Гроций вернулся уже в сопровождении сэра Арчибальда.
– Элис, Эймс, рабочий день начался.– Кроу с мрачным видом плюхнулся в ближнее к дверям кресло.
– Дополнительные указания будут, сэр?
– Нет.
– И для меня тоже? – Элис с раскрытым блокнотиком в обложке из серебряных пластин и гербовой монограммой дома Фаррагутов была само внимание и предупредительность.
– Да, то есть нет. Закажите столик в каком-нибудь ресторане с русской кухней, часов этак на пятнадцать. Я надеюсь, Джейн, что ты ничего не будешь иметь против шашлыка, борща и гречневой каши?
– Шашлык и борщ, Арчи,– это не русская кухня.
«Арчи». Кроу бросил беглый взгляд на подчиненных. Эймс будто бы ничего и не слышал, а Элис лукаво улыбалась, что-то старательно фиксируя в блокноте. Он многозначительно кхекнул, и они с Джейн остались одни.
– Какая разница, дарлинг.– Он искренне радовался встрече и внимательно изучал «новую» Джейн.– Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь после встречи с этими вивисекторами из санатория?
Джейн передернула плечами.
– Я так и думал. Хорошо, тогда сама решай, о чем мы будем говорить.
– Ты выяснил, как Ивлеву удалось выйти на меня?
– Он был предупрежден.
– Кем и когда?
– Пока рано говорить что-то конкретное. Доказательств практически никаких, одни только сопоставления и предположения.
– Я его знаю?
– Джейн, я попросил тебя как взрослого и трезвомыслящего человека, но, видимо, ты не поняла смысл моего обращения. Разъясняю доступно: не дави на меня, не-да-ви.
– Хорошо. Можно спросить, как тебе удалось вытащить меня от русских?
– Спроси.
– Как?
– Обмен, мисс Болтон. Как и положено просвещенным мореплавателям при контакте с дикими скифами, вас просто обменяли на некие интересующие КГБ предметы. Сделка была практически частной.
– Надеюсь, что не на огненную воду и кремневый мушкет. Но ты не слишком откровенен со мной, Арчи. Значит ли это, что ты так же не доверяешь мне, как и эти правнуки Кромвеля с гипертрофированными комплексами?
– Джейн, у каждого человека существуют заветные желания. Мое заветное желание, чтобы ты – ныне, присно и во веки веков – не приближалась к нашей шизофренической работенке.
– Спасибо за откровенность.
– Не за что. Пройдет время, и ты сама поймешь, что не следовало тебе связываться с разведкой.
– Но я же справилась с заданием!
– Ты вводишь в заблуждение меня или обманываешь себя? Поверь, только личная упертость, карьеризм и полное неверие в существование таких вещей, как настоящая любовь, позволяют увидеть во всем произошедшем удовлетворительно проведенную операцию. Оставь это старым псам, вроде меня, и заблуждающемуся руководству. Нам так удобнее подводить итоги и оттягивать срок сдачи мундира в химчистку. Даже как частное лицо я не готов и не хочу говорить с тобой об этом.
– Жалко...
– Кстати, твоего Кирилла выпустили из больницы.
Джейн никак не отреагировала на это сообщение.
– Извини, если сказал лишнее. Сама знаешь, после долгой разлуки очень сложно сразу подобрать верный тон для доверительного общения. Отвыкаешь от человека, о многом забываешь...
– Арчи, Гроций рассказывал про русскую гимнастку...
Кроу недовольно и раздраженно кхекнул, надел очки.
– Постоянно забываю, что приходится жить в век высоких информационных скоростей. Но, извини, перебил.
– Мне кажется, что я хорошо ее знаю.
– ?!
– Ее фамилия Иволгина. Это по мужу, да? А девичья – Забуга, не так ли?
Задумавшийся Кроу рассеянно кивнул.
– Это жена Вадима Иволгина. Я обязательно должна ее увидеть. Ты организуешь нашу встречу?
Ответа не последовало. Неслышно, театральной тенью датского короля, в дверях комнаты проявился Эймс.
– Сэр, вас к телефону.
– Извини, Джейн. Тебе придется немного поскучать.
– Последнее время это мое основное занятие.
– Ну-ну, не стоит так грустно смотреть на чудный белый свет, я скоро вернусь.
Второе пришествие Натальи Иволгиной-Забуги на тучные нивы свободного мира состоялось в уютных интерьерах отеля «Далайла», отличавшегося высочайшим уровнем комфорта.
Этот отель был выбран местом встречи. Он же, если верить Гроцию Эймсу, был местом постоянного пребывания Иволгиной-Забуги в Лондоне. Джейн приехала первая и, устроившись в приватной чайной комнате, стала ждать.
Наталья Иволгина, девочка из поселка городского типа, расположенного на краю цивилизованного мира, уже исчерпала все способности удивляться и восхищаться, в короткий срок открыв для себя целую планетную систему ленинградской жизни и в результате головокружительного кульбита перенесясь в параллельный мир капиталистической действительности. Возможно, что существовало и другое объяснение Наташиной сдержанности, но ее внешнее равнодушие скорее говорило о редкостном душевном равновесии, нежели являло Лондону и миру нарочитую и манерную маску недалекой искушенности.
Так или иначе, но и Джейн, и Наталья, встретившись за чайным столиком в «Далайле», практически одновременно почувствовали: встретились не те, знакомые по Ленинграду, а две совсем другие молодые женщины, изменившиеся внутренне, прошедшие схожие по полноте и силе жизненные испытания.
Это взаимное ощущение, понятное им обеим, помогло женщинам преодолеть неловкость первых минут встречи. Обменявшись приветственными репликами и комплиментами, уже в полной тишине, внешне увлеченные чаепитием, они сосредоточенно и напряженно изучали друг друга. Но постепенно напряжение спадало, и робкие по началу улыбки прервались одновременным: «Ну, как ты, рассказывай!» Девушки от души рассмеялись, настолько в унисон прозвучало это одновременно произнесенная по-русски фраза.
Плотину взаимного молчания прорвало. Устных договоренностей не было, но собеседницы дисциплинированно соблюдали очередность своих рассказов, каждый из которых начинался с момента последней встречи, произошедшей через три дня после молодежного демарша на Пряжке.
Лишенные душещипательных и прочих подробностей, сообщения приятельниц бесстрастно фиксировали событийную канву, оставляя за слушателем право самостоятельно делать выводы о том, чего стоило той или другой героине печальной повести пройти через очистительное горнило пережитого.
Счет времени был потерян, а пространство приватной чайной комнаты отеля «Далайла» разрослось до пределов Ойкумены. Хамоватые английские «бобби», первыми допрашивавшие Наташу и Егора, встретились тут с подчеркнуто воспитанными прапорщиками из внутренней тюрьмы КГБ, а потом они все дружно потеснились, давая возможность выступить на сцене театра воспоминаний Кириллу Маркову и Вадиму Иволгину с маленькой дочерью, чекисту-комсомольцу Гладышеву и генералу Ивлеву, стервозной русской свекрови и не менее презренным коллегам из МИ-5, обожающим, как и Гертруда Яковлевна, многозначительные взгляды при полном отсутствии ясного и вразумительного вербального сопровождения.
Лишь внезапное появление обаятельнейшего Гроция Эймса положило конец этой встрече. Наталью в сопровождении миссис Флоттон, переквалифицированной в пожилую даму-компаньонку, отправили в свой номер, а Джейн было предложено воспользоваться автомобилем мистера Эймса.
Так они и расстались в тот день: Наталья, успокоенная и уверенная, что теперь она не одинока, и Джейн, нашедшая недостающее эмоциональное звено между «тем» и «этим» периодами своей жизни. Русская девушка, отложив знакомство с обстановкой своего нового жилища, быстро уснула сном праведницы, подразумевающим безмятежную встречу будущего утра, а молодая британка, с рассеянной улыбкой ехавшая домой в казенном эймсовском «ровере», пыталась смоделировать свою будущую жизнь, в которой надо было отвести место для новой, неожиданной русской подруги.
– Что скажете, мисс Болтон?
Джейн вздрогнула, словно очнулась ото сна.
– Кажется, сэр Кроу прав, мистер Эймс. Курбатов не солгал, Наташа не в курсе обстоятельств гибели Норвежца и всей его грязной финансовой кухни.
– Вы уверены, что она не заметила ваших вопросов?
– Прослушайте запись нашего разговора и сами убедитесь. У русских не было времени подготовить из этой девочки серьезного профессионала.
– У них был год, мисс Болтон.
– О, конечно, Гроций! Как много можно успеть за это время! Например, доносить до срока и родить ребенка, обеспечить ему уход и заботу и все это, не покидая учебного центра русской разведки! Должно быть, там у них большие перемены, рассчитанные на кормящих матерей...
– Вы напрасно злитесь, Джейн. Вам же известно, что ребенком занимался муж этой девушки, и у нее было достаточно времени...
– Чтобы вместе с костоломами Курбатова вымогать деньги у ленинградских фарцовщиков? Скажите уж сразу, что именно Наташа зарезала Норвежца, а не какой-то там никому не известный Толя Мурманский!
– Мисс Болтон!
– Я устала, мистер Эймс.
– Вы напрасно злитесь, Джейн. Вам же известно, что ребенком занимался муж этой девушки, и у нее было достаточно времени...
– Чтобы вместе с костоломами Курбатова вымогать деньги у ленинградских фарцовщиков? Скажите уж сразу, что именно Наташа зарезала Норвежца, а не какой-то там никому не известный Толя Мурманский!
– Мисс Болтон!
– Я устала, мистер Эймс.
Девушка снова замкнулась. Настроение было испорчено. И самое обидное заключалось в том, что не Гроций был этому причиной; злиться стоило лишь на саму себя и Арчи. Ведь общеизвестно, что благими намерениями вымощена дорога только в известный пункт назначения, и, как бы ни желала последняя представительница древнего рода окончательного разрыва с разведкой Ее Величества, решение будет приниматься не сочувствующим ей Арчибальдом Сэсилом Кроу и, конечно же, не самой Джейн Болтон.
* * *Знающие люди относят московскую традицию встреч на конспиративных квартирах ко временам наполеоновской оккупации города, когда лучшие люди министра Фуше спасали таким образом барские хоромы от несанкционированных мародерских покушений Великой армии, а саму Великую армию – от идеологического разложения.
Патриотически же настроенные знатоки выводят эту традицию от времен царя Иоанна Грозного. Именно тогда дворянская мелюзга, вроде всяких там Вяземских и прочих Толстых с Юсуповыми, хоронилась по столичным задворкам от ярого гнева старых, рюриковской крови, родов.
Вот этими самыми встречами на конспиративных квартирах, хлебосольными и неторопливыми, и полюбились генералу Белоногову поездки в Москву. Полюбились во времена былинные, стародавние. Когда под железной пяткой госбезовского сержанта плющились пальцы всемирно известных ученых и деятелей культуры, когда каменные лица эмгэбэшных следователей безучастно наблюдали глубины человеческого падения, в которые, как в омуты, проваливались известные военачальники, парторганизаторы и простые советские люди. Одним словом – полюбились они в ту пору прекрасную, когда в стране царил полный порядок, впрочем, и еще кое-кто...
В ожидании ленинградский гость в который уже раз плотоядно осматривал шикарно сервированный и обильно уставленный яствами стол. Красоты казенного хлебосольства следовали незыблемому микояновскому канону, сочетая незатейливость даров всесоюзных житниц и здравниц с кулинарными изысками, унаследованными рабоче-крестьянской властью от поваров великокняжеского семейства и мастеров третьего разбора, потчевавших большевистских заговорщиков по купеческим трактирам на Москве и кухмистерским в Санкт-Петербурге.
Здесь были: традиционно полезные для здоровья и пищеварения государевых людей три вида икры, включая черную ястычную; воронежский разварной окорок, напластанный кусками полусантиметровой толщины; острое, даже на вид, куриное чахохбили в сложном соусе из южных овощей и горских приправ; само собой – белорыбица и красная ее родственница в заливном, разварном, сыро– и горячекопченом состоянии. Также на столе присутствовали многочисленные колбасы и сыры, эффектно уложенные в стиле «ассорти», причем крупнозернистая сырокопченость соседствовала со слезливыми дырчатыми ломтиками сыров, что придавало веренице этих блюд отдельную эстетическую приятность. Малое количество дичины оправдывалось летним, «неохотничьим», временем, но компенсировалось розовой шинкой, смуглым карбонадом, фиолетовой бастурмой и белоснежными, тончайше нарезанными кусочками шпига с золотистым, как у академических томов, обрезом.
На приставном столике мерцали традиционные звезды коньячных генералов, строго соблюдая табель о рангах, имеющую место и в кругах высшего офицерства. «Двин», «Юбилейный» и «Россия» занимали наиболее почетные места, а уже за ними следовали «Арарат», «Ахтамар», «Дербент» и прочие. Отдельную группу составлял прозрачный, как слезы девственницы, излюбленный напиток российских тружеников, правда, в более скромном ассортиментном представлении. Марочные и столовые вина нисколько не заинтересовали Белоногова, а вот изюмно-сладкий «Кюрдамюр» всколыхнул в суровой душе ветерана воспоминания о далекой юности, когда, стройный и бесшабашный, он гонял по среднеазиатским солончакам и барханам феодально-байские пережитки из состава басмаческих банд. Глаза генерала подернулись дымкой воспоминаний, но тут послышались звуки открываемых дверей и сдержанные голоса вошедших.
– Здравствуй, здравствуй, друг прекрасный! О чем задумался? – Вошедший громкоголосый исполин был хорошо известен не одному поколению советских людей. Не столько по своим делам или речам, сколько по многочисленным фотографиям на стендах, в газетах и прочих коллективных явлениях Политбюро ЦК КПСС своему народу методом высокой печати.
– Да так, о своем, о стариковском.– Генерал придал голосу самые бравурные нотки, на какие был способен.
– Ну уж, брат, ты и сказанул, «стариковском»! Какой же ты старик? Мы с тобой еще о-го-го-го! Многим молодым фору дать сможем. Да и куда они без нас? Вот, кстати, познакомься, мой внучек, теперь в вашем ведомстве служит трудовому народу. Ивлев твой, между прочим, его непосредственный подчиненный.
Генерал крепко поручкался с молодой сменой, и в недолгом времени вся троица, удобно устроившись за столом, утоляла нагуленный в трудностях государственной службы здоровый мужской аппетит.
– Ну, заморили червячка, и будет. Давайте, товарищи, перейдем к делу и, как водится, послушаем наименьших годами и опытом.
Вызванный к докладу внук аккуратно отложил приборы и, промокнув губы салфеткой, глуховатым голосом приступил к изложению:
– Вместе с полученными от англичан перстнями мы теперь имеем тринадцать ключей, следовательно, не хватает только одного.
– Знать бы, где искать,– мрачно проговорился сановный дед.– Мне вот, например, не верится, что, кроме нас троих, ни одна живая душа ни сном ни духом не ведает про эти самые коридоры времени. Вон,– он вилкой указал на генерала,– приятель его из Кунсткамеры наверняка в курсе.
– Сомнительно,– генерал тут же приготовился защищать свою точку зрения, но хозяин перебил его:
– Потом расскажешь. Сейчас давай с англичанами и ключами разберемся. Ты уверен,– обратился дед к внуку,– что и англичане, и Ивлев твой ни о чем не подозревают?
– Практически да.
– А почему «практически»? Что, есть какие-нибудь основания для сомнений?
– Как тебе сказать, товарищ дед... Этот американец меня смущает...
Генерал вопросительно посмотрел на хозяина. Тот ухмыльнулся.
– Расскажи ему про американца, а то он не в курсе.
– Дэннис Роберт Болтон – отец той англичанки, которая столько шума у вас в Ленинграде наделала. Сволочь изрядная: цэрэушник, наркоман, гомосексуалист и двурушник. Сдал собственную дочь из желания наложить лапу на ее состояние, которое она унаследовала за дедом и матерью.
– А при чем тут он и ключи?
– Так этот гомосек заокеанский первым про них и рассказал,– державный дед коротко хохотнул и продолжил: – Вот ему,– он указал вилкой на внука,– когда сей молодец по партийному заданию с ним гашиш курил в Порт-Саиде. Так что, генерал, сдается мне – не одни мы про это знаем. И если твой Бертран тоже в курсе, то хреновая картина вырисовывается.
– С американцем, я думаю, вопрос просто объясняется.– Белоногов отметил внезапный интерес, проявившийся у обоих собеседников.– Они же, барахольщики, за нами гитлеровские крохи подчищали и крысиные тропы для недобитков устраивали. А фашисты, особенно главный, шибко интересовались не только мистикой да волшебствами разными, но и деятельностью нашего ленинградского института, даже диверсантов засылали, ну да об этом я уже рассказывал. Так что раскопал он где-нибудь в архивах некий доклад, вот и получайте его американскую осведомленность.
– Логично... Что скажешь, товарищ внук?
– Перепроверить бы на деле.
– А что, получится?
– Если аккуратно...
– Как эти, с психическим? – Дед мрачно уставился на тарелку.– Твой черед разъяснять, старый товарищ, каким образом этот Марков во времени шастать начал, без всяких ключей и коридоров.
– Феномен! – Вспомнились сложности с организацией автокатастроф для работавших с Марковым людей. Неприятно засосало под ложечкой, и где-то в глубине души возникло смутное беспокойство.– Из долгих, нудных объяснений следует только одно: возможен и спонтанный, неподготовленный переход. Это как-то связано с геологической морфологией приневской низменности и неизвестными возможностями человеческого сознания.
– Это ты в бумагах у Ланской вычитал или твои алхимики убиенные насочиняли?
– У Ланской.
– Добре. Ты, кстати, документики эти прихватил с собой, как договаривались?
– В дипломате.
– Ну и славно. Так вот, я опять об ученом вашем беспокоюсь. Он же, как я помню, с этой Ланской знаком был, не так ли?