Развлечений в городе было кот наплакал — крестины, похороны, пожар, и календарь в нем не наполнялся событиями, делая дни похожими, как галки. «Хоть бы сгорел, — умирая от скуки, косились местные на здание, в котором работала Степанида. — Или крышу ураганом снесло». Десятилетиями в городке ничего не происходило, и, чтобы не сойти с ума, жители, за неимением лучшего, стали привязывать свою жизнь к временам года. Ритмы их организма подстраивались под перемену погоды — зимой они ползали, как сонные мухи, зато летом колотились о жизнь, как о стекло. Из-за этой зависимости, движение на дорогах с холодами замирало, и только одинокий трамвай, бесстрашно громыхая по рельсам, пробивался от одной заснеженной остановки к другой, блуждая в сугробах, которые весной превращали его в корабль. Из всех чувств у горожан преобладала зависть. Они завидовали тому, кто купил гараж и тому, кто, продав, получил за него деньги, тому, кто женился и тому, кто развелся, бездетные завидовали многодетным, многодетные — одиноким, те, у кого к дождю ломили кости — тем, у кого на морозе слезились глаза, и все вместе — тем, кто уехал.
Степанида Пчель была натура противоречивая. Она ненавидела мужчин, но готова была у каждого повиснуть на шее, бросала курить, но на всякий случай держала в пудренице окурки. Ей уже не верилось, что новый день принесет что-то необычное и радостное, однако к вечеру, когда этого не случалось, она расстраивалась до слез. «Ну, вот опять», — точно девочка, кусала она тонкие губы, и в этом «ну, вот опять» проступала обида за еще один бесцельно прожитый день. Разобрав постель, Степанида долго не ложилась, ей не хотелось так бездарно заканчивать день, оттягивая сон, она втайне надеялась, что оставшиеся минуты принесут что-то необыкновенное, и засыпала лишь сломленная усталостью и разочарованием. Получив в распоряжение группу, Степанида Пчель сразу выпустила из поля зрения женскую половину, сосредоточившись на мужской, где первым ее внимание привлек Сидор Куляш.
«Сознание определяется сегодня не бытием, а информационным полем, — пел он свою старую песнь. — Мы переживаем эпоху, когда сознание отражает не бытие».
«Сознание отражает небытие, — спотыкалась Степанида Пчель, видя здесь глубокий смысл. — Сознание отражает небытие». Степанида перечитывала фразу до тех пор, пока у нее не слезились глаза, и она уже не могла понять, кто кого отражает: сознание небытие, или небытие — сознание. «Надо спросить у Зинаиды», — сначала решила она, но потом передумала — это значило бы обнаружить невежество, а главное, выдать свой интерес к мужчине.
— Мало тебя за нос водили? — говорила ей сестра за вечерним «дураком». — Пора бы уж поумнеть
— Как ты?
— А что у меня плохого? — подкидывала Зинаида червового короля. — Принимай, если не можешь побить. Вот так с мужиками и надо!
Степанида смотрела на ее выцветшие глаза, осунувшееся лицо и безуспешно вспоминала, когда в последний раз у Зинаиды был мужчина.
— А твой директор? — наконец вспомнила она.
— Что, директор? — вспыхнула сестра. — И почему мой, у него жена.
Директором ее школы был сухощавый, подтянутый москвич, покоривший ее сердце сразу после перевода в провинцию. Он писал плохие стихи, которые читал нараспев высоким заунывным голосом, далеко отставив ладони, и которые от этого становились еще хуже. Но любовь превращала их в божественные сонеты, и Зинаида Пчель восторженно аплодировала, когда после уроков они запирались в директорском кабинете. А потом они занимались любовью на столе посреди тетрадей с чернильными кляксами и классных журналов, так что на спине у нее отпечатывались отметки, по которым можно было проследить успеваемость ее учеников. Об их романе знал весь город, Зинаида Пчель ради директора бросила мужа, а он ради нее сделал предложение другой.
— У меня же несносный характер, — мял он в руках шляпу с высокой тульей, когда Зинаида однажды вечером пришла в его кабинет. — А тебя я слишком люблю, чтобы мучить, пусть лучше другая терпит.
Зинаиде хотелось разрыдаться, но вместо этого она расхохоталась:
— Не надо будет смывать чернила под душем.
Развернувшись на каблуках, она гордо выпрямила спину и хлопнула дверью, по которой сползла с другой стороны. С тех пор ее отношения с мужчинами как отрезало. Она перевела их в виртуальную плоскость, вполне удовлетворяясь тем, что поддевала их в группе. «Это тоже секс», — сказал бы Олег Держикрач, знай он всю подноготную. «Как и твоя психиатрия», — отрезала бы она, довольная, что ей палец в рот не клади.
Сидор Куляш настолько поразил воображение Степаниды Пчель, что стал являться во снах, как она решила, из того самого небытия, которое определяет сознание. Он был любезен, учтив, и говорил на языке, которого она не знала. «Ну и что, — просыпаясь, думала Степанида. — Соловья тоже не понимают, а слушают». Остальные мужчины в группе ее волновали меньше, «Иннокентий Скородум» казался ей слишком надменным, а Олег Держикрач чересчур заумным. Несмотря на гневные посты, которые она писала скорее от воспитания, чем от сердца, «Раскольников», с его историей несостоявшегося убийства, оставил Степаниду равнодушной, а больше всех ей не нравился Модест Одинаров, напоминавший ее бывшего мужа. «Такой же эгоист, — читала она его сообщения. — Кроме ребенка ничего не сделает, и то, как одолжение». Муж жил на соседней улице, будто на чужой планете. Женившись на Степаниде, он завидовал холостякам, провожая их взглядом, когда катил перед собой детскую коляску, а после развода стал завидовать аистам, вившим гнездо у него на крыше: «Вот бы и нам так — встретились, разлетелись, а не полжизни над птенцами трястись». Сначала он платил Степаниде алименты, раз в месяц торопливо выкладывая на комод смятые купюры, но, потеряв работу, совершенно исчез из виду, целыми днями просиживая с бутылкой.
— Это хорошо, — утешала Степаниду сестра, — дочь его скоро забудет.
Зинаида утопала в кресле, держа на коленях шерстяной клубок, и вязала на острых спицах, тень от которых шевелилась в углу.
— Хорошо, — эхом отзывалась Степанида. — Играть будем?
Отложив вязанье, Зинаида поднималась, роняя клубок под ноги, и его тотчас начинал катать полосатый котенок с испуганно выгнутый спиной, так что вскоре весь пол покрывался смотанной нитью.
— Ну, сдавай, сегодня твоя очередь.
Сестры были погодками. В детстве их часто путали, но с возрастом в отличие от старшей Зинаиды, жгучей брюнетки, Степанида стала крашеной блондинкой. В парикмахерской она смотрела в зеркало на свой затылок с ранней сединой, как оползень, спускавшейся к шее, и у нее из головы не выходил Сидор Куляш. Она гадала, чем его можно заинтересовать, и однажды, зайдя в группу, написала: «Вы правы, небытие отражает сознание». С юмором у Сидора Куляш было хорошо. А с личной жизнью плохо. «Вы меня интригуете, — отстучал он ей в чат. — По-вашему, виртуальное общение, как разговор покойников?» «А что вы про меня знаете?» — кокетливо ответила она. «Больше, чем про жену, — чуть не брякнул Сидор Куляш. — И вижусь столько же». Но вместо этого отбил: «Так расскажите, вы откуда?» «О, я живу далеко от столицы». Профессия обязывала Сидора быть не только острым на язык, но и легким на подъем. «Нам как раз требуется репортаж из провинции, — зацепился он за первое, что пришло в голову. — Встретите?» Степанида Пчель растерялась. Она мечтала завязать знакомство, но не ожидала, что оно может состояться так скоро. К тому же она боялась разочарований, устав быть отвергнутой, и потому приняла половинчатое решение. «Хорошо», — сообщила она свой адрес, но выслала фото Зинаиды. — Приезжайте когда хотите, только не опаздывайте».
Целый день Степанида ходила счастливая, отправив в мусорное ведро больше, чем обычно бумаг и приняв меньше посетителей. Солнце заливало ее кабинет, нагревая стены с акварелями, блестело на застекленных грамотах, полученных за хорошую службу, Степанида смотрела в окно на проводивших жизнь в воздухе короткохвостых стрижей — сесть для них означало погибнуть, стуча о землю длинными крыльями в неуклюжей попытке взлететь, — и чувствовала себя свободной, как птица. То и дело поправляя в зеркале высокий пучок, Степанида мурлыкала любовные песенки и размышляла, как лучше рассказать сестре о новом ухажере. Вначале она хотела выложить все как есть, но подумала, что сестра станет ее отговаривать или, чего доброго, еще приревнует, и тогда решила подпустить тумана.
— А знаешь, Зи, — как бы невзначай обронила она вечером, — к нам едет
РЕВИЗОР
Они уже уложили ребенка и сидели за столом, стащив с него клеенку, скрывавшую зеленое сукно.
— Из Москвы? — тасуя колоду, безучастно спросила Зинаида.
— Из Москвы.
Зинаида коротко зевнула.
— Ну, тогда пока доедет. А может, и вовсе не доедет.
РЕВИЗОР
Они уже уложили ребенка и сидели за столом, стащив с него клеенку, скрывавшую зеленое сукно.
— Из Москвы? — тасуя колоду, безучастно спросила Зинаида.
— Из Москвы.
Зинаида коротко зевнула.
— Ну, тогда пока доедет. А может, и вовсе не доедет.
Подвинув на середину настольную лампу, она сдала карты.
— Россия не миска щей, — согласилась Степанида, нервно раскладывая карты по старшинству. — А где она, Москва-то?
— Там, — неопределенно махнула рукой Зинаида. — Ходить будешь?
Степанида выложила шестерку пик.
— А все же интересно — Москва-а… — мечтательно протянула она. — Думаешь, она как в телевизоре?
— Нет, глупая, больше, — побилась Зинаида валетом. — И не такая красивая. В телевизоре все лучше. Бито?
— Еще нет, — подложила Степанида трефовую шестерку. — А все же хоть бы одним глазком глянуть,
— Да пропади она пропадом, Москва-то! — Сестра прихлопнула шестерку тузом. — Сдалась она тебе.
— Ну, хоть помечтать, — перевернула взятки Степанида. — А давай соберем чемоданы, будто путешествуем.
— Куда? — уткнулась в карты Зинаида.
— Ну, в Москву.
— На вокзал что ли приедем?
— А хоть бы и так. Заодно и ревизора встретим.
Зинаида посмотрела поверх карт.
— А как же мы его узнаем?
— Давай погадаем.
Смешав карты, Зинаида пнула лезшего под ноги котенка и достала из ящика другую колоду — та, которой раз играли, правду не откроет.
— А он не красавец, — вытащила она бубнового короля. — И у него разбитое сердце.
— Таких полвокзала будет, — вздохнула Степанида. — Гадай еще.
— А ждет его брюнетка, — перевернула Зинаида рубашкой вверх пиковую даму.
— Подожди, подожди, — схватила ее за руку сестра, чуть не уронив настольную лампу, — у тебя же была червовая!
— Что я, по-твоему, из рукава вытащила? Очень надо! Гадай сама.
Зинаида надулась.
— Ну, Зи, — обняла ее Степанида. — Не обижайся на дурынду-сестру, куда я без тебя… Поедем на вокзал?
— Сейчас что ли?
— Нет, я тебе скажу.
Зинаида на мгновенье задумалась.
— Ладно, уговорила. Доигрывать будем?
— Будем. Только ребенка гляну. А кто ходит?
— Кто спрашивает.
Они засиделись допоздна, разделенные настольной лампой, а притворявшийся спящим ребенок, смотрел, как по стенам сновали прямоугольные тени от карт.
— Тебе шулеров в поездах обыгрывать, — потянувшись, наконец, поднялась Зинаида. — Хоть бы раз поддалась для разнообразия.
— Я бы с удовольствием, но ты же знаешь, я не умею врать.
— Ладно, научу, — убрала колоду Зинаида. — Я как-никак старшая.
Прошла неделя, наполненная мечтами и надеждами, которые разбавлял страх. У Степаниды с языка не сходила Москва. Она уже не понимала, как могла прожить без нее столько лет. Она уверяла Зинаиду, что ради поездки возьмет за свой счет отпуск и договорится с соседями присмотреть за ребенком. «Вот чумовая, — думала Зинаида. — Ей приспичило, а мне тащись». Но сестра была одна, и, потакая ее капризу, она послушно укладывала вещи в дорогу.
Сидор Куляш проснулся в приподнятом настроении. До прибытия поезда оставался еще час, и он, собрав очередь в туалет, тщательно умылся, прилизав седевшие на висках волосы. В купе он снял с вешалки накрахмаленную сорочку, надев ее, повязал яркий галстук и, заглянув в зеркало, остался доволен. Поезд приехал ранним утром, едва солнце лизнуло циферблат вокзальных часов. Когда встречавшие схлынули, на перроне замаячила одинокая фигура в твидовом пиджаке и клетчатой юбке-шотландке.
— Степанида?
— Я — Зинаида. А вы…
Она узнала Сидора Куляша. Последовала немая сцена. Зинаида зарделась, так что стала напоминать вишневый сад, а Сидор Куляш застыл с открытым ртом, словно собираясь что-то сказать. Но вместо этого он опустил на колесики чемодан и прикрыл рот ладонью.
В душную летнюю ночь перед приездом Сидора Куляша, когда бессонница вставляла спички, не дававшие сомкнуть глаз, Степанида Пчель, у которой сдали нервы, своими руками разрушила свое счастье.
— Зи, — разбудила она сестру. — Я заболела, а утром приезжает ревизор. Встретишь?
— А как же наше путешествие? — спросонья спросила Зинаида. — Я уже собрала чемоданы. А сколько сейчас?
— Уже светает.
— Пора вставать? Когда прибывает его поезд?
— Тебе только-только накраситься.
— А тебе — поправиться? — хмыкнула Зинаида, и Степанида поняла, что от нее не укрылось ее притворство.
— Ну, Зи, у тебя же все равно в школе каникулы, — плаксиво протянула она. — У меня же больше никого нет, выручай, сестренка.
Зинаида молча открыла скрипучий шкаф, перебирая руками, спросонья осмотрела свой побитый молью гардероб, потом снова закрыла.
— Слушай, модница, раз это надо тебе, дай что-нибудь из своих тряпок.
— Конечно, Зи, бери, что хочешь.
«Боже, какая я трусиха! — проводив сестру, подумала Степанида. — Ну, ничего, Зи справится, а там посмотрим».
Была суббота, выходной, сев за компьютер, Степанида Пчель отпускала колкости нелюбимому ей «Модэсту Одинарову», который к этому времени уже умер, и не подозревала, что переписывается с женщиной, известной ей как «Ульяна Гроховец».
«Информационное поле? — написала «Сидору Куляшу» Полина Траговец от имени «Модэста Одинарова». — Конечно, сегодня сознание отражает не бытие. Ведь вы посадили всех на телевизионную иглу!»
«Столько сидишь у телевизора, что тебя уже узнают дикторы? — заступилась за «Сидора Куляш» Степанида. — А засыпаешь, небось, с пультом, как наркоман со шприцем?»
Полине Траговец тоже не нужно было идти на работу, и она тоже была в Сети.
«Ну не всем же сутками торчать в Интернете, — через минуту отозвался «Модэст Одинаров». — Я же не старая дева, чтобы мужчин на сайтах цеплять».
Степанида посчитала недостойным переходить на личности. И тут же завела клон «Злой язык».
«Ты старый, одинокий кобель, — хлестнула она им. — До хрена умный? Корми голубей и не приставай к дамам».
Полина Траговец не осталась в долгу, и две одинокие стареющие женщины пикировались весь день под чужими именами, пока Сидор Куляш гулял с Зинаидой Пчель. За собой он тащил, как собачонку, чемодан на колесиках, которые, поскрипывая, оставляли след на пыльной мостовой. Над рекой в камышах носились стрекозы, в сухой, пожелтевшей траве надрывно стрекотали кузнечики, и небо едва вмещало огромное солнце. Бросая с моста хлебные мякиши, которые отщипывали от одного батона, Сидор и Зинаида кормили крикливых чаек. Обедали в кафе на пристани, где пианистка в накладном шиньоне, с короткими, как у карлы, руками лениво играла джаз, и, рассказывая о своей жизни, громко смеялись, так что на них косились официанты. Блюда переменяли медленно, и Сидор невольно вспомнил жену, которая до того, как стала невидимкой, готовила обеды с такой тщательностью и старанием, что ставила их на стол раз в три дня. Усмехнувшись воспоминанию, Сидор закрутил на столе вилку.
Зинаида сощурилась:
— Хотите сыграть на раздевание?
— В определенном смысле. На кого укажут зубцы, тот обнажает неприятную для себя правду. Идет?
Зинаида кивнула. Вилка застыла, указав на Сидора.
— С детства был везучим, — вздохнул он и рассказал про ракушек, которых собирал на морском берегу, копошась, как краб в месиве из тины и гниющих моллюсков, пока мать, усевшись по-турецки на полотенце, загорала с любовником, про отца, смеявшегося над его неуклюжими попытками освоить горные лыжи, про то, как разрывался между разведенными родителями, как паром между берегами.
— А, по-моему, у вас было счастливое детство, — сказала Зинаида, когда он замолчал. — Разве это воспоминание так уж неприятно?
— Детство у всех счастливое, оно у всех лучшая пора. Потому что дальше — хуже. Крутить?
— Нет. Раз дальше — хуже, значит и скелетов в шкафу больше. Мы договаривались поднять со дна всю горечь, так что ваш рассказ не засчитывается.
— Хорошо.
Сидор достал сигареты, закурил и без утайки выложил про жену-невидимку.
— Это я и так знаю, — вставила Зинаида, когда он сделал паузу, расплющив окурок в пепельнице. — Читала на сайте.
— А про измену? С моим начальником? — Сидор потянулся за новой сигаретой. — На корпоративной вечеринке, куда пришли с женами. Гадко вышло, пошло…
— Я поняла, подробности не обязательны. — Зинаида на мгновенье задумалась, кусая заусенец. — А вы отомстили?
— Кому? Ей? Или начальнику? Нужно было переспать с его секретаршей?
— Вроде того. Чтобы было не так обидно.
— Уравнять счет? Но семейная жизнь — не футбол, тут 1:1 бесконечно хуже, чем 0:0. А каждый гол забиваешь в свои ворота. Вращать?
Зинаида накрыла его руку ладонью:
— Не надо. Теперь моя очередь.