Многочисленные посетители кафе не предполагали, какой сюрприз готовит им сегодняшняя дискотека. У знатоков «Аленушка» пользовалась известностью, разумеется, не кухней или обслуживанием, а двумя своими диск-жокеями, каждый из которых был интересен по-своему. Переплет обязательно угощал меломанов парочкой новинок такого тяжелого рока, что нарисованным Аленушкам казалось, что на землю спускается двенадцатиголовый Змей Горыныч. А его шутки и комментарии были такими двусмысленными, что те же Аленушки краснели, прячась за бутафорскими березками.
Второй диск-жокей, Кирилл, отличался музыкальным вкусом, его программы были оригинальны, но не в ущерб основной задаче – развлекать и потакать подвыпившей публике. Но он старался незаметно подвести балдеющую толпу поближе к настоящему. Иногда он читал между композициями стихи, микшируя Beatles с Блоком, Yes с Лермонтовым, Boney M с Пушкиным. Публика понимала его эксперименты по-своему, даже аплодировала иногда, правда, не в тех местах, в которых хотелось бы Кириллу. Но на него специально ходили. Он даже считался модным, как, впрочем, и Переплет.
Но сегодня от них требовалось гораздо большее, чем удивить продвинутых посетителей и завести публику попроще. В рамках молодежной дискотеки надо было показать комиссии политически выдержанную, воспитательную программу. Можно сказать, что от Кирилла и Переплета требовалось так овладеть женщиной, чтобы она этого не заметила. Самый простой способ в достижении этой цели – напоить ее. Поэтому диск-жокеи в первую очередь надеялись на меню, и только во вторую – на свои комсомольские сердца. Сомнения столь явно проступали на лице Кирилла Маркова, что даже вечный везунчик Переплет на секунду усомнился в успехе мероприятия.
– Ты какую программу погонишь? – спросил он Маркова.
– Пугачеву. Что еще? Не Кобзона же. Людям все-таки надо танцевать.
– Перебились бы. Могли бы и под «Комсомольцы-добровольцы» потоптаться. Когда грохочут идеологические пушки, музы сидят в бомбоубежище.
– При чем тут бомбоубежище?
– При том, Марков, при том. Первую часть дискотеки проведу я. «Девятьсот блокадных дней». Комиссия будет рыдать, если, конечно, коньяк распробует...
Комиссия райкома комсомола уже имела не очень лестные отзывы об этой дискотеке, поэтому вошла в кафе с суровыми лицами. Второй секретарь горкома комсомола Дежнев, заведующая отделом культуры Штанько и инструкторы Матушкин и Красновский. Их усадили за лучший столик, и официантка Люда, с самой комсомольской внешностью, то есть с самыми красивыми ногами, подошла к ним с меню.
– Добрый вечер! Добро пожаловать в наше кафе! Надеюсь, что у нас вам очень понравится...– произнесла она все это скороговоркой, морща маленький лобик от напряжения, пока не дошла до сути: – Что будете заказывать?
«Комиссионеры» посмотрели на секретаря Дежнева, который уверенно взял в руки такую привычную для него красную папку, но неожиданно захлопнул ее на самом интересном месте и вернул официантке.
– Что-нибудь на ваш вкус,– сказал он Люде, которая старательно изображала задорную комсомольскую улыбку.– Скромнее надо быть, скромнее,– предостерег Дежнев членов комиссии, когда официантка отошла.
Но по тому, что она стала подавать на столик комиссии, стало понятно, что вкусы у скромной комсомолки Люды были изысканными. Она предпочитала самое лучшее, даже чего не было в меню, и, самое главное, кухня была к этому готова.
Когда комиссия приступила к холодным закускам, вдруг приглушился свет, застучал метроном, а подсветки дали два луча, которые перекрестились под потолком на манер прожекторных. Резко завыла сирена. Еще трезвые посетители вздрогнули.
– Воздушная тревога! Воздушная тревога! – прозвучал голос диктора.
– Ой, мамочки! – вскрикнула девушка за дальним столиком.– Что это?!
– Ленинградцы – дети мои! Ленинградцы – гордость моя...– раздался из колонок спокойный голос Переплета, читавшего знаменитые стихи Джамбула.
Все, наконец, поняли, в чем дело. Члены комиссии достали блокноты и стали что-то помечать, кивая друг другу головами. Но, так как стихотворение Джамбула довольно длинное, инструктор Матушкин решил под шумок наполнить рюмки.
– Девятьсот дней, девятьсот ночей,– прочувствованно говорил в этот момент Переплет, запуская слайды с фотографиями блокадного города.– Девятьсот дней. Много это или мало?..
– Мне хватит,– сказала завотделом Штанько, трогая инструктора Матушкина за руку с бутылкой.
Под звуки Седьмой симфонии Шостаковича менялись слайды. На экране возникали люди, толпящиеся у репродуктора, бойцы Ижорского батальона, опустелые залы Эрмитажа, дымящиеся руины домов, колонна грузовиков на Дороге жизни, старушка с саночками... А в кафе уже отошли от первоначального шока, забегали официантки с подносами, застучали вилки, зазвенели рюмки, посетители разговорились.
– Всему миру известна ленинградская девочка Таня Савичева и ее блокадный дневник,– вещал голосом диктора Левитана Переплет.– Вот эти странички, исписанные крупным школьным почерком. Жека умер... Умерли все...
Жека? Переплет сказал: «Жека»? На слайде явно читалось: «Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 года». Акентьев просто оговорился. Или Кириллу это только послышалось?
– Двадцатого ноября сорок первого года,– продолжал Переплет,– было проведено пятое снижение норм выдачи хлеба, и была установлена самая низкая карточная норма: 250 граммов на рабочую карточку и 125 – на служащую, детскую и иждивенческую. Перед вами знаменитые 125 граммов блокадного хлеба...
Из кухни вышла официантка Катя с подносом, на котором лежал маленький кусочек хлеба. Даже среди официанток «Аленушки» она отличалась размерами бюста, сравнимым, пожалуй, только с легендарной грудью римлянки Перо, выкормившей молоком своего осужденного на голодную смерть отца. Профессионально держа поднос на пальцах, покачивая бедрами, Катя прошла между столиками. Время от времени она приближала пышную грудь и поднос к закусывающим посетителям, чтобы те могли сравнить меню кафе «Аленушка» и блокадную пайку.
– Ребята, комсомольцы! – неожиданно вскочила на ноги заведующая отделом Штанько, которая, несмотря на занимаемую должность, очень быстро пьянела.– Давайте все хором споем: «И мы никогда не забудем с тобой... Им было всего лишь семнадцать, но были они ленинградцы...» Кто знает слова? Ну что же вы, комсомольцы?..
Но два инструктора усадили ее на место, успокоили и решили в очередной раз наполнить рюмки. Как раз Акентьев уже вещал о прорыве блокады, о встрече воинов Ленинградского и Волховского фронтов. Под звуки салюта, подсвеченного цветомузыкой, в кафе «Аленушка» зазвенели рюмки.
– Ура, товарищи! – закричала опять вскочившая завотделом Штанько, но теперь ее никто не усаживал и не успокаивал. Наоборот, ей ответило дружное, всеобщее «Ура!»
Переплет заканчивал. В заключение он разразился длинной тирадой без начала и конца, за которые его так когда-то любила историчка Нина Викторовна, глуповатая даже для преподавателя обществоведения.
– Все, кто поднимает сегодня свой голос против безумной гонки вооружений, в защиту мира, могут быть уверены, что на достижение именно этих целей направлена политика Советского Союза, других социалистических стран. СССР желает жить в мире со всеми странами, в том числе и с США. Он не вынашивает агрессивных планов...
Кирилл Марков уже направился к пульту, чтобы сменить Переплета собой, а «Блокаду» Аллой Пугачевой, когда в последний раз взглянул на экран и оторопел. Там на первый взгляд был изображен Ленинград, самый центр города. Вполне узнавались силуэты Исаакиевского собора, здания Сената. Но дома смотрели с фотографии пустыми черными глазницами, а стены, наоборот, светились странным фосфорическим светом. Больше же всего поразил Кирилла силуэт Медного всадника. Петр был тот же самый, что и у Фальконе, но другие элементы памятника изменились, исчезли или наоборот разрослись. Они словно пожрали друг друга. Теперь Всадник восседал не на коне, а на гигантском змее, должно быть, том самом, который когдато попирался конскими копытами, а сейчас сам проглотил коня. Царь Петр же не замечал подмены, он мчался вперед на змее, сжимая в руке факел...
Сами собой явились строки, которые много раз Кирилл повторял, не придавая им никакого особенного смысла. Просто поэтические фантазии Блока. Но теперь они звучали как пророчества. Только пророчества чего? И что вообще значит этот странный слайд?
Что же там у Блока было дальше? Нет, он сейчас не мог вспомнить. Потом... Потом...
– Марков, давай, запускай Пугачеву. Что ты встал?
– Что это было? Откуда у тебя этот слайд?
– Какой слайд? Последний?.. А! Так, картина одного западного сюрреалиста. Не помню, как его зовут... Давай, давай... По-моему, пока все идет хорошо. Смотри, какие у комсомола красные рожи!..
Что же там у Блока было дальше? Нет, он сейчас не мог вспомнить. Потом... Потом...
– Марков, давай, запускай Пугачеву. Что ты встал?
– Что это было? Откуда у тебя этот слайд?
– Какой слайд? Последний?.. А! Так, картина одного западного сюрреалиста. Не помню, как его зовут... Давай, давай... По-моему, пока все идет хорошо. Смотри, какие у комсомола красные рожи!..
Марков что-то сказал в микрофон о творчестве советской певицы Аллы Пугачевой, а потом колонки грянули «Все могут короли». В едином порыве, как один, посетители кафе сорвались с мест и пошли танцевать. За столиками не осталось ни одного человека. Такого энтузиазма масс кафе «Аленушка» еще не видело. В центре плясала, высоко подпрыгивая, завотделом Штанько. Она пела, временами перекрикивая Пугачеву. Вокруг нее ходил концентрическими кругами усатый грузин. Инструкторов не было видно... Тут Кирилл вспомнил еще одно четверостишие из этого блоковского стихотворения:
А еще он подумал – что сказал бы на эту тему Евгений Невский?!
Глава 6
На платформе пригородных поездов Выборгского направления стояли уже братья Никишкины. Рядом с ними переминались с ноги на ногу две девицы заурядной внешности, но обязательное условие – всем быть с девушками, таким образом было братьями соблюдено. Близнецы Никишкины учились с Кириллом на одном факультете, они отличались большими способностями по физике и химии, но в их компании котировались невысоко и выполняли, скорее, роль массовки. Недавно Марков узнал, что они играют на гитарах дуэтом, хотя даже настраивать их толком не умеют. Но в определенных условиях это не имело значения. Братья едва успели познакомить Кирилла со своими девушками – тоже сестрами, хотя и не близнецами, и не двойняшками – как за пыльным стеклом подземного перехода показалась шустрая мордочка Сагирова. Костя, конечно, стал дурачиться, стучать в стекло, представлять свою спутницу, пользуясь жестами и мимикой, словно они были там замурованы. Кирилл был не просто знаком с его девушкой, Ириша была лучшей подругой Кисы.
Это произошло в самом начале его диск-жокейства в «Аленушке». Однажды он вышел из кафе в ночной город, не очень довольный своей работой. Кириллу казалось, что сегодня он нес в микрофон откровенную пошлятину, и все присутствующие это понимали. Две яркие девчонки танцевали неподалеку, и в их частых взглядах в окно избушки Кирилл читал насмешку и презрение. Глотнув ночного воздуха, Кирилл решил в следующий раз читать в переходах между композициями стихи Блока и Белого. Пускай девчонки посмеются над странным диск-жокеем. Кирилл представил, как аудитория, заслышав «Я пригвожден к трактирной стойке...», грохнет смехом и разразится матом...
И тут в двух шагах за спиной раздался грохот, после чего он услышал испуганный полудетский, полуженский голосок:
– Ты что, дура, что ли? Ты сейчас весь дом перебудишь...
– А нечего спать в такую ночь,– ответил голос, который можно было бы назвать красивым, даже бархатным, если бы его не портили какие-то фальшивые, неприятные нотки.– Не боись, Ириха...
Опять раздался тот же шум, но теперь Кирилл узнал в нем звук удара ногой по замерзшей водосточной трубе.
– Ой, это вы? – спросил его из темноты голосок, но второй, низковатый, его поправил:
– Вы – диск-жокей Кирилл Марков?
В этот момент в водосточной трубе ухнуло, и под ноги им посыпались осколки льда. Силуэт маленького роста шмыгнул в сторону и даже запрыгал на одной ножке от неожиданности. Вторая девушка хихикнула и шагнула навстречу Кириллу.
– Меня зовут Кис... то есть Света,– сказала она.
Марков почувствовал теплый ветерок на щеке. Ветерок имел запах сладковатых, веселых духов.
– А ее – Ириша,– продолжила девушка, кивая на подошедшую подругу.
От ее невысокой спутницы пахло теми же духами. Кириллу это показалось понятным и смешным.
– Что вы смеетесь?
– Не обращайте внимания, это выходит напряжение. Я ведь совсем недавно стал работать диск-жокеем. Еще не привык.
– А мы подумали, что вы такой опытный... уже мастер. Вы так ловко обращаетесь с песнями. Как у вас получается, что одна плавно переходит в другую? И вы так остроумно говорите про исполнителей... Только слишком быстро, мы ничего не успевали понять. Правда, Ириш?
Белесый свет от первого по дороге фонаря упал на них. Кирилл узнал тех самых девчонок, которые, танцуя, заглядывали к нему в избушку. Про маленькую Иришу сразу подумалось, что по росту она как раз подошла бы Косте Сагирову, который уже заходил на третий круг в штудировании мировой литературной эротики. Пора было идти на посадку. Да и самому Кириллу надо было выпускать шасси. «Такой опытный... уже мастер...» А у мастера, если честно признаться, насчет опыта...
Когда они переходили через ночной Московский проспект, бойкая девушка Света уверенно взяла Кирилла под руку и уже не отпускала его. В эту ночь она привела его в свою однокомнатную квартиру, выделенную ей родителями по случаю поступления в техникум авиационного приборостроения. Она почему-то принимала Кирилла за опытного, умелого в любовных делах парня. Марков так испугался разоблачения, что между первым и вторым поцелуями во всем признался Свете.
– Значит, я буду у тебя первой женщиной! – воскликнула она, как Гюльчатай перед Суховым.– Никогда еще я не была первой женщиной...
«...-космонавтом»,– мысленно добавил Кирилл, уже жалея, что признался в своей девственности и вообще, что притащился к ней на квартиру.
– Ты не бойся,– успокоила его Света,– тебе не будет больно... Я не знаю, полюбишь ты меня или нет,– добавила она вдруг совершенно серьезно, приглушенным голосом, переходя постепенно на шепот,– но ты меня запомнишь на всю жизнь. Такой, как я, у тебя никогда уже не будет...
Она оказалась очень умелой и тактичной в постели, может быть, даже талантливой. Через полчаса Кирилл почувствовал себя совсем другим, совершенно счастливым человеком. Он даже решил, что теперь они со Светой в постели совершенно на равных. Но тут же получил тонкую любовную оплеуху, как заигравшийся котенок от опытной львицы. Ему еще многому предстояло научиться. Но ведь это была не физика и не высшая математика! Кирилл спешил, поначалу сдавая экзамены по этому предмету досрочно, но скоро понял эту тонкую игру со временем, мхатовскими паузами, лирическими отступлениями и, наконец, фантастическим полетом вдвоем над ночным городом.
– Света, Света, проснись! – тормошил девушку Кирилл, переполненный нежностью к линии ее позвоночника.– Мне надо сказать тебе что-то важное!
– Что такое? Сколько времени? Семь часов? Ты с ума сошел, завтра же суббота... или воскресенье? Все равно – выходной. Тихо. Я сплю...
– Света! Не спи! Слушай... Я тебя люблю... Кажется... Нет, точно...
– Очень хорошо. Спим. Давай спать, Киса...
Первый раз она назвала Кирилла Кисой. Но хотя с тех пор она его называла только так, все окружающие, то есть все ее подруги и друзья Кирилла Кисой звали как раз ее, Светку. Кирилл чувствовал, что такое обращение отдает пошлятинкой, но даже это для него было новым, необыкновенным, и он смирился с этим прозвищем. Со временем он переиначил его по своему, называя Светку Kiss. Так ему нравилось больше. Всего одна русская буква, зато какой с ее исчезновением открылся смысл – «поцелуй» и еще знаменитая рок-группа, с изображения которой на обложке его блокнота все и началось.
Порой ему, правда, приходила в голову мысль, что Светка, скорее всего, называла «Кисами» всех своих возлюбленных. Но тогда Кирилл говорил себе, что ревновать и упрекать ее он не имеет права, потому что она – первая его женщина, то есть единственная и уже неповторимая, почти святая...
Киса сегодня даже не опоздала. Прибежала румяная, пахнущая теми же веселыми духами, с таинственной коробкой в руках. Сначала поздравила обычно при всех, а потом притянула Кирилла к себе за ухо и зашептала ему такие пожелания и обещания, что у юноши захватило дух. Потом был долгий, долгий поцелуй, за время которого толпившиеся вокруг ребята успели отвернуться из вежливости, повернуться опять, закурить, помянуть недобрым словом опаздывающего Иволгина и, наконец, возмутиться:
– Вы же не на свадьбе! Никто вам «горько» пока не кричал... А вон и электричку уже подают под посадку. Где же Иволгин? Где этот поддельный Дима?
– А он, наверное, не придет,– ответил Кирилл, с трудом освобождая рот.– Я ему сказал без девушки не приходить. Откуда у него девушка?! Это я виноват. Придумал какую-то глупость, построил всех парами, как в детском саду. Откуда у Димки девушка? Где он ее возьмет за три дня? Обидел Домового...
Киса посмотрела на него внимательно, покачала головой и впервые за все время их знакомства ничего не сказала. Значит, действительно он поступил очень нехорошо. Можно было, конечно, позвонить Иволгину с вокзала, крикнуть, чтобы немедленно мчался сюда, а они его подождут...