– Уродливые? – подсказал Фёдор. И псы, и Дикие порядком изувечены.
– Хуже. Монахи говорят, что Разделённые хуже того, что в тумане. Что у них нет души. Вернее, она отделена и находится где-то в плохом месте и оттуда повелевает ими. Поэтому в них совсем нет ни страха, ни жалости.
– На канале много всего, – неопределённо сказал Фёдор. И подумал, что совсем недавно встретился с чем-то подобным – оборотнями Икши.
– Да… Но монахи, Возлюбленные, говорят, что лишь Лабиринт защищает нас от Разделённых. Только становится хуже. Готовится вторжение. Как только их станет достаточно много… И когда они придут, хлынут целыми полчищами, их не смогут остановить капитаны.
– А Лабиринт, выходит, сможет? – Фёдор постарался, чтобы девочка не уловила в его голосе иронии. Он всегда считал, что от пироговских монахов прилично попахивает безумием, и, похоже, проповеди религиозных фанатиков всё успешней попадают в цель.
– Нет, остановить не сможет. Но укроет. Не всех, понимаешь? Только верных слову. А истинное Слово у Возлюбленных. Вот так. Но… Их и вправду становится больше! Этот гул, он… он…
– Ты им веришь?
– Я не знаю. – Её плечи вдруг поникли, и на миг она сделалась той, кем была: несчастным беззащитным ребёнком. – Не до конца. У меня свои счёты с Возлюбленными.
– Вот как?
«Что же ты скрываешь? – подумал Фёдор. – Ведь когда-то власти у капитанов и у монахов было поровну: одни охраняли материальное, другие озаботились душой. А потом произошёл раскол. Но ведь ты совсем ребёнок…»
Всё же он решил спросить:
– А не знаешь, как давно у вас говорят об этой угрозе?
– О Разделённых? Ну… Впервые о них возвестили Девять капитанов в своей главной книге «Деяния Озёрных Святых»…
Она удивлённо захлопала глазами, но тут же смущение из них прогнали весёлые искорки:
– Прости, нас так учили… Вообще-то, я умею нормально разговаривать.
– Вот уж не сомневаюсь! – наконец ухмыльнулся Фёдор. И девочка позволила себе ответную улыбку.
– Я просто хотела сказать, что не знаю, чему верить. Монахи, они не все одинаковые. У меня был друг, из Возлюбленных, и мы много с ним говорили. Обо всём. Он рассказывал интересно. Наверное, тоже учил, но легко. Нет, очень часто мы подолгу, я уставала, но…
– Я понимаю, – сказал Фёдор.
– Он не во всём был согласен с монахами. И мне показалось… хотя это огромная ересь… не во всём с главной Книгой.
– А где сейчас капитан Лев? – вдруг спросил Фёдор. Он сам не понял, что заставило его задать этот неожиданный вопрос. Какая-то интуитивная подсказка была рядом, но не больше того. – Жив ещё, старый бродяга? Когда-то, очень давно, мы были знакомы.
Реакция девочки его поразила. Невинный вопрос спровоцировал в ней полнейшую перемену. Её лицо застыло, словно в прямом смысле став каменным, и на мгновение Фёдору даже показалось, что в её глазах мелькнула ненависть. Затем она глухо спросила:
– Зачем ты так сказал?
– Что?
– Это!
– Прости?
– Зачем подло врать?!
– Прости, я, правда, не понимаю, о чём ты.
– Ты не мог его знать! Мал ещё. Не намного старше меня. Зачем?
– Я сказал тебе правду, – удивлённо произнёс Фёдор.
– Нет, не правду! – Её глаза гневно блеснули. – Ты не мог его знать. Капитан Лев уже давно… Это подло!
Девочка поднялась, и Фёдор подумал, что она собирается начать отвязывать свою лодку.
– Что уже давно?
– Подлый врун!
– Подожди. Успокойся, сядь. – Он попытался остановить её, но девочка резко выдернула руку. – Да успокойся же ты! Сядь. И послушай.
– Врун… Как я ошиблась в тебе.
– Да нет же! Я тебя понял. Понял, что тебя смутило. Но выслушай – это сложно объяснить, но я постараюсь. Ты успеешь уйти в любой момент. Но… Я намного старше, чем ты подумала. Не так мал. Очень намного.
Она посмотрела на него и ничего не сказала. Будто он говорил на иностранном языке.
– Не так мал, как кажусь. Поэтому и сказал, что мы были знакомы. Очень давно.
Девочка дёрнула челюстью:
– Что за чушь?!
– Не чушь. И тебе лучше мне поверить. Я гораздо старше, чем ты можешь представить. С гидами такое случается. И когда-то с капитаном Львом мы даже вместе ходили в Клязьминскую атаку. Тогда Тень ушла в Строгинскую пойму, а Лев получил увечье правой ноги.
– Зачем… ты?..
– Рану вылечили, но хромота осталась.
– Я… не понимаю. – Замолчала. Отвела взгляд. Смотрела в сторону, потеребила пальцы. Потом недоверчиво обернулась: – Рану скрыли, чтобы… но… как это?
«Смотрю, ты знаешься не только с монахами-еретиками и для ребёнка слишком хорошо информирована», – быстро подумал Фёдор. И ответил:
– Так же, как и с вашим Лабиринтом, сразу не поймёшь. Не сразу, – он повторил её недавние слова. – Но ведь я тебе поверил? Теперь твоя очередь.
Снова подёргала челюстью:
– Допустим.
– С ним что-то случилось, да, с капитаном Львом?!
– Много лет назад.
Фёдор вздохнул:
– Печально слышать. Но… Хорошо. Ясно. Я тебя не обманул. Что с ним произошло?
– Когда вы были знакомы? – Во взгляде упрямство.
– Думаю, задолго до твоего рождения.
Теперь она сжала челюсти, будто собиралась насупиться.
– Я, правда, гораздо старше, чем выгляжу. С гидами такое случается иногда.
Она чуть заметно побледнела, смотрела всё ещё недоверчиво. Потом пробубнила, словно припоминая:
– Я думала, всё это образно, мне брат Фёкл говорил что-то такое… – боязливо взглянула на Фёдора. – Но он часто говорил образно, чтоб мне проще понять. Обо всём. Ну, да, и о гидах, что те долго не стареют, – тряхнула головой. – В смысле. Вы… Я не всё разобрала. Какая-то хрень.
Замолчала. Фёдор не стал ничего уточнять. Он видел, что в ней происходит внутренняя борьба. Всё же вернулась, села на прежнее место. И словно вся поникла. Похоже, ей действительно некуда было больше идти. Мрачно посмотрела на него.
– Ты мне правду сказал?
Тот кивнул. Нерадостно улыбнулся. Повторил:
– Что произошло с капитаном Львом?
Девочка заморгала, вздохнула тяжело:
– Много лет назад с его семьёй случилась беда. И… – неожиданно ей понадобилось проглотить ком в горле. – Он заболел.
– Но он жив?! – В голосе Фёдора искренняя надежда.
Внимательно посмотрела на него:
– Он… Я даже не знаю, как это называется. Жив. Но как бы заснул.
– Заснул?! О чём ты… – теперь Фёдору понадобилось очистить горло от хрипоты. – М-м-да… Ясно. Ты знаешь, где он?
Опять это её движение челюстями. Затем горько, устало усмехнулась:
– В Храме, где ж ещё?! Монахи объявили его сон священным. За ним ухаживают. Только он… – Голос девочки чуть треснул. – Я думаю, монахи делают всё, чтобы он никогда не проснулся. Им… лучше почести ему оказывать такому. Им не надо, чтобы он стал прежним.
Фёдор внимательно разглядывал её. Истина где-то рядом, что бы она ни скрывала. И снова интуиция заставила задать следующий вопрос:
– А твой друг, монах, ну тот, из Возлюбленных, что говорил по этому поводу?
– Чтоб я так не думала. Он был добрый.
– И с ним тоже что-то случилось.
– Он умер, – произнесла как-то обыденно, но сразу же словно посерела, и тени под глазами проступили отчётливей. – Его убили. – Лёгкий ветерок хлопнул парусом. Фёдор чуть подтянул румпель, выравнивая галс, и еле заметно склонился к девочке. – Какие-то воришки. Ограбили и… Зачем? Он ведь был старый и добрый.
Фёдор почувствовал, что девочка на пределе. Очень много скрытого разворошил этот разговор. Он деликатно коснулся её руки. Девочка дёрнулась, как от электрического удара. Даже не поняла, что удивлённо смотрит на Фёдора:
– Слухи, что из-за этой Книги… просто, чтоб потом продать. – Голос из бесцветного стал наливаться страданием. – Зачем они его убили?
Фёдор мягко сжал её руку, которая сейчас оказалась совсем слабой:
– Мне очень жаль.
– Забрали бы эту Книгу и шли себе. Он ведь был… Зачем?! Если б они с ним просто поговорили… – Она сидела, опустив голову, отвернулась, и что-то совсем несчастное было в её позе – брошенный ребёнок, который, неизвестно, выживет ли, ребёнок, оставшийся один. Голос задрожал. – Почему все, кого я люблю, оставляют меня?..
Фёдор молчал. Подумал, что она, наверное, в последний раз задаёт этот детский вопрос. Это и есть взросление. Потому что она приплыла сюда, предпочла действовать. А потом подумал, что всё не так: она ребёнок, вынужденный действовать. И ещё, что он давно не видел такого одинокого существа. Фёдор решил было, что стоит приобнять её, но не знал, какую это вызовет реакцию.
Ветерок ещё раз хлопнул парусом. Лодка побежала веселее.
– Аква, – чуть слышно произнесла девочка.
– Что? – Фёдор мягко посмотрел на неё.
– Так меня зовут – Аква. Капитан Лев – мой отец, – улыбнулась, но глаза у неё блестели от влаги, а Фёдор не успел заметить, когда это произошло. – Это он создал Лабиринт. Про него я говорила.
«Ведь он уснул, – подумал Фёдор. – Так вот в чём дело».
«Ведь он уснул, – подумал Фёдор. – Так вот в чём дело».
Девочка закусила губу, затем очень тихо произнесла:
– Они умерли…
Попыталась спрятать мокрые глаза. Фёдор снял плащ и накинул на неё. Девочка напряглась. Но не отстранилась. Фёдор ждал. Она всхлипнула:
– Он их очень любил, а они умерли. – В голосе горечь и детский укор одновременно. И плотины прорвало. – Любил больше всего на свете! А они умерли, мама и братишка… И он ушёл в Лабиринт.
2
Он не знал ничего ни о времени, ни о себе. Пребывая в неподвижности, он видел сны. О которых тоже ничего не знал. Иногда внешний мир фрагментами врывался в это бесконечное сновидение, но импульсы были не столь сильны, чтобы вывести его из состояния покоя. Проходили эпохи, а может, мгновения; в блаженство небытия от всего этого не долетало даже эха.
А потом он проснулся. Что-то пробудило его. Боль, нестерпимое страдание. Они не принадлежали ему. Но оказались очень интересны. Были зовом, всё настойчивей извлекавшим его оттуда, где он находился. Сначала пришёл дискомфорт. И любопытство. Пульсирующие вспышки боли, как сигнальные маячки, смогли захватить его внимание, вызвать интерес. Всё более жадный. И эта жадность, ненасытное любопытство, стали его первым открытием о себе.
– Кто ты, если в состоянии мне это обещать? – различил он, вовсе не представляя, кому принадлежит взывающий голос и что он успел пообещать. Но больше не смутное эхо, а пылающий жар подлинного страдания проникал в блаженство покоя. Тот, кто умеет испытывать подобную боль… Оказывается, он уже вёл какой-то диалог. И начал что-то припоминать. Открытий о себе становилось всё больше. Эмоции прежде небывалой силы ворвались в покой, омывая его пробуждающим потоком. И сонные глаза раскрылись навстречу Бытию.
– Я могу. Они всегда будут с тобой, – сказал он и понял, что долгий сон окончен. И это оказалось не сравнимым ни с чем.
3
Хома заметил тень, скользящую по поверхности воды, когда до выхода из Пестовского моря оставалось уже совсем недалеко. Поначалу он не стал тревожиться – с ним был Брут, а со всеми мерзкими тварями канала младший братишка каким-то непостижимым образом умел ладить. Вернее, это он в детстве считал, что непостижимым. А потом понял, что причиной всему необычность Брута. Впервые это произошло, когда их, ещё мальчишек, не тронули псы Пустых земель. В тот раз они даже не обнюхали их, то скаля страшные зубы, то виляя хвостами, а просто не обратили внимания, прошли своей дорогой. Словно и не заметили, словно они с Брутом были частью их мерзкого богопротивного мира. Хома, конечно, счёл это случайностью, но в другой раз, много позже, псы всё-таки подошли «поздороваться».
– Не бойся, – прошептал Брут, пока громадная тварь, не меньше медведя, обнюхивала Хому.
От страха и от этого нестерпимого запаха даже не псины, а какой-то погибели у Хомы кружилась голова и свело живот, и как только пёс отошёл, Хома не выдержал и обмочился. Он этого даже не понял, зато пёс сразу остановился и повёл мордой в его сторону. Но Брут взял брата за руку, и свирепый огонёк в глазах пса погас. Будто сбитая с толку, тварь заковыляла прочь.
Брут был рождён особенным. Именно поэтому ещё подростками они научились бродить дорожками, закрытыми для живых. Что весьма способствовало избранному ими ремеслу. Но секрет Брута был смертельно опасен. Примерно раз в месяц его кожа становилась белее бумаги, и в такие моменты с ним происходило много всего, что поначалу очень пугало и беспокоило Хому. Потом он и к этому привык. Да только от людей эту тайну требовалось стеречь как зеницу ока, вот и пришлось братьям уйти подальше от добрых людей. И стать фаворитами луны. Вольная жизнь им была по душе. А потом Бруту пришло в голову сконструировать их удивительную лодку, уж точно лучшую и самую мобильную на канале. Идея посетила его в страшном месте, куда псы Пустых земель приходили умирать.
– Они больше тебя не тронут, даже если ты окажешься один, – задумчиво сказал тогда Брут. – Внутри лодки ты будешь в безопасности, запомни это, Хома.
Брут предложил смастерить лодку, обтянув каркас кожей псов Пустых земель. Твёрдая настолько, что не каждая пуля брала; она вдобавок после просушки оказалась непромокаемой и очень лёгкой.
– Красиво, конечно, – с сомнением нахмурился Хома. – Только эту лодочку опрокинет первой же волной.
– Не опрокинет, – возразил Брут. – Их будет две. Соединим прочными шестами, чтоб можно было быстро крепить. Будет устойчиво. В одной лодке мы с тобой, в другой – поклажа, товар да барахло. Главное, чтобы быстро собирались и разбирались: лодочки-то невесомые, по одной легко будет обносить по суше разные препятствия, плотины или если срочно понадобится укрыться… Смекаешь?
Хома удивлённо захлопал глазами. Потом с уважением кивнул. На прикидку идея была блестящей.
– Я такое на одной картинке видел, – вспомнил он. – Катамаран называется.
Брут лишь пожал плечами.
Катамаран действительно получился сверхустойчивый и показал отличный ход. Лучшей лодки для кочевой жизни не придумать. В прибрежной полосе Пустых земель, в невидимых протоках вдоль всей цепи водохранилищ они организовали себе несколько надёжных стоянок, псы и Дикие пока не разграбили ни одной из них, а никому из людей в Пироговском братстве даже в голову не пришло сунуть нос в Пустые земли. Говорят, крайне редко там можно было наткнуться на гидов, но до сих пор им не встретился ни один из этих странных и опасных бродяг. Даже тяжело гружённая, лодка легко выбрасывалась на берег, разбиралась в считаные минуты, и поклажа волоком переносилась по земле. И конечно, никому бы в голову не пришло, что кто-то решится построить лодку из кожи псов, таящейся напасти, тёмной смерти, поджидающей на границе непересекаемых миров. А Хома внутри лодки и вправду оказался защищённым. Даже когда Брута не было рядом. И даже ночью, посреди стоянки, когда он слышал приближающиеся шорохи, ворчливый лай псов, похожий на хохот безумных, голоса и прочие звуки, от которых в жилах стыла кровь.
Со временем Хома привык ко всему этому и перестал обращать внимание. И полюбил их лодку, катамаран, как дом родной. И боготворил Брута, его удивительного младшего братишку.
И вот оказалось, что монах, брат Фёкл, был таким же. И вот оказалось, что из-за этих чужих, совершенно незнакомых людей их счастливой, прекрасно налаженной вольной жизни – «нас всё это не касается!» – приходит конец. Потому что если было на раздольных просторах место, от которого даже Брут старался держаться подальше, то это левый берег канала между Икшинским и Пестовским морем, куда они сейчас держали путь. И всё из-за чёртова монаха – это его посмертная воля гнала Брута в гиблое место, облюбованное призраками и их чёрным хозяином. Ну, может, ещё из-за девчонки…
– Братец, – позвал Хома.
– Осталось уже недолго, – откликнулся тот. Что-то в голосе его надломилось, проклятый яд нехотя, по капле покидал тело брата. А ещё близилась перемена.
«Интересно, а как монах справлялся с этими их приступами? – подумал Хома, вяло загребая веслом. – Как таил секрет от добрых людей? Когда белела, что полотно, кожа, когда говорил разными голосами и рисовал прелестные, точно живые, но очень опасные картинки? Скрывался на несколько дней в своей келье якобы для уединённой молитвы?! Видимо, так, как ещё…»
И всё же когда вдалеке на поверхности воды появилась тень, Хома не особенно встревожился. Говорят, когда-то давно обитало в этих водах гораздо более грозное чудовище. И его даже использовали враги для нападения на Пироговское братство. Прозванное «Тенью», оно умело издавать какие-то не воспринимаемые ухом звуки, которые иссушали сердца людей страхом ещё прежде, чем чудовище появится. Однако хитроумные капитаны вроде бы не без помощи тайного зелья, что противостояло хищным звукам, разбили врагов и отогнали Тень куда-то далеко, в сторону Строгинской поймы. Она и скрылась, а рассказы о славной Клязьминской битве до сих пор можно услышать в трактирах Пирогова. Словом, чудовище ушло. Здесь же, в Пестово, осталась его младшая сестра. Обычно она не трогала проходящие лодки, – в этих водах полно уродливых монстров помельче, чтобы ей охотиться, – в редких случаях довольствовалась сброшенными в воду окровавленными свиными тушами. Катамаран же Озёрных братцев она, как и псы, вообще оставляла без внимания. Поэтому когда тёмное пятно на поверхности воды быстро заскользило в их сторону, Хома был не напуган, а, скорее, удивлён:
– Бр-у-ут, чего это она? Брут?!
Младший братишка сидел за спиной, закатив глаза, весло безвольно билось о воду, готовое вырваться из руки, а его кожа местами начала белеть.
– Брут… Нет! – Хома ухватил брата за плечо и начал трясти. – Не-ет, ещё рано. Сопротивляйся, Брут.
Тот непонимающе посмотрел на него и монотонно произнёс:
– Седьмой капитан…