— При васъ нянька будетъ.
Произошла пауза. Жена въ блузѣ и непричесанная, съ крысинымъ хвостикомъ вмѣсто косы сидѣла въ углу терассы и дулась. Мужъ ходилъ изъ угла въ уголъ и усиленно затягивался папироской.
— Полно, полно, матушка, пойдемъ. Надо-же дѣтей прогулять. Иди, одѣнься и пойдемъ хоть до Гражданки, что-ли… Туда дорога лѣсомъ, въ тѣни…
— Вотъ въ Гражданку-то я именно и не пойду. Что тамъ дѣлать? Смотрѣть, какъ въ палисадникахъ пьяные нѣмцы пиво пьютъ?
— Ну, въ Лѣсной паркъ пройдемъ.
— Да въ Лѣсномъ паркѣ, я думаю, теперь съ заблудившейся собакой не встрѣтишься. Затянешься въ корсетъ, выпялишься въ платье — и иди въ Лѣсной паркъ! Что тамъ дѣлать? Какая цѣль? Еще если-бы тамъ былъ ресторанъ, то можно было-бы придти, сѣсть, чаю напиться или мороженаго съѣсть.
— Посмотримъ на цвѣточки. Тамъ отличный цвѣтникъ.
— Я не садовница.
— На цвѣты любуются не однѣ садовницы.
— Ну не дѣвочка, не институтка, чтобъ на цвѣточки умиляться.
— Пойдемъ въ Беклешовъ садъ, посмотримъ, какъ на лодкахъ катаются по пруду.
— Чтобы меня Доримедонтиха съ ногъ до головы пронзительнымъ взглядомъ осмотрѣла и на всѣ корки процыганила? Она тамъ днюетъ и ночуетъ, сидя на скамейкѣ у пруда. Въ новомъ платьѣ, сшитомъ по вашему совѣту, обезьяна на шарманкѣ выгляжу.
— Вздоръ. Прекрасное платье.
— Да вѣдь я вижу, какъ она меня цыганитъ. Вѣдь она, не стѣсняясь, такъ вслѣдъ и говоритъ: «вонъ разноперая сорока идетъ».
— А ты ее процыганъ.
— Съ кѣмъ? Съ вами что-ли? Такъ вы на гуляньѣ словно истуканъ, молча, идете и только свою папиросу сосете. А она сидитъ и цыганитъ всѣхъ въ цѣлой компаніи такихъ-же, какъ и она сама, барабанныхъ шкуръ.
— Ну, полно, Клавдинька… Пойдемъ, пройдемся… Я понимаю, что здѣсь въ Лѣсномъ мѣсто скучное, но ужъ ежели переѣхали, то надо-же пользоваться тѣмъ, что есть. Иди, одѣнься.
Супруга сдалась и отправилась одѣваться. Нянька и кухарка сбились съ ногъ, полчаса отыскивая ключи отъ шкапа, четверть часа таскали по комнатамъ юбки, потомъ начали закаливать щипцы для завивки хозяйкиной чолки на лбу. Наконецъ хозяйка вышла съ сильными слоями пудры на лицѣ, съ густо выведенными бровями, затянутая въ корсетъ, и проговорила, обращаясь къ мужу:
— Ну, взгляни на милость, развѣ я не похожа въ этомъ платьѣ на пестроперую сороку?
— Не нахожу.
— Вы никогда ничего не находите! Я не понимаю, для чего у васъ глаза во лбу! — крикнула она.
— Готова ты, душечка?
— Готова-съ. Ведите на тоску и скуку. Радуйтесь, что на своемъ поставили.
— Феденька, Лизочка, Катинька! Сбирайтесь. Мы идемъ въ Лѣсной паркъ.
— Какъ въ Лѣсной паркъ? Вѣдь вы сказали въ Беклешовъ садъ?
— Но вѣдь ты не желаешь встрѣчаться вмѣстѣ съ Доримедонтихой.
— Напротивъ. Я именно теперь желаю ее встрѣтить, чтобъ пройти мимо ея и плюнуть въ ея сторону.
— Пожалуйста только ты не заводи скандала.
— Нарочно заведу, если она что-нибудь скажетъ мнѣ вслѣдъ…
— Ну, что-же это такое! — развелъ руками Пестиковъ. — Тогда ужъ лучше не идти въ Беклешовъ Садъ.
— Нѣтъ, ужъ теперь-то я нарочно пойду. Вы меня вытащили, а я васъ потащу. Дѣти, собирайтесь! Нянька! Вытри носъ Катинькѣ.
Семейство вышло изъ палисадника дачи и поплелось по дорожкѣ около дачъ.
— Клавдинька… Только ты, Бога ради, насчетъ Доримедонтихй-то… — началъ мужъ.
— На зло вамъ заведу скандалъ… — фыркнула жена.
Мужъ шелъ, какъ на иголкахъ.
— Что-же это такое! Идти гулять и вдругъ сцѣпиться съ посторонней женщиной!
— А вы зачѣмъ меня звали на прогулку? Вытащили — вотъ теперь и казнитесь.
— Если-бы я зналъ, то, само собой, не потащилъ-бы…
— Вонъ цѣлая компанія жидовъ и жидовокъ на встрѣчу тащится! И вѣдь какъ вырядились, канальи. Навѣрное потаскали изъ своихъ ссудныхъ кассъ заложенныя вещи… Думаете, пріятны такія встрѣчи?
— А ты не гляди на нихъ! Вѣдь онѣ только пройдутъ мимо.
— И мимо-то, когда онѣ идутъ, и то непріятно. Вонъ одна жидовка даже въ шелковомъ парикѣ.
— Тише. Ну, зачѣмъ-же кричать? Вѣдь она слышитъ.
— Пускай слышитъ. Фу, какъ запахло чеснокомъ!
— Клавдинька…
— Тридцать два года знаю, что я Клавдинька.
— Если-бы я зналъ, что это все такъ будетъ, то ни за что на свѣтѣ не вызвалъ-бы тебя. Знаешь. Что? Я не пойду дальше.
— Идите, идите ужъ, если выманили меня.
— Дай мнѣ слово, что ты въ Беклешовомъ саду не сцѣпишься съ Доримедонтихой.
— Да чего вы ея боитесь-то?
— Я ея не боюсь, но не желаю скандала. Ну, дай мнѣ слово…
— Я только плюну въ ея сторону. Пусть она видитъ.
— Честное слово только плюнешь?
— Да, ужъ ладно, ладно! Идите.
— Ты плюнь такъ, чтобы не было замѣтно.
— Тогда польза? Мнѣ нужно сердце сорвать.
— Пожалуйста, Клавдинька…
Они входили въ Беклешовъ садъ.
IV ЕЩЕ У НѢМЦЕВЪ
Францъ Карловичъ Гельбке, супруга его Амалія Богдановна и ихъ дѣти только что вернулись изъ лавки съ закупленной для стола провизіей и усѣлись на терассѣ, какъ у калитки палисадника показался ожидаемый гость. Это былъ Аффе, конторщикъ какого-то страховаго агентства, молодой полный брюнетъ, но уже плѣшивый и въ очкахъ. Онъ былъ не одинъ. Съ нимъ была сестра его, кругленькая румяная нѣмочка Матильда. Мадамъ Гельбке, какъ увидала, что Аффе не одинъ, такъ и всплеснула руками отъ ужаса.
— Gott im Himmel! Францъ! Что это такое! Аффе не одинъ, а съ сестрой… — проговорила она. — Матильда съ нимъ. А ты сказалъ, что фрюштикать будетъ онъ у насъ одинъ. Два гостя… Гдѣ-же тутъ экономія на мое рожденіе? Матильда всегда такъ ѣстъ много… У ней такіе большіе зубы, такой большой аппетитъ.
Stiel, Araalcheii! Оставь. Я убавлю сегодня бутылку пива изъ моего бюджета за Матильду, убавлю одну сигару.
— Она больше съѣстъ, чѣмъ стоитъ бутылка пива и сигара. У ней такой большой ротъ. Ты звалъ Аффе съ сестрой… звалъ и ничего мнѣ не сказалъ.
— Ей Богу, я не звалъ его съ сестрой. Я его звалъ одного. Но ты не показывай вида… Я убавлю и завтра бутылку пива.
Отворивъ калитку въ палисадникъ, входили Аффе и Матильда. Аффе весело скалилъ свои бѣлые зубы и декламировалъ старинные стихи:
— Герръ Гельбке, мадамъ Гельбке… здравствуйте… А я съ сестрой, а сестра съ подаркомъ для вашихъ дѣтей, — сказалъ онъ.
Матильда держала въ рукахъ маленькую корзиночку съ земляникой и говорила:
— Für die Engelchen… Для вашихъ дѣтей, Здравствуйте, мадамъ Гельбке.
Дамы поцѣловались. Мадамъ Гельбке, видя приношеніе, нѣсколько смягчилась, усадила около себя Матильду и стала ей разсказывать, какъ можно варить дешевый супъ изъ рыбьихъ головъ, хвостовъ и костей.
— Мякоть надо снять съ кости и жарить на жаркое, а головы, хвостъ и кости спрятать и варить на другой день супъ. Варить долго, потомъ протереть, прибавить немножко масла, муки, петрушки — и супъ готовъ. Головы отъ селедки можно тоже въ супъ, — прибавила она.
— Бѣда съ женщинами! — оправдывался Аффе. — Хотѣлъ сестру оставить дома, по она, узнавъ отъ меня вашу программу воскресныхъ увеселеній, ударилась въ слезы — ну, и пришлось взять.
Подали фрюштикъ. Кромѣ раковъ и жареной колбасы ничего не было. Аффе и Гельбке выпили по три рюмки водки, хотѣли пить по четвертой, но мадамъ Гельбке схватила со стола бутылку и сказала:
— Genug… Довольно… Мой Францъ не долженъ пить за завтракомъ больше трехъ рюмокъ шнапсъ…
Они принялись за пиво. Лица ихъ раскраснѣлись. Шелъ шумный разговоръ о Каприви, потомъ о Бисмаркѣ, затѣмъ о предстоящемъ праздникѣ въ обществѣ Лидертафель и наконецъ о какомъ-то Кнопфѣ, который пріѣхалъ сюда изъ Дерпта, кончившимъ курсъ ветеринаріи, и получившемъ мѣсто химика на химическомъ заводѣ, мѣсто съ окладомъ въ три тысячи рублей.
— Черезъ три года будетъ богатый человѣкъ, прибавилъ Гельбке. — Фрейлейнъ Матильда… Вотъ старайтесь быть хорошей экономной хозяйкой, когда Кнопфъ будетъ у васъ въ гостяхъ. Женихъ отличный. Увидитъ, что вы хорошая, экономная хозяйка, и попадетъ въ ваши сѣти. Онъ любитъ экономію.
Матильда зардѣлась, какъ маковъ цвѣтъ, и тотчасъ-же замяла разговоръ, сказавъ мадамъ Гельбке:
— Какъ у васъ здѣсь пріятно… So gemüthlich… И садикъ… Цвѣты…
— Это все я сама и мой Гельбке… — отвѣчала Амалія Богдановна.
Послѣ второй бутылки пива Гельбке и Аффе вдругъ запѣли въ полголоса «Wacht am Rhein». Вдругъ на улицѣ заиграла шарманка. Она играла вальсъ. Гельбке вскочилъ съ мѣста, подскочилъ къ Матильдѣ и съ словами «Fräulein, bitte»… завальсировалъ съ ней по терассѣ. Дребезжала посуда на столѣ. Амалія Богдановна только что успѣла отодвинуть столъ къ сторонкѣ, какъ и Аффе подскочилъ къ ней и завертѣлся въ вальсѣ.
— Пожалуста, сигару выньте изо рта! Сигару! — кричала Матильда вальсировавшему съ ней Гельбке. — Вы мнѣ ей ткнули въ лицо.
— Пожалуста, сигару выньте изо рта! Сигару! — кричала Матильда вальсировавшему съ ней Гельбке. — Вы мнѣ ей ткнули въ лицо.
— Ахъ, пардонъ, фрейлейнъ… — вскричалъ запыхавшійся Гельбке, остановился, вынулъ изо рта сигару, положилъ ее на тарелку и снова завертѣлся.
Они танцовали чуть не до упаду, и раскраснѣвшіеся, съ потными лицами, плюхнулись на стулья.
— Хорошо повеселились, Матильда? — спрашивала мадамъ Гельбке, обмахиваясь носовымъ платкомъ.
— О, ja, мадамъ Гельбке. Мерси за удовольствіе.
— Танцы не входили въ программу сегодняшнихъ увеселеній, — сказалъ Гельбке. — Это сюрпризъ дамамъ. Амальхенъ, могу я дать шарманщику пять копѣекъ? — спросилъ онъ жену.
— Да… Но за это ты, когда будетъ дождикъ, долженъ ѣхать по конкѣ вмѣсто внутренняго мѣста на имперіалѣ и сдѣлать экономію.
— Хорошо, — сказалъ Гельбке и полѣзъ въ карманъ за деньгами.
— Не надо. Я дамъ шарманщику, — остановилъ его Аффе и, вынувъ пятачекъ, понесъ шарманщику, прибавивъ:- Мы съ сестрой пользуемся сегодня угощеніемъ отъ васъ, стало быть музыка должна быть наша.
— Очень любезно съ вашей стороны, — кивнула ему мадамъ Гельбке.
— Теперь wollen wir gehen въ Беклешовскій садъ кататься на лодкѣ, - сказалъ Гельбке. — Такъ говоритъ наша воскресная программа. Kinder! Фрицхенъ, Густя! Сбирайтесь кататься на лодкѣ, - обратился онъ къ дѣтямъ. — Герръ Аффе! Расходы по катанью на лодкѣ пополамъ.
— Ну, герръ Аффе можетъ заплатить только третью часть. Во-первыхъ, ихъ только двое, а насъ четверо, а во-вторыхъ, онъ шарманщику платилъ, — смилостивилась мадамъ Гельбке.
Всѣ засуетились, сбираясь въ Беклешовъ садъ. Черезъ пять минутъ шествіе тронулось. Впереди шли дѣти, держа другъ друга за руку, какъ имъ было приказано родителями. За дѣтьми шествовала мадамъ Гельбке съ Матильдой, а сзади самъ Гельбке съ Аффе. Мадамъ Гельбке шла и разсказывала Матильдѣ, что въ будни она хочетъ замѣнить за столомъ салфетки — бумажками, такъ какъ это будетъ стоить много дешевле.
— За границей это введено даже во многихъ ресторанахъ, — прибавила она, обернулась съ мужу и сказала:- Францъ! Не шаркай такъ сильно ногами по песку. Ты и то много сапоговъ носишь.
V ПАКИ У РУССКИХЪ
Семейство Пестиковыхъ ходило гулять въ Беклешовъ садъ, но вернулось оттуда со скандаломъ. Клавдія Петровна Пестикова сцѣпилась съ какой-то Доримедонтихой и дѣло чуть не дошло до зонтиковъ. Дѣло въ томъ, что Доримедонтиха, купеческая вдова, сидѣвшая «на выставкѣ», то-есть на скамейкѣ около пруда, въ сообществѣ своей прихлебательницы, старой дѣвы Бирюлкиной, прошипѣла что-то вслѣдъ Пестиковой на счетъ ея платья. Пестикова обернулась и сказала:
— Гдѣ ужъ намъ за всѣми шлюхами въ нарядахъ угоняться! У меня платье сдѣлано на трудовыя деньги мужа, а не на награбленныя деньги, оставшіяся отъ стараго купчины-подрядчика.
— Что? — заревѣла Доримедонтиха.
— Ничего. Проѣхало. Повторять для васъ не стану. Ежели-бы хотѣли слушать, такъ ототкнулибы прежде уши.
— Клавдинъка! Клавдинька! Оставь… Что-ты! — суетился мужъ, но дамы уже награждали другъ друга эпитетами «крашеная выдра», «трепаная кляча» и т. п.
Пестиковъ подхватилъ дѣтей и побѣжалъ по направленію къ темнымъ аллеямъ, ибо скандалъ вышелъ публичный. Супруга вскорѣ нагнала его. Она была просто разсвирѣпѣвши и кричала мужу:
— Тряпка вы, а не мужчина! Вмѣсто того, чтобы защитить жену, вы бѣжите прочь.
— Душечка, но вѣдь я долженъ избѣгать скандала: я на коронной службѣ. Выйдетъ огласка, узнаетъ начальство… Могутъ быть непріятности.
— Молчите! Вы истуканъ мѣдный, а не мужъ.
— Поневолѣ будешь истуканомъ, если надо себя беречь. Тутъ шляются разные репортеришки. Ну, что за радость попасть въ газету? Всякій будетъ спрашивать въ чемъ дѣло, начнутъ смѣяться, подтрунивать. Да наконецъ и она можетъ подать на насъ мировому. Ей что! Ей наплевать. А меня могутъ выгнать со службы и семейство останется безъ куска хлѣба.
— Она на насъ подастъ къ мировому! Я на нее подамъ къ мировому! — вопіяла мадамъ Пестикова. — Она меня первая оскорбила.
— Нѣтъ, ужъ ты этого не дѣлай… Бога ради, не дѣлай… Ты меня пощади.
— Васъ щадить, такъ дойдетъ до того, что меня по щекамъ будутъ бить.
— Ну, полно, полно…
Перебраниваясь такимъ образомъ, они дошли до своей дачи, вошли въ палисадникъ и все еще продолжали перебраниваться. Мужъ говорилъ вполголоса и поминутно прибавлялъ:- «Тише, Бога ради тише, насъ могутъ сосѣди услышать», но жену это еще больше раздражало и она голосила еще сильнѣе.
— Господи, что-же это такое! Какъ воскресенье, какъ праздникъ, такъ у насъ скандалъ и перебранка! — вздыхалъ онъ.
— Сами виноваты. Зачѣмъ завезли меня въ этотъ поганый Лѣсной? Здѣсь иначе и дѣлать нечего, какъ перебраниваться. Здѣсь всѣ перебраниваются, въ клубѣ и то перебраниваются, даже дерутся. Тутъ скучища страшная, народъ оболдѣваетъ и лѣзетъ другъ на друга.
— Но вѣдь ты сама нанимала здѣсь дачу.
— Вы должны были предупредить меня, остановить, доказать, что здѣсь ни погулять въ уединеніи, безъ вытяжки, нельзя, ни…
— Душечка! Но, когда мы жили въ усадьбѣ въ Новгородской губерніи на дачѣ, ты сама роптала, что бродишь какъ дикій звѣрь одна. Какъ на тебя угодить
— Довольно. Достаточно. Тряпкой вы были, тряпкой и останетесь.
Въ это время мадамъ Пестикова обернулась и увидала, что съ сосѣдней дачи съ верхняго балкона на нее уставились два женскіе глаза и смотрятъ черезъ заборъ, очень внимательно прислушиваясь къ крикамъ.
— Вамъ что надо? Вы что выпучили глаза въ нашъ садъ? — крикнула она сосѣдкѣ.
— Ахъ, Боже мой! Не выколоть же мнѣ себѣ глаза. Я на своемъ балконѣ…
— Быть на своемъ балконѣ вы можете, но разсматривать чуть не въ микроскопъ нашъ садъ вы не имѣете права. Мы за вами не слѣдимъ и вы за нами не слѣдите.
— Ахъ, Боже мой, какія строгости!
— Да-съ… Строгости. Вы-бы еще биноколь наставили, взяли слуховую трубу.
— Зачѣмъ мнѣ слуховая труба, если вы кричите на весь Лѣсной? Я лежала на диванѣ и читала книгу, но вдругъ такой крикъ, что я думала — ужъ не пожаръ-ли. Я и выскочила.
— Ну, выскочили, а теперь и убирайтесь обратно. Вишь, какую обсерваторію у себя на балконѣ завели!
— Не ты-ли мнѣ это запретишь?
— Я. Что это въ самомъ дѣлѣ! Нельзя у рыбака сига купить, чтобы ты съ вашей вышки не высматривала и не звонила въ колокола по всему Лѣсному, что у насъ пирогъ съ сигомъ, что за сига я дала шесть гривенъ.
— Позволь, позволь… Да какъ ты мнѣ смѣешь говорить «ты»!
— Какъ смѣла, такъ и сѣла! Вѣдь и ты мнѣ говоришь «ты». Людямъ дѣлать нечего, они каждый часъ съ своего балкона глаза на нашъ садъ пялятъ, да еще не смѣй имъ ничего сказать! Скажите на милость, какія новости!
— Полно врать-то! Что ты мелешь! Ты сама шляешься около оконъ нашей кухни да вынюхиваешь, что у насъ на плитѣ кипитъ, — доносилось съ балкона.
— Некогда мнѣ вынюхивать, у меня дѣти, мнѣ впору только съ дѣтьми заниматься, а вотъ какъ у тебя, кромѣ двухъ паршивыхъ мосекъ, никого нѣтъ, такъ ты и завела обсерваторію. Ты хоть у мосекъ-то-бы блохъ вычесывала.
— Ахъ, ты дрянь эдакая! Да какъ ты смѣешь мнѣ это говорить!
— А за эту дрянь хочешь на полицейскіе хлѣба, шлюха ты эдакая?
— Сама шлюха грязнохвостая!
— Брешь! Я не шлюха, а надворная совѣтница, кавалерша.
— Оно и видно, что надворная! Совсѣмъ надворная, а не комнатная.
— Молчать! Ты думаешь я не знаю, кто такое тебѣ этотъ плѣшивый полковникъ, который къ тебѣ ѣздитъ! И про жида знаю, какой ты съ него браслетъ сорвала. Вдова… Вдовой-то ты только числишься, а на самомъ дѣлѣ…
— Ого-го-го! Постой я въ тебя, мерзкую, горшкомъ кину. На вотъ… Получай! — крикнула сосѣдка, швырнувъ съ балкона цвѣточнымъ горшкомъ, но горшокъ не перелетѣлъ черезъ заборъ.
— Ты кидаться! Ты кидаться! Такъ ладно-же, и я у тебя всѣ стекла въ дачѣ каменьями перебью.
Мадамъ Пестикова пришла въ ярость и начала искать въ саду камень.
— Клавдинька! Клавдинька! Опомнись! — слышался шопотъ мужа съ терассы. — Вѣдь это чортъ знаетъ что такое! Смотри, около нашего палисадника посторонній народъ останавливается.
— Вы что тамъ шепчетесь! Берите полѣно и идите сюда на подмогу.
— Другъ мой, ты иди сюда!
Съ балкона полетѣли въ садъ картофелины. Мадамъ Пестикова поднимала съ дорожекъ сада куски битаго кирпича и швыряла на сосѣдній балконъ.
Пестиковъ сидѣлъ на терассѣ за драпировкой и въ отчаяніи воздѣвалъ руки съ потолку.
— Боже милостивый! Что-же это такое! Съ одинъ день два скандала! — шептали его губы.
VI ПАКИ У НѢМЦЕВЪ
Семейство Гельбке и Аффе съ сестрой возвращались домой съ прогулки изъ Беклешова сада, гдѣ они катались на лодкѣ. Когда они подходили къ своей дачѣ, то у калитки палисадника ихъ уже дожидались гости — Грусъ, рыжеватенькій молодой человѣкъ съ усиками и въ веснушкахъ, и Грюнштейнъ, худой черный какъ жукъ мужчина съ чертами лица, напоминающими семитическое происхожденіе. Они стояли и смотрѣли на встрѣчу приближающимся Гельбке, причемъ Грусъ вынулъ изъ жилетнаго кармана часы и держалъ ихъ въ рукѣ.