Последнее, по-видимому, находили и лорд с маркизом, которые с вежливым поклоном приблизились к незнакомке. Лорд смотрел на Эллу с явным восхищением, а маркиз, которому Гуго не раз ставил в упрек преступное равнодушие к женщинам, с непривычной живостью обратился к нему:
— Кажется, вы знакомы с синьорой? Не можем ли мы рассчитывать на честь быть представленными ей?
Капитан же как будто собирался защищать молодую женщину. Между его бровей легла глубокая складка, редко появлявшаяся на этом веселом лице, а при словах маркиза она сделалась еще глубже, так как нельзя было ответить на них отказом. Поэтому он тотчас представил маркиза и лорда Элле, назвав ее своей соотечественницей, госпожой Эрлау. Он знал, что Элла, во избежание неприятных толков, которые легко могла вызвать фамилия Альмбах, во время своего пребывания в Италии называлась именем приемного отца.
Оскорбленная гордость сверкнула в глазах Беатриче. Она не привыкла, чтобы в таких случаях ее и Рейнгольда называли последними, а тут их и вообще-то не назвали. Капитан совершенно игнорировал ее присутствие, и, судя по всему, даже умышленно, потому что ее сердитый взгляд, брошенный на него, был принят с возмутительным хладнокровием; даже Чезарио был поражен бестактностью своего всегда милого гостя. Обратившись к иностранке с общепринятыми в таких случаях любезностями, он в то же время тщетно ждал дальнейшего представления, а когда этого не последовало, взял на себя труд исправить мнимую неучтивость капитана.
— Вы забыли о самом главном, синьор, — сказал он, обращая все в шутку. — Синьора Эрлау вряд ли будет благодарна вам, если вы не назовете как раз тех двух имен, которые, несомненно, наиболее интересны и, наверно, известны ей: синьора Бьянкона, синьор Ринальдо.
Беатриче, все еще негодуя на нанесенную ей обиду, слегка кивнула, на что ей ответили тем же. Вдруг она насторожилась, почувствовав, как дрогнула рука Рейнгольда, когда он выпустил ее руку и шагнул в сторону, прежде чем поклониться. Она слишком хорошо знала его и сразу поняла, что, несмотря на кажущееся спокойствие, он сильно волновался. Эта бледность, это нервное подергивание губ были верными признаками того, что он усиленно подавляет в себе страстный порыв. А что значил взгляд, который, правда, всего лишь на несколько секунд, встретился со взглядом иностранки, но в котором вспыхнуло невыразимое упорство, тотчас же смягчившееся, едва он перевел свой взор на мальчика? Сама иностранка, правда, совершенно неподвижно стояла перед ним, и на ее мраморно-холодном лице не дрогнул ни один мускул, но и это лицо было поразительно бледно, а руки судорожно сжимали плечи мальчика, как будто его хотели отнять у нее. Тем не менее дама совершенно спокойно ответила:
— Очень вам благодарна, синьор. Я и в самом деле не имела удовольствия знать первую певицу и первого композитора Италии.
У Рейнгольда вскипела вся кровь, когда ему снова, и на этот раз при посторонних, указали на бездонную пропасть, лежавшую между ним и его бывшей женой. Теперь она в свою очередь указывала ему место, на которое он мог рассчитывать по отношению к ней. Но больше всего бесили его спокойствие и непринужденность, с которыми ей удалось это сделать.
— Италии? — резко подчеркнул он. — Вы забываете, синьора, о моем немецком происхождении.
— В самом деле? — произнесла Элла все тем же тоном. — До сих пор я не знала этого.
— Очевидно, на родине слишком скоро предают людей забвению, — ответил Рейнгольд, и в его голосе прозвучала затаенная горечь.
— Только тогда, когда они сами чуждаются ее. В данном случае это вполне понятно. Вы, синьор, нашли себе второе отечество, и тот, кто был так щедро одарен Италией, может легко обойтись без родины и ее воспоминаний!
Сказав это, Элла обменялась несколькими безразличными фразами со спутниками своего мужа, затем спокойно и дружески протянула Гуго руку на прощание.
— Извините, мне нужно идти к дяде, — сказала она ему, а затем обратилась к сыну: — Рейнгольд, простись с господином капитаном.
Действительно, Элла обладала страшным оружием в лице ребенка, и умела беспощадно пользоваться им. Она была неумолима, запретив Рейнгольду приблизиться к мальчику, хотя и знала, как страстно он жаждал этого. Более того, она заставила мальчика на его глазах обнимать и целовать его брата, заставила Рейнгольда мучительно переносить это в присутствии той самой женщины, ради которой он покинул их обоих и близость которой помешала ему предъявить свои отцовские права. Ее месть поразила его в самое сердце.
Против обыкновения, Беатриче не принимала никакого участия в разговоре, но ее пылающий взор не отрывался от них обоих; она чувствовала какую-то тайную связь между ними, хотя мысли ее и были далеки от истины. Элеонора положила конец ее дальнейшим наблюдениям: взяв маленького Рейнгольда за руку, она коротким, гордым поклоном простилась со всеми остальными и ушла с веранды.
— По-видимому, вы скрыли от нас правду, капитан, — с язвительной насмешкой сказала Беатриче. — Может быть, теперь вы будете добры объяснить нам, что за княгиня была здесь и соизволила так немилостиво покинуть нас?
— Ей-богу, она очень горда, но зато и очень красива! — с неподдельным восхищением воскликнул маркиз.
— Вы ошибаетесь, синьора, — холодно ответил Бьянконе капитан. — Я назвал настоящее имя своей соотечественницы.
Маркиз подошел к своему другу и, положив руку ему на плечо, произнес:
— Ошибка синьоры легко объяснима… Разве вы не того же мнения, Ринальдо? Бог мой, что с вами?
— Ничего — сказал Рейнгольд, с усилием овладевая собой. — Мне нездоровится, на меня плохо подействовала поездка в бурную погоду. Ничего. Чезарио, это пройдет.
— По-моему, нам лучше всего сейчас же подумать о возвращении, — перебил его Гуго, считая нужным отвлечь внимание от брата, так как видел, что тот не в силах более владеть собой. — Можно уже не опасаться непогоды, а хозяйка обещала раздобыть экипаж, так что если мы сейчас выедем, то сегодня вечером будем в С.
Беатриче впервые с удовольствием согласилась на предложение, сделанное капитаном. Маркиз Тортони, напротив, находил такую поспешность совершенно ненужной и стал приводить различные доводы. Уединенная гостиница, по-видимому, сразу приобрела в его глазах какую-то притягательную силу. Но видя, что его доводы не действуют, поскольку Рейнгольд тоже стал настаивать на немедленном возвращении, он присоединился к капитану, который пошел справиться об экипаже.
— Кажется, вы здорово сочинили, сообщив мне и своему брату, что «Фиорина» осталась недоступной для вас, — задорно сказал маркиз. — Мне и тогда было очень подозрительно, что вы так откровенно сознались в том, что отступили, и с таким спокойствием переносили наши насмешки. Готов поклясться, что видел эту прелестную даму и ее красивые белокурые волосы, проезжая верхом мимо виллы «Фиорина». Я вполне понимаю, что вы не доверили нам своего приключения, но…
— Вы ошибаетесь, — перебил его Гуго так решительно, что нельзя было усомниться в его искренности. — Здесь не может быть и речи о каком бы то ни было «приключении», маркиз, даю в этом слово.
— В таком случае простите, — серьезно сказал Чезарио. — Мне показалось, ваше, по-видимому, близкое знакомство с дамой…
— Происходит из нашего прежнего знакомства в Германии, — докончил капитан. — Хотя я и не ожидал этой встречи, когда надеялся увидеть незнакомку в вилле «Фиорина», но, повторяю вам, слово «приключение» ни в коем случае не должно коснуться этой дамы, и требую совершенного и безоговорочного уважения к ней у всех и каждого.
Решительный тон капитана, пожалуй, рассердил бы другого слушателя, но молодой маркиз, напротив, почувствовал при этом как бы нравственное удовлетворение.
— Я нисколько не сомневаюсь, что она имеет полное право на такое требование с вашей стороны, — горячо ответил он. — Вся ее внешность говорит за это. Как величественна ее осанка и как прелестно лицо!.. Я в жизни не видел женщины, которая соединяла бы в себе и то, и другое.
— В самом деле?
Гуго, видимо, почувствовал отнюдь не приятное удивление при взгляде на своего спутника, лицо которого вспыхнуло румянцем и выражало воодушевление. Капитан не сказал больше ни слова, но еще больше нахмурился при мысли, что этот идеалист, как видно, начинает интересоваться и кое-чем другим, кроме арий и речитативов… однако совершенно напрасно.
Наверху, на веранде, одиноко стояла Беатриче: она не последовала за Рейнгольдом и лордом, тоже спустившимися вниз. Рука ее машинально теребила мокрые виноградные побеги, между тем как глаза, устремленные на море, по-видимому, ничего не видели перед собой. Вся уйдя в свои мрачные размышления, она думала лишь об одном и не то с угрозой, не то со страхом шептала про себя: «Что было между ними?»
Наверху, на веранде, одиноко стояла Беатриче: она не последовала за Рейнгольдом и лордом, тоже спустившимися вниз. Рука ее машинально теребила мокрые виноградные побеги, между тем как глаза, устремленные на море, по-видимому, ничего не видели перед собой. Вся уйдя в свои мрачные размышления, она думала лишь об одном и не то с угрозой, не то со страхом шептала про себя: «Что было между ними?»
Глава 16
Наступила осень. Как иностранцы, так и местные жители покидали морской берег и горы, снова возвращаясь в огромный, шумный центр Италии. Правда, это не была северная осень, убивающая все в природе, с ее хмурыми, дождливыми днями, холодными ветрами по ночам, туманом, инеем и ночными заморозками. В золотистом блеске и неизъяснимой прелести она мягко опустилась на широкие равнины, наконец избавившиеся от летнего зноя, на высокие горы, которые прежде изо дня в день были окутаны горячими испарениями и скрывали свои вершины в белых облаках, а теперь показали их очертания ясной синеве, и на Вечный город, где жизнь, затихшая на несколько месяцев, опять вспыхнула с новой силой.
Синьора Бьянкона тоже вернулась в город. Ее пребывание в С. закончилось так же быстро и неожиданно, как и отдых Рейнгольда в «Мирандо». Казалось, последнему вдруг надоело его любимое местопребывание. Почти сразу же после их неудачной морской прогулки он стал настаивать на том, чтобы вернуться к их первоначальному плану и отправиться на дачу в горы. Ни возражения, ни даже откровенно высказанная обида маркиза, рассчитывавшего, что композитор погостит дольше, не помогли; к тому же и Беатриче поспешила присоединиться к плану Рейнгольда. Таким образом, Чезарио остался в «Мирандо» один, так как Рейнгольд и Гуго вместе с Бьянконой переехали в горы, откуда сейчас возвратились в столицу.
Был полдень. Синьора Бьянкона сидела в своем будуаре, опершись головой на руку и погрузив пальцы в темные локоны, в позе внимательной слушательницы. Против нее сидел капельмейстер Джанелли. Как ни был он настроен против преследуемого всеобщей завистью Рейнгольда, все же он был достаточно умен, чтобы оказывать необходимое почтение всемогущему и в артистическом мире, и в обществе композитору. По отношению к красавице-примадонне он проявлял преданность и внимание, сказывавшиеся и в том тоне, каким он продолжал начатый разговор:
— Вы приказали, синьора, и этого было достаточно для меня, чтобы тотчас приложить все усилия. Я счастлив, что могу исполнить ваше желание и подробно доложить об известном вам предмете.
Беатриче оживленно подняла голову:
— Ну?
— Этот синьор Эрлау, — продолжал маэстро, — в самом деле, как вы и предполагали, — купец из Г. Должно быть, он очень богат, потому что ведет жизнь миллионера. Вблизи С. он снимал для себя и своей семьи всю виллу «Фиорина» и здесь также занимает один из самых дорогих особняков. Его дом поставлен на аристократическую ногу, большую часть слуг он привез с собой из Германии. У него большие связи в германском посольстве, но он не пользуется ими, так как болезненное состояние заставляет его вести замкнутый образ жизни. Переселился он сюда только затем, чтобы пользоваться советами одного из наших медицинских светил…
— Все это мне уже известно, — нетерпеливо перебила его Беатриче. — Как только я услышала имя, для меня уже не было никакого сомнения, что это тот самый консул, в доме которого я бывала во время своего пребывания в Г. Но кто эта дама, сопровождающая его, эта молодая синьора?
— Это… его племянница, — ответил Джанелли, умышленно сделав паузу после первого слова.
Певица задумалась.
— Она была представлена мне под именем синьоры Эрлау, следовательно, родственница. Я не видела ее тогда, она наверно бросилась бы мне в глаза, такие красавицы не ускользают от взгляда.
Маэстро зло усмехнулся:
— Допустим, что она носит то же имя, что и ее приемный отец; допустим, она — вдова; допустим, она уже много лет тому назад потеряла своего мужа. По крайней мере желают, чтобы здесь, в Италии, верили в это, и слугам дан строгий наказ отвечать так на расспросы любопытных.
Беатриче насторожилась при двусмысленном заявлении маэстро.
— Допустим? Но этого нет? Я чувствовала, что здесь кроется какая-то тайна. Вы раскрыли ее?
— Слуги никогда не молчат, нужно только уметь подступиться к ним, — насмешливо ответил Джанелли. — Мне кажется лишь… это такой щекотливый вопрос… и так как дело касается синьора Ринальдо…
— Ринальдо? — воскликнула Беатриче. — Почему? Причем здесь Ринальдо? Вы говорите, это касается Ринальдо?
Маэстро кивнул головой и продолжал, понизив голос почти до шепота:
— Следовательно, я ошибался, предположив, что именно синьор Ринальдо был причиной вашего желания подробнее разузнать о семействе Эрлау.
Певица прикусила губу. Давая свое поручение, она, конечно, должна была предвидеть, что от наблюдательного Джанелли не ускользнут побуждения, внушившие его.
— Оставим в покое Ринальдо! — стараясь сохранить спокойный вид, сказала Беатриче. — Вы хотели рассказать мне о синьоре Эрлау.
— Это, право, очень трудно разделить, — возразил Джанелли. — Я боюсь… синьор Ринальдо и без того не расположен ко мне, конечно, без всякого повода с моей стороны… я боюсь, что он очень рассердится, узнав, что именно я сообщил вам…
Он запнулся и, прикинувшись смущенным, стал тросточкой вычерчивать фигуры на полу.
— Мне? — сердито повторила Бьянкона. — Значит, сообщение предназначено не для меня? Говорите же в конце концов, синьор Джанелли! Вы не скроете от меня ни одного слова! Я желаю, я требую этого от вас!
— В таком случае… — Как видно, он только и ждал требования певицы, но игра была слишком интересна, чтобы сразу сдаться, и маэстро слишком часто страдал от капризов красавицы-примадонны, чтобы отказать себе в удовольствии еще немного помучить ее. — В таком случае… вы, конечно, знаете прежнее положение синьора Ринальдо. В Италии мало кому известно, да, пожалуй, и никому, что он был женат; я сам узнал об этом только теперь. Но вам это обстоятельство, наверное, известно.
— Да, я знаю это, — глухо промолвила Беатриче. — Что же здесь общего?
— Очень даже много. Вы не знакомы с супругой Ринальдо?
— Нет. Впрочем, я как-то мельком видела ее. В высшей степени ничтожная особа.
— По-видимому, здесь вовсе не находят этого, — снова шепотом заметил Джанелли. — Белокурая красавица, несмотря на свою замкнутую жизнь, привлекает к себе всеобщее внимание.
— Кто? — Беатриче так порывисто поднялась с кресла, что маэстро счел за лучшее отодвинуться вместе со стулом назад. — О ком вы говорите?
— О синьоре Элеоноре Альмбах, которая, во избежание любопытства, проживает здесь под именем своего приемного отца Эрлау.
— Неправда! — сердито крикнула певица. — Не может быть! Вы обманываете меня, либо вас самого обманули!
— Извините, пожалуйста, сведения из самого верного источника, — стал защищаться Джанелли. — Сам синьор Ринальдо может подтвердить справедливость моих слов.
— Неправда! — уже почти не владея собой, повторила Беатриче. — Эта красавица — его жена? Ведь я видела ее тогда, хотя всего лишь несколько минут. Не слепа же я была!
«Или он был слеп?», добавил про себя Джанелли, но вслух сказал:
— Я положительно в отчаянии, что из-за меня вы так волнуетесь. Вы же сами видели, что я не хотел говорить, но вынужден был сообщить вам это, о чем теперь крайне сожалею.
Последние слова заставили Беатриче опомниться; она сознавала, что ей нечего ждать сострадания от человека, по ее поручению игравшего роль шпиона.
— Не стоит! — сердито ответила она, тщетно стараясь овладеть собой. — Я… благодарю вас! Я только очень удивлена, ничего более!
Маэстро видел, что ему лучше всего удалиться, но прежде чем уйти, торжественно приложил руку к сердцу и сказал:
— Вы же знаете, что я всегда к вашим услугам, и если от меня требуется молчание относительно всего этого, то я безусловно повинуюсь. Имею честь кланяться!
Джанелли низко поклонился и вышел из комнаты. Его последние слова прозвучали подчеркнуто серьезно. Он был слишком расчетлив, чтобы не сохранить драгоценную тайну, которую рано или поздно можно было бы пустить в ход против ненавистного Ринальдо. Распространив теперь эту пикантную новость, из нее не извлечешь никакой выгоды, а сохранив в тайне, можно впоследствии отлично использовать ее. Уже и сейчас он мог с ее помощью влиять на Беатриче и даже на Ринальдо, которому огласка его семейных обстоятельств нисколько не улыбалась.
Маэстро оставил гостиную в самом превосходном настроении и прошел в переднюю, где застал Иону. Капитан прислал его с поручением к своему брату, но Рейнгольд был у директора театра, и его ждали с минуты на минуту. Иона узнал это от одного из слуг, который перешел к Беатриче от импресарио итальянской труппы, гастролировавшей в Германии, и во время путешествия по стране научился с грехом пополам говорить по-немецки. Так как матрос получил от своего господина приказание передать записку лично брату, ему пришлось ждать Рейнгольда в передней. Отсюда через открытую дверь одной из задних комнат было видно, как молоденькая камеристка синьоры приводит там в порядок туалеты своей госпожи. Но поскольку она была женщина, то, понятно, вовсе не существовала для Ионы, угрюмо расположившегося на подоконнике и не обращавшего внимания на приятное соседство.