Наконец Стрекалова чуть порозовела и повеселела.
– А, вы об этом? Да конечно же нет! Конечно же, не сами. И не одни. Знаете, – тут она улыбнулась и заговорила чуть громче, – у меня замечательная свекровь. Просто чудо, а не свекровь! Да если бы не она… Не было бы профессора Стрекаловой, моей карьеры и моего сына, да и вообще всего того, чем можно гордиться.
– Замечательно! – радостно подхватила Тобольчина. – Теперь мы все поняли. Значит, есть еще одна женщина, наша невидимая героиня. Аплодисменты! Как зовут вашу свекровь, Вероника?
– Вера Матвеевна, – опять почему-то сникла Стрекалова.
– Вера Матвеевна, – бравурно начала Тобольчина, – дорогая! Низкий поклон вам от нас, сидящих в студии. И, думаю, не только от нас. Если бы не вы и не ваша помощь, не было бы у нас такого доктора и не было надежды и веры, что все поправимо и будет хорошо. Потому что мы верим вашей невестке. Верим и доверяем!
– Ну а теперь – к вам, – осклабилась Тобольчина, обращая взор на Женю. – К вам, наша дорогая волшебница! Наша фантазерка, наша сказочница. Уносящая нас в мир чудесных грез. В мир прекрасных и сильных мужчин, в мир нежных и слабых женщин. Вы – тоже загадка – для меня, например. Обычная женщина, работающая в (тут она мазнула взглядом бумагу) в обычной школе, и вдруг – почти в сорок лет! Эта обычная, казалось бы, женщина, мать, жена, служащая, начинает писать потрясающие по своей искренности и задушевности книги. Как же все это вышло, дорогая Евгения? Что предшествовало этому, откуда взялось? Как заиграли вдруг грани вашего таланта?
Женя смущенно развела руками.
– Честно, сама не знаю. Просто… просто однажды, вдруг… Захотелось писать. Я тогда заболела. Лежала долго, полтора месяца. И совершенно не знала, чем себя занять. И вот попробовала. И вдруг – получилось! По правде сказать, я и сама не ожидала.
– Ну… Это как-то… Не убеждает, что ли… – задумчиво протянула Тобольчина. – Вот я, например. Сколько болела, а взять лист бумаги и ручку – даже в голову не приходило. А если б пришлось – вот уж не думаю, что это бы кого-нибудь заинтересовало!
– У каждого своя судьба, – улыбнулась Женя. – Мне вот помог банальный радикулит. Выходит, бывает и так.
– А быт? – продолжала настаивать Тобольчина. – Писатель – профессия творческая. Требующая тишины, уединения. Сосредоточенности. А тут – кастрюли, поварешки, неглаженое белье. И как быть со всем этим? С тем, что заедает нашу женскую жизнь? Ведь вы же работаете дома, все верно?
Женя кивнула. Разумеется, дома. Отдельного кабинета в отдельной квартире, естественно, нет.
Она чуть задумалась, хотя сто раз отвечала на эти вопросы.
– Да приспособилась как-то. Детей отправляла на учебу, мужа провожала на работу. И улетала в свои фантазии – наверное, так.
– Ну, а обед, ужин? Уборка, все то же белье? – почему-то недовольно продолжала гнуть свое Тобольчина.
– Да между делом как-то, – ответила Женя, – сварить суп не проблема. Почистить картошку – тем более. А погладить можно и вечером, у телевизора.
– И вы хотите сказать, что, став известной писательницей, чьи книги выходят огромными тиражами, вы продолжаете стоять у плиты и жарить котлеты?
Женя рассмеялась.
– Ну а куда денешься? Став писательницей, я не перестала быть матерью и женой. А потом – я шустрая. Быстрая, в смысле. И быт мне не в тягость, поверьте.
– Уди-ви-тельно! – по складам пропела Тобольчина и развела руками. – И о чем это говорит? Правильно. Это говорит о том, какие у нас удивительные, потрясающие, необыкновенные женщины! А теперь, – тут она погрустнела, – я вас огорчу. Реклама, мои дорогие. И я успею соскучиться!
Это тоже одна из ее «фишек» – «успею соскучиться». Грустный взгляд, притворный вздох. Расстроилась, вроде как.
Заиграла музыка, и все чуть расслабились. Подлетели гримеры и начали промокать салфетками лица и припудривать кисточкой носы и подбородки. Тобольчина ни на кого не смотрела, хмурила брови и снова вчитывалась в подводку. Ольшанская вальяжно откинулась на спинку стула и попросила горячего чаю. Стрекалова пыталась кому-то дозвониться. Женя встала и прошлась по студии – заныла больная спина, и требовалась небольшая разминка.
– Садимся! – раздался голос режиссера. – Через две минуты мотор. Гримеры ушли с площадки! Марина!
Тобольчина недовольно подняла голову.
– Вяло как-то, – недовольно сказал режиссер, – давай поживее, что ли. А то мы уже спим.
– Приятных снов! – зло прошипела Тобольчина. – Сейчас проснешься. Будет тебе «поживее»…
Женя почему-то вздрогнула и посмотрела на Стрекалову. Та была белее полотна и очень сосредоточенна. Ольшанская по-прежнему рассматривала свой маникюр и была, на первый взгляд, совершенно спокойна. Но Женя увидела, как подрагивают пальцы ее прекрасных, тонких и очень ухоженных рук.
– Пишем! – раздался голос режиссера. – Внимание! Мотор!
Тобольчина сладко заулыбалась и обратилась к Ольшанской:
– Александра, ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Быть может, не самый приятный для вашей семьи, но… Опровергните желтые СМИ, пишущие всякие небылицы по поводу вашего уважаемого супруга.
Ольшанская подняла на ведущую свои неповторимые, синие, словно горные озера, глаза, и Женя увидела, как взгляд ее застыл от боли, тут же сменившейся негодованием и яростью.
– Какие именно? – жестко спросила она. – Бульварная пресса пишет много всяческих гнусностей – в том числе и про вас, не так ли?
– Да, так, разумеется! – с жаром подхватила Тобольчина.
Но глаза ее чуть сузились от злости.
– И все же… Не потому, что мы ей, этой прессе, доверяем – конечно же, нет. Но – факт остается фактом. И против него, как говорится, не попрешь. Ваш муж как-то рассказывал, что бизнес в начале пути принес ему много проблем. Например, разборки с криминальными структурами, взятки чиновникам, проблемы с органами власти. Было даже такое, что его похищали. Кошмар какой-то! А теперь – так странно, – он сам ищет пути в политику, туда, где, как он говорил, «честных людей не бывает и быть не может». Это цитата.
Тобольчина, словно застывшая кобра, немигающе смотрела на Ольшанскую.
Ольшанская вздохнула, обворожительно улыбнулась и спокойно принялась отвечать:
– А что, собственно, вас так удивляет? Как строился бизнес в те годы – давно всем известно. По-другому было нельзя. Невозможно! И думаю, каждый бизнесмен может вам рассказать такие страшилки, и даже похлеще! А теперь все стремятся к цивильности. Хотят чтить законы. И что-то исправить – посильное – в нашем, не самом справедливом мире. Разве это неправильно? Нелогично разве? Мой муж человек не бедный, город родной не забыл и хочет – хотя бы там – навести порядок. Я ответила на ваш вопрос? – И она уперлась глазами в ведущую.
– Да, – вяло отозвалась Тобольчина, – теперь все понятно.
– Стоп! – послышался рык режиссера. – В чем дело, Марина? Чего ты скукожилась?
Тобольчина дернула бровью и чуть расправила спину.
– И еще, дорогая! А вы не боитесь так надолго отпускать своего мужа? Ведь он – как мне известно, – почти все время проводит в другом городе! Богатый мужчина, успешный мужчина, красивый мужчина. Может быть, у вас есть секрет? Как оставаться для мужа желанной? Как сделать так, чтобы он думал только о тебе и скучал по тебе? Соблазнов ведь море. И молодых красоток – тем более. А вы, как мне кажется, человек наверняка ревнивый. Ну, это же видно!
И тут раздался дикий крик Ольшанской:
– Это что такое? Вашу мать! Что за провокации? Вы же обещали, что ничего такого не будет! Программа предпраздничная, только комплименты и елей! И что получилось?
В студию вбежали какие-то люди – редакторы, режиссер. Тобольчина резко встала и направилась к выходу.
– Началось! – зашипела она.
– Какого хрена? – продолжала кричать Ольшанская. – Какого хрена, я тебя спрашиваю? – кричала она в лицо худому парню в очках и ярко-розовых кедах.
– А что вас так задело? – допытывался режиссер. – По-моему, вопросы вполне безобидные и заурядные.
– Я ухожу! – заявила Ольшанская. – Мне это надоело! – и встала со стула.
Режиссер и прочие окружили ее и стали успокаивать. Какая-то девушка зашептала ей что-то на ухо. Ольшанская качала головой и продолжала возмущаться.
– Иду курить! – громко объявила она и быстрым шагом вышла из студии.
Началась нервная суета, перешептывания.
Стрекалова не поднимала глаз. Женя растерянно посмотрела на нее и пожала плечами – дескать, что она так завелась? Потом нерешительно сказала:
– Может быть… мы тоже пойдем?
Вероника вздрогнула и беспомощно посмотрела на Женю.
– Вы думаете? – тихо переспросила она.
Женя пожала плечами. Стрекалова тяжело вздохнула и сказала:
– Может быть… мы тоже пойдем?
Вероника вздрогнула и беспомощно посмотрела на Женю.
– Вы думаете? – тихо переспросила она.
Женя пожала плечами. Стрекалова тяжело вздохнула и сказала:
– Думаю… что вы правы. Надо смываться.
В эту минуту в студию влетела Тобольчина – с обновленными свежей помадой губами, с широченной улыбкой и сияющими глазами.
– Что, девочки? Пишем? – радостно осведомилась она.
«Девочки» испуганно вздрогнули и переглянулись.
– Актриса, – развела руками Тобольчина, – человек эмоциональный, вспыльчивый, горячий… Бывает! – вздохнула она.
– Ну, а мы с вами… Продолжим!
– Евгения Владимировна, ваша судьба и вовсе загадка. До сорока вы были совсем обычной женщиной, ходили на службу, варили обед. Растили детей. И – вдруг! Вдруг вы стали писать. И чрез два года стали такой популярной и знаменитой! И люди говорят, что ваши романы им так близки и понятны, что, кажется, будто они написаны именно про нас. В чем же секрет, дорогая Евгения? И как вы решили писать? Озарение? Милость богов, так сказать? Или какие-то серьезные события, какой-то рубеж, Рубикон, после чего случилось вот это чудо? Откройте нам тайну! Тайну любимой писательницы…
– Никаких тайн, уверяю вас! Может быть, я вас сильно разочарую, но, поверьте мне, никаких тайн! Все очень просто – на работе начались неприятности, и я ушла. Было начало лета, и искать новую работу сразу не захотелось. Решила – отгуляю лето и уж по осени начну поиски. И вот дача. В воскресенье все разъезжаются – дети, муж. Я одна. Чем заняться? Садом? Правильно! А тут прихватил радикулит – ну, и какой из меня огородник? Тут и случилось – я открыла ноутбук и что-то попробовала. Долго не решалась отправить рукопись. В августе все же решилась. Отправила по электронке в пару издательств. И не сразу поверила, когда через пять месяцев получила ответ. Никто не поверил – ни дети, ни муж. А больше всех – я сама. Не поверила даже тогда, когда заключила договор. Не поверила, когда получила свои первые деньги. Совсем небольшие, но это понятно. Поверила, только когда впервые взяла книгу в руки. Вот тогда дыхание перехватило. На обложке моя фамилия и сзади моя фотография. Это было такое потрясение и такое чудо, что я положила книжку на подушку и все ночь гладила и листала ее. Вот, собственно, и все, – улыбнулась Женя.
– Вы сказали – все разъезжались в воскресенье? – вдруг уточнила Тобольчина. – В смысле – на работу?
Женя удивилась.
– Ну да, на работу. В понедельник же всем на работу. Детям – на учебу, взрослым на работу. Что вас так удивило?
– Угу, – задумчиво произнесла Тобольчина, – вот только… – она помолчала, – вот только, насколько я в курсе, ваш муж на работу тогда не ходил. В смысле – что он в тот момент находился в местах… не столь отдаленных. Не так ли?
Женя почувствовала, как кровь прилила к лицу. Дышать стало трудно, почти невозможно. Стало невыносимо тихо. Руки похолодели, а ноги стали ватными и тяжелыми.
– Да, – хрипло сказала она, – был такой… эпизод. Но – все позади! Ошибка следствия. Мужа оправдали и через год выпустили. Освободили. И принесли извинения.
– От сумы и от тюрьмы, как говорится… – приторно-сочувственно вздохнула Тобольчина и снова заулыбалась, – народная пословица. Да и бог со всем этим! Главное – что все хорошо закончилось, верно?
Почему-то Женя кивнула. Послушно кивнула, словно завороженная. Вместо того, чтобы плюнуть в морду этой стерве и громко хлопнуть дверью. Она сидела на стуле, словно приклеенная. Не было сил встать. Не было сил ответить. Просто не было ни на что сил…
– Евгения, дорогая, – снова запела Тобольчина, – а ваша дочка… Точнее – старшая дочка. Вы как-то обмолвились, что девочка проблемная. Особенно по сравнению с младшей. Вы говорили, что ваша младшая дочь – ну просто ангел. А вот другая… В смысле – старшая. Они совершенно разные, ваши девочки. Я долго рассматривала их фото – и вправду совсем разные! Младшая похожа на вас. А вот старшая – Мария, кажется, – на вас непохожа. И на вашего мужа тоже. И с сестрой они абсолютно разные! Кстати, а как они между собой? В смысле – девочки, сестры? Тоже воюют? Или сейчас все устаканилось? Наладилось со временем?
– Господи, какая чушь! – пролепетала Женя. – Какая несусветная и кошмарная чушь! Откуда у вас такие бредовые сведения?
– Из вашего интервью, – с удовольствием уточнила Тобольчина.
– Бред, – повторила Женя, – у моих дочерей все в порядке. Они – близкие люди, подруги. И моя старшая дочь, Маруся, она давно уже… повзрослела. Удивляюсь, где вы такое… нарыли? Может быть, я не самая лучшая мать и у меня куча промахов в воспитании моих дочерей, но… Главное в своей жизни я сделала правильно!
– Ошибка? – словно обрадовалась Тобольчина. – Ну слава богу! – с облегчением выдохнула она. Кашлянула, глотнула воды и попыталась растянуть губы в улыбку.
– Ну вы уж не занижайте так свою самооценку! – попросила Тобольчина. – Быть женой, матерью и вдобавок писателем – уже о-го-го! Не скромничайте, дорогая Евгения!
– Я… – кашлянула в волнении Женя, – я и не скромничаю. Я говорю правду.
– Ну и славно, – выдохнула Тобольчина. – Дети есть дети. У каждого свой характер. И переходный возраст. Пубертат – как принято говорить ныне. У всех по-своему сложный. Но проходит и он.
Женя увидела, как тревожно смотрит на нее Вероника – и удивленно, с интересом, неожиданно вернувшаяся Ольшанская.
Тобольчина покрутила головой, разминая шею, и несколько раз сжала и разжала пальцы рук. Потом на минуту прикрыла глаза и замерла, словно зверь перед прыжком.
Женя сидела такая опустошенная, словно из нее вытряхнули все внутренности. Ей казалось, что если бы сейчас сказали – все, стоп, снято, – у нее бы совсем не было сил подняться и выйти из студии. К тому же начала болеть голова. Сковало затылок, и загудели виски. Верный признак того, что скоро, вот-вот начнется мигрень. А эта история долгая. Дня на четыре – в лучшем случае. Полный покой, зашторенные окна, два одеяла – озноб. И никаких праздников! Отменяются праздники. Точнее, их отменили. Марина Тобольчина отменила. Одним махом и тремя предложениями. Талантливо, что говорить. Не каждый способен. Что б ей… Всю жизнь она боялась ЭТОГО вопроса. Всю жизнь! Всю жизнь, каждую минуту она понимала, что ВСЕ ЭТО может однажды… выскочить. Как убийца из-за угла. И все, что она так долго, тщательно и, скорее всего, неумело строила, рухнет в секунду. Как домик Наф-Нафа. Вспомнила – было такое! В самом начале, когда она была совсем неопытной дурочкой. Лепила, что попало. Тогда в сердцах обмолвилась про Маруську – та и вправду тогда хорошо доставала!
Тобольчина глянула в подводку, пробежала глазами, одернула пиджак и крикнула:
– Я готова. Поехали!
– Вероника Юрьевна, – мягко улыбнулась Тобольчина, – ну, а теперь о вас. Какая интересная и, простите, непростая судьба! Девочка из глухого уральского городка. Точнее, поселка. С ранних лет в интернате. В пятом классе победительница трех областных олимпиад. Серебряная медаль. Поступление в медицинский институт. И дальше – сплошная сказка, просто история для сериала – общежитие, полуголодное существование, обноски. Шесть коек в ряд и отсутствие элементарных удобств. И вдруг… Брак с москвичом, прекрасная, профессорская семья, огромная квартира в сталинском доме. Сказка? Так не бывает? Золушка, честная, умная, трудолюбивая, получает все. Но! Останавливаться она не собирается – хотя, можно было бы, наконец, расслабиться. Она защищает диссертацию, делает карьеру, непостижимую, невероятную, блистательную. И к тому же рожает прекрасного сына. Воистину чудесная сказка! Никто не поверит. А ведь это все – чистая правда. Да, Вероника? Что это – награда за тяжелое детство? Плата за трудолюбие? Просто удача? Или высшая справедливость? В которую мы совсем перестали верить?
Вероника Стрекалова пожала плечами и тихо сказала:
– Не знаю. Просто… так получилось. Я… ничего для этого не делала. То есть… Делала, конечно. В смысле – старалась. В смысле – трудилась, – совсем растерялась и запуталась она. – А про мужа… Просто… мы встретились и полюбили. Наверное, так.
– Да не наверное, а наверняка! – продолжала напирать Тобольчина. – И слава богу, что все сложилось именно так и звезды совпали. Как говорится, судьба! Но – ваша скромность, Вероника, все же излишня. Своими заслугами и достижениями нужно гордиться. А вы их стесняетесь!
Стрекалова чуть порозовела и даже слегка улыбнулась. Словно расслабилась после сдачи самого трудного в жизни экзамена. Казалось, что экзекуция подошла к концу, но тут Тобольчина чуть подалась вперед и, уставившись на Веронику своим немигающим взглядом, вдруг спросила: