светловой. И отчеты давала, и медсестер гоняла, как Макар телят.
– Жанна Владимировна, он у нас не один! Мы ж не резиновые! – возмущались сестры, но Жанна оставалась глуха к их претензиям. Тем более что она знала, что их трудолюбие также подкрепляется щедрой рукой с идеальным светло-бежевым маникюром Лидии Светловой. Жанна всю жизнь мечтала о таком маникюре, да что там, куда уж хирургу маникюр. Моемся, господа, и резать. Не дожидаясь перитонитов. Ногти отрастим в другой жизни.
– Вот что вы тут делаете? Чай пьете? Пейте у Светлова, одновременно легким движением руки протирайте его пролежни, – предлагала «решение» Жанна. – Вам же лучше.
– Фу! Хоть не к еде, Жанна Владимировна. Какие пролежни? Он чистенький, как младенец в педиатрическом, – фыркали медсестры. Впрочем, не безосновательно. Пролежней у Светлова действительно пока не было, уход осуществлялся очень даже пристойный. По их областным меркам, вообще экстра-класса. Так что же Жанна так впрягалась-то? Да просто за весь этот месяц с лишним она против воли все-таки прониклась (не без помощи зеленых купюр, но и не только) особым отношением к пациенту Светлову. Ей бы очень хотелось показать хоть какой-то толковый результат. Ну что бы стоило Светлову, к примеру, на ее обходе (обязательно чтобы его жена и… м-м-м… не только, рядом была) вдруг очнуться, приподняться и протянуть к ней руку со словами:
– Спасибо вам, доктор. Что бы я без вас делал!
– Да что вы, что ты, – ответила бы она, но все бы поняли (включая и… м-м-м… в дорогом костюме), что именно Жанночкины усилия привели к такому удивительному результату. А после они бы все вместе принялись плясать вокруг аппарата ИВЛ[7] хороводом, петь песни и частушки. Словом, вот бы было мило, вот бы хорошо, однако Жанна прекрасно понимала, что при всех ее усилиях никаких существенных изменений в состоянии Светлова ожидать не следует. И это очень огорчительно для Жанны, так как, против воли, как мы уже говорили, она все-таки вступила в значительно более личные, чем требуется, отношения с родственниками больного. Точнее, с родственником. Еще точнее, с… м-м-м… братом пациента. Да-да, речь идет об Александре Евгеньевиче, именно о нем. Потому что если, на взгляд Лидии, он и был дундуком, то, на Жаннин взгляд, выглядел совсем иначе. Когда Жанна обсуждала все происходящее с Машкой, коллегой по медицине и чаепитиям, она говорила об Александре Евгеньевиче исключительно с придыханием.
– Да, мать, ты попала.
– Ну и что? И вообще, таких мужиков в нашем отделении, да чтоб еще на своих двоих, а не на каталке – я такого не помню. И без жены!
– Велика Русь-матушка, а переспать не с кем, – вздыхала Машка. – Значит, новый Ёжик?
– Пока не знаю, – задумчиво качала головой Жанна. – Он воспитанный, заботливый. Брата любит. А что мне делать, если брат его так и лежит, как бревно. Нет чтобы хоть пальцем пошевелить.
– А откуда ты знаешь, что он без жены? – удивилась Машка.
– Он говорил, что в разводе, – густо покраснела Жанна и опустила глаза.
– О, как все запущено, – забеспокоилась Машка. – Уже до этого дошло? Когда ж вы успели? Светлов-то тут всего ничего!
– Почти два месяца, – уточнила Жанна, вздыхая. Она бы много дала, чтобы в этом конкретном случае пациент был бы более живенький. А то она каждый день боялась, что Светлов все-таки устанет держаться на волоске, да и помрет. И перестанет к ней в отделение ходить три-четыре раза в неделю Александр Евгеньевич, для нее уже просто Саша, тот самый, что в самые первые дни рыдал (ну, по крайней мере, всхлипывал) у кровати больного и хватал Жанну за руки с глупыми вопросами. С тех пор много воды утекло. И по мере утекания этой воды они с ним становились все ближе, а отношения – все более недопустимыми для врача и родственника пациента. Сначала он просто подкарауливал Жанну в коридоре, заглядывал в глаза и спрашивал, что нужно еще.
– После визитов его жены единственное, что нам всем нужно, включая вашего брата, это покой, – ухмылялась Жанна.
– Лидия – она как стихийное бедствие, – согласился с ней Александр Евгеньевич. А потом он начал дарить ей подарки и вести с ней разговоры. Сначала он преподнес (по списку): дорогой коньяк – 1 шт., бутылку французского вина – 2 шт., коробки конфет из швейцарского шоколада – 3 шт. Разговоры они в этот период заводили о медицине вообще и о черепно-мозговых травмах в частности. Потом как-то так получилось, что Жанна в один прекрасный день зазвала Александра Евгеньевича попить чайку к ней в ординаторскую, а он подарил ей книгу Томаса Манна «Волшебная гора» (зачем?) – 1 шт.
– Хорошая книга? – с сомнением повертела она в руках томик.
– Гениальная, – с жаром кивнул Александр Евгеньевич. Жанна набралась мужества и, вместо того чтобы проспать выходные, села и прочитала ее. И труды ее были щедро вознаграждены, потому что потом они томно побеседовали с дарителем о глубине классической прозы прошлого столетия. Александр показал себя человеком весьма высокого уровня образованности и воспитания, Жанна слушала и кивала.
– Зовите меня просто Саша, – предложил он, когда они вместе шли из больницы к парковке. Он уже знал, на какой машине ездит она, а она уже восхитилась красотой его транспортного средства. Все это выходило за рамки субординации, не так ли? Затем он притащил ей какой-то фирменный колумбийский кофе в зернах (вы же, Жанночка, говорили, что любите кофе), а Жанна каждое утро, наливая в чашку свежесваренный подарок, вспоминала лицо Саши и испытывала приступы неконтролируемого волнения и покраснение лицевого покрова. В общем, на работу она теперь бежала легко и быстро, подталкиваемая под пятки основным инстинктом. И в голове звенел один вопрос: придет или не придет? В последний раз он был у нее (вернее, у брата) в среду, приволок Жанне банку специальных витаминов для женшин, которую привез из самой Америки, после чего они долго обсуждали отличия отечественной и западной фармакологии, а затем как-то стихийно перешли на «ты». И вот сегодня Александр Евгеньевич явился к концу Жанниного рабочего дня и стоял перед входом в отделение с букетом цветов и желанием проводить ее до дома.