– Выходи! Что тут думать? – не стесняясь своей откровенности, сказала она. – И считай, что тебе повезло.
Даже не поинтересовавшись, а любит ли дочь своего избранника.
Свадьбу сыграли в дорогом ресторане – на этом настояла Женина мать. Родители Никиты были смущены и растеряны – это никак не вписывалось в их скромный бюджет. Но ослушаться Елену Ивановну не посмели. Денег назанимали и свадьбу сыграли – куда деваться?
Мать заказала в швейном театральном цеху свадебное платье. Оно получилось чудесным. Чуть розоватое, самую малость, длинное, струящееся, шелковистое. По воротнику и по подолу нежное кружево, и маленькая шляпка-таблетка тоже украшена кружевной вуалью. Кажется, впервые в жизни она была довольна дочерью.
На свадьбу были приглашены ведущие артисты театра и прочая театральная знать. Только родители Никиты смущенно жались в углу, с тревогой разглядывая великолепие стола и знатных гостей.
Сняли комнату – волевым решением матери.
– К нам – невозможно, – объяснила она, – ни вам, ни мне это не нужно.
А у родителей Жени была, кстати, трехкомнатная квартира. Приличного метража. К свекрови – вообще полный бред. Ни кубатуры, ни смысла вообще. «Такую дуру, как ты, тут же загонят под лавку», – повторяла мать.
Первую свою комнату они очень любили. И с тоской вспоминали все годы. Она и вправду была чудесной – пусть первый этаж, совсем низкий, зато густой палисадник в сирени, тихая улочка, огромное окно, полукруглые стены, в которых трудно было расположить мебель, но которые почему-то придавали жилищу неповторимость и уют. Да и какая у них была мебель? Тахта, книжный шкаф и шкаф платяной. Торшер с голубым абажуром, столик у кровати, покрытый синей скатеркой. Свечи в керамических подсвечниках и засохшая роза в бутылке из-под шампанского. Денег на скромную жизнь хватало – зарплата Никиты и Женина стипендия. На пельмени, готовые котлеты, билеты в кино и театр и даже «на принять друзей» – тогда было просто. Кто-то приносил салат с колбасой или с рыбой, кто-то жареного цыпленка, Женя пекла простой пирог, чаще всего шарлотку, открывали банку консервов – шпротов или сайры – и сидели до утра, запивая все это вином. Иногда варили глинтвейн.
Сосед Петрович был тих и почти незаметен. По вечерам уходил к зазнобе – так он называл свою любовницу Дусю, жившую тремя этажами выше.
Все эти годы вспоминались как сплошное счастье. Счастье и любовь. Никита был нежен, заботлив и щедр. Каждый день, возвращаясь с работы, он приносил жене розу или тройку гвоздик – с деньгами, да и с цветами было тогда непросто.
А спустя четыре года Елена Ивановна объявила, что пора иметь свой угол. Приличные люди так не живут. Стыдно сказать людям, что единственная дочь снимает какой-то угол. И снова ее волевым усилием вступили в кооператив. Половину денег дали Женины родители, а вот вторую половину… Елена Ивановна требовала, чтобы дали родители мужа. Именно требовала. Да что с них было брать? И Женя с Никитой решили, что деньги найдут. Сами. И «тещеньке» – как с иронией называл ее Никита, об этом не скажут. Деньги нашлись – не сразу, с миру по нитке, но все же собрали. Часть, кстати, дала верная Соня, больше всего переживая, что об этом узнает Ленуся.
Через полтора года въехали в новую квартиру. Конечно, это было огромное счастье. Казалось бы, тещенька была как всегда права. Но… Осадочек, как говорится, остался. И семейных встреч молодые старались избегать. Впрочем, и сама Елена Ивановна общаться с новой родней, со сватами не спешила. Женя закончила институт, пошла работать в обычную школу. И тогда они стали подумывать о ребенке. Но ничего не получалось! Врачи говорили, что они оба совершенно здоровы, просто надо немного подождать, так бывает. Бывает и десятилетиями, а потом раз! – и женщина прекрасно рожает.
Восемь лет. Восемь лет ожиданий, разочарований, слез и семейных ссор. Восемь лет.
Они стали отдаляться друг от друга, про себя обвиняя, разумеется, партнера. И тут…
Судьба. Как говорится, судьба. Только купили машину – старенькую, подержанную. Но все же машину! Первая поездка в Пушкинские Горы. Просто решили «жить полной жизнью». Раз бездетны, пусть жизнь будет наполнена событиями и путешествиями. Надеялись в душе, что это их сблизит и ситуацию исправит.
Выехали в ночь, рассчитывая добраться до места совсем рано утром. А почти перед Святыми Горами – авария. Страшная, дикая. Прямо перед их носом. Еще бы минуты две, и на месте этих несчастных точно бы оказались они. Мужчина и женщина – молодые, почти их ровесники – погибли на месте. А ребенок, девочка, чудом оказалась жива! Спала на заднем сиденье и отделалась легкими царапинами.
Они остановились у обочины, ожидая «Скорую» и милицию, а Женя схватила ревущую от страха девчушку и прижала к себе.
Только под самое утро все закончилось: мужчину и женщину увезли, машину оттащили, протоколы были составлены, и все свидетели опрошены. Девочка дремала у Жени на руках.
– А ребенка… Куда? – тихо спросила Женя.
– В больницу, – равнодушно ответил милицейский, – а дальше будем пристраивать. Бабушки, дедушки. Короче, к родне.
Женя вздрогнула и прижала девчонку сильнее.
В больницу поехали следом. Никита с удивлением смотрел на жену, видя, как она баюкает и утешает ребенка.
В приемном покое девочку забрали.
На улице некурящая Женя попросила у прохожего сигарету и все никак не могла отойти от больничного крыльца и усесться в машину.
Разумеется, они вернулись в Москву. Женя все время молчала. На вопросы мужа отвечала односложно: да, нет, не знаю. Перестала готовить и убирать в квартире. Взяла больничный и целыми днями лежала в кровати, отвернувшись лицом к стене.
Однажды Никита не выдержал и стал кричать, тряся ее за плечи. Он кричал, что нужно немедленно к врачу. Что, если ее сейчас не вытащить, она погибнет. А следом за ней и он.
Она, словно замороженная, тупо смотрела на него. Даже не было слез.
Теперь плакал Никита.
– Что мне сделать, что бы ты пришла в себя?
Одними губами она прошептала – поедем туда. И заберем нашу девочку.
Он отпустил ее и с каким-то ужасом и непониманием уставился на нее.
– Я подумаю, – тихо ответил он.
А Женя снова отвернулась к стене.
Документы оформляли почти четыре месяца, и все это время, раз в неделю, Женя ездила в М. Она приходила в дом малютки и наблюдала за девочкой из-за стеклянной двери. Наконец директриса сжалилась и стала пускать Женю к ребенку. Женя гуляла с девочкой в парке, сидела с ней на речке и покупала ей шарики и игрушки. В Москве она так скучала по ней, что совсем перестала спать по ночам. Никита относился «к этой затее» скептически. Елена Ивановна ничего не знала – Женя умоляла мужа пока не посвящать в это мать.
Про родственников девочки было известно следующее: бабушки и дедушки со стороны матери не было вовсе – мать девочки выросла в детдоме. А родители отца, точнее дед Маруси, жил в деревне, здорово пил и вдовел почти десять лет. Когда Женя с соцработником приехали к нему, от внучки он отказался сразу. Да и кто бы доверил ее ему?
И только тогда, после этого визита, Женя облегченно выдохнула – на ЕЕ Марусю претендентов не было.
Иногда Никита, с удивлением глядя на жену, пытался поговорить с ней на «эту тему». Предлагал еще раз подумать и не делать все сгоряча.
Женя удивлялась, принималась горько плакать и обижаться.
– Ты не понимаешь? – страстно спрашивала она. – Как ты не понимаешь, что все это – не сгоряча? Это мой ребенок! Разве ты сам этого не чувствуешь? Мой!
– А про меня ты не подумала? – осторожно спрашивал муж.
Она снова принималась рыдать и коротко бросала:
– Ну, если тебе… это – так, то давай разведемся!
Он крутил пальцем у виска, качал головой и тоже обижался. Общались они тогда только по делу – коротко и конкретно. А однажды ночью, когда оба не спали и пытались скрыть друг от друга бессонницу, Никита вдруг сказал:
– А ты не видишь, что вся наша жизнь с тобой катится под откос?
Она вздрогнула, впервые осторожно, словно боясь быть отринутой, прижалась к нему, чувствуя, как он по ней соскучился.
Потом, после давно забытых ласк и признаний, она горячо шептала ему, что все наладится, обязательно наладится и даже будет еще лучше, чем прежде. Потому, что с ними будет Маруся…
Когда, наконец, бумажная волокита была почти закончена, Женя бросилась по магазинам в поисках кроватки, одежды и игрушек – Маруська должна приехать в свой дом, считала она.
Никита по-прежнему тяжело вздыхал, словно предчувствуя грядущие неприятности. Впрочем, уж до них было еще ох как далеко! Целая жизнь.
Маруся быстро освоилась на новом месте. Она была спокойным ребенком, но временами на нее находила словно оторопь. Она замирала, и растормошить ее было почти невозможно. И по ночам случались истерики, да такие, что, бывало, Женя таскала ее на руках по нескольку часов, а та все не засыпала, вздрагивала и снова заходилась в плаче.
Маруся быстро освоилась на новом месте. Она была спокойным ребенком, но временами на нее находила словно оторопь. Она замирала, и растормошить ее было почти невозможно. И по ночам случались истерики, да такие, что, бывало, Женя таскала ее на руках по нескольку часов, а та все не засыпала, вздрагивала и снова заходилась в плаче.
Никита уходил спать на раскладушку в кухню. Утром он с Женей не разговаривал, а на Маруську и вовсе не смотрел. Женя чувствовала себя виноватой, но одновременно злилась на мужа и обижалась. В доме было напряженно, тревожно и душно, словно перед грозой.
Реакция матери была, разумеется, предсказуемой, но… Чтобы до такой степени! Даже Женя, отлично зная матушкин нрав, такого не ожидала.
Елена Ивановна, едва узнав о случившемся, ворвалась в квартиру и, не взглянув на девочку, подняла дикий крик. Она кричала, что Женя идиотка, слабоумная, невменяемая и опасная для общества. Обещала собрать комиссию, которая докажет Женину несостоятельность. Она угрожала, пугала и требовала, чтобы дочь немедленно «отправила ЭТО» обратно.
Никита курил на кухне и в комнату так и не вышел. Женя посчитала это предательством и долго не прощала этого мужу. Много лет не могла с этим справиться и забыть.
Сначала она пыталась увещевать мать, совала ей в нос Маруську, призывая посмотреть, какая это «чудесная девочка». Объясняла матери, что ребенок был ей необходим, жизненно необходим. И раз так случилось, то это сама судьба, сам Господь бог послал ей Марусю.
Мать на девочку так и не посмотрела, а Маруська, испугавшись скандала и криков, устроила такую истерику, что ее начало рвать прямо на пол.
Елена Ивановна по-мефистофельски рассмеялась, брезгливо скривилась и у порога выкрикнула последнее:
– Вот это – самые мелочи! – А дальше – дальше хлебать будешь полной ложкой. Половником будешь хлебать! И на меня, как ты поняла, рассчитывать нечего. – И шепотом добавила: – И Никита уйдет. Вот увидишь – смоется! И смоется скоро. От своих бегут, а тут… А гены, милая, еще вылезут. Только позже. Не сомневайся. А ты уже будешь одна. И тогда меня вспомнишь!
После ухода матери Женя зашла на кухню и бросила мужу:
– Предатель!
Потом пошла укладывать Маруську и услышала, как Никита, громко хлопнув дверью, ушел.
В ту ночь домой он так и не вернулся. И Женя заставила себя привыкать к мысли, что их семейная жизнь, скорее всего, закончилась.
Но все вышло не так. Никита вернулся через неделю – растерянный, похудевший, задерганный и очень виноватый. Сказал, что очень ее любит и жить без нее не может. А про девочку… про девочку – он называл ее именно так – сказал, что попробует. В смысле – очень постарается. Но как выйдет – не знает. Честно – не знает. И еще добавил, что все мужики – дерьмо. Он убедился в этом на собственном примере. Слабаки да и только.
Женя его простила – она всегда терялась перед признаниями и извинениями. Перед честностью.
Было непросто, но она видела, как Никита старается. Он стал помогать с Маруськой, участвовал в купании, пытался играть с ней и читал на ночь сказки. С матерью Женя тогда не общалась. Иногда звонила отцу, но тот, оставаясь верным себе, жаловался на здоровье, говорил про «Леночку» и «Леночкиными» фразами. Про Маруську – ни слова. Впрочем, Женя и не ждала другого – он и к ней, родной дочери, был равнодушен. Никакого голоса крови. Что говорить про Маруську?
А Маруська к Никите тянулась. И сразу стала называть его папой.
А через два года после удочерения Маруськи Женя поняла, что беременна.
Никита словно заново родился – был так счастлив, что передать невозможно. И однажды обмолвился – невзначай, словно случайно:
– Торопыга ты, Женька! Ведь я говорил – подождали бы! И все бы у нас было нормально.
Женя остолбенела. Потом взяла себя в руки, постаралась не устроить скандал и делано рассмеялась.
– Ну, два ребенка лучше, чем один. К тому же если будет мальчишка!
И еще раз, теперь навсегда, поняла – ничего не изменилось. Сердцем и душой Маруську он так и не принял. А что будет дальше? Когда родится их малыш? Когда всю свою нерасплесканную любовь он вывалит на родного ребенка? Все было неясно и ясно одновременно – ей, Жене, будет еще сложнее. Хотя, куда уж сложнее… и на это-то иногда совсем не хватает силенок…
Но родилась девочка, а не мальчишка. Дашка. Маруськина сестра.
Дашка была абсолютно ангельским дитенышем – не в пример Маруське, что и говорить! Она спала по ночам, прекрасно ела (накормить Маруську всегда было сложно). Просыпаясь, не плакала. Лежала в кроватке и играла в погремушки.
Однажды Маруська подошла к Дашке и стукнула ее неваляшкой по голове. Раздулась шишка, и Дашка подняла дикий крик. Как назло, Никита был дома. Он схватил Маруську за руки, сильно встряхнул и дал пару раз по заднице. Теперь ревели в два голоса. А Женя вырвала Маруську из мужниных рук и бросила ему в лицо:
– Не смей! С такой жестокостью… Ты – гад и эсэсовец!
Таких слов в их семье не произносили. Скандал перерос в двухмесячное молчание и жестокую обиду друг на друга.
Елена Ивановна, разумеется, после рождения Дашки «нарисовалась». Приезжала раз в неделю, привозила дорогущие, невиданные фрукты, одежду и игрушки – в одном экземпляре, рассчитанные только на Дашку. Маруську она по-прежнему не замечала.
А дурочка-Маруська почему-то любила «красивую тетю». Ластилась к ней, пыталась прислониться, гладила по руке. А однажды назвала «бабулей». Елена Ивановна дернулась, поманила Маруську холеным пальчиком и, жестко взяв ее за руку, внятно сказала:
– Я, моя милая, никакая не бабушка. Точнее – я бабушка Даши. А тебе я – Елена Ивановна. Уразумела?
Маруська испуганно кивнула, выдернула ручку и убежала в ванную – реветь.
Она вообще была плаксивой, тревожной, болезненной. От громкого шума вздрагивала, боялась голубей, шуршащих и воркующих на подоконнике. Расстраивалась из-за мультфильмов, где кто-то кого-то обидел, плакала, когда Женя читала грустную сказку. Женя повела ее к невропатологу. Разумеется, была рассказана вся история, без прикрас.
Невропатолог, пожилая умница, повидавшая на своем веку немало горя, тяжело вздохнула и сказала:
– Ну, лечение я, безусловно, вам подберу. Девочка станет спокойнее. Но… Когда все это случилось, ей было чуть больше года. Она, конечно, многого не поняла, но на стресс организм среагировал. И девочка была вырвана из своей среды – попав в дом малютки. Да и кровь – не вода! Вы же не знаете толком, что и как было в родной семье. И к тому же история с детским домом у матери, пьющий дед, ну и так далее… Вы ж понимаете! – грустно заключила она. – С усыновленными детками… часто бывает что-то не так. Наберитесь терпения и верьте, что все обойдется. Или по крайней мере – многое.
А терпения Жене было не занимать – даже Никита называл ее «чемпион по терпению». «Мамина школа, – отвечала она, – с моей матушкой научилась».
Но, став чуть старше, девчонки подружились – вместе играли, вместе ходили в сад. Маруська была заводилой, а тихая и смирная Дашка во всем подчинялась сестре. Впрочем, «давать прикурить» Маруська начала довольно рано – часто шкодничала, устраивала провокации, подбивала сестру на всякие детские непотребства. Иногда врала. И это было печальней всего.
– Перерастет, – успокаивала себя Женя, – все-таки стресс, пережитый в детстве, именно стресс дает о себе знать.
Никита родную дочь обожал. Дашке прощалось все, и Маруська была во всем виновата. Справедливости ради – именно Маруська устраивала скандал, брала без спросу конфеты, хулиганила в саду и отбирала у Дашки игрушки.
Женя ловила себя на мысли, что Маруську она все равно оправдывает. Или старается оправдать. Жалеет ее больше, чем Дашку. Старается подложить кусок послаще. Первой на ночь она всегда целовала Маруську. Дашка не ревновала – с ее-то огромным сердцем! А вот Маруська была ревнивая. Иногда было заметно, что Дашку она старалась подставить – неловко, по-детски. А Женя снова убеждала себя, что так старшая дочь старается привлечь к себе внимание и заслужить любовь отца. И снова оправдывала, оправдывала…
Дашка, умница, по счастью, была лишена какой-либо ревности вообще. Она искренне любила сестру и всегда ее защищала.
И только когда пропали сережки… Подарок младшей к четырнадцатилетию…
Дашка мечтала о них – смешные, совсем девчачьи стрекозки с зеленоватыми эмалевыми крылышками и стразиками, они были нежные, ненавязчивые и очень милые. Конечно, Никита купил их с превеликим удовольствием.
Дашка была счастлива. Она всегда умела радоваться – даже самой незначительной малости.
А Марусе, кстати, накануне, на два месяца раньше, на ее день рождения, был подарен компьютер – по ее же, собственно, просьбе.