— За что?! — воскликнул Ульхард.
— За то, что мы были для вас большим, чем вещи, — сказала Эвра. — За то, что вы дали нам имена.
— За то, что вы не развлекались, унижая нас, — сказал Эвр. — И в последнем бою мы будем сражаться за вас. Мы умеем стрелять из луков — и когда-то мы делали это хорошо.
— Забудьте, что я называл вас рабами, — сказал Ульхард. — Мне всегда казалось, что между нами немало общего.
— Между нами — и государем, — сказал Эвр. — Между нами — и Лимой. Между нами — и зверьём из гиблых лесов. Между нами — и серыми воинами. Даже между нами — и детьми, которые спят в каминном зале Вечернего Дома, потому что ночь холодна. Много общего. Мы все — украденные души, мы все — враги Белого Рыцаря.
— Не хочу ничего знать о вороватых божествах, — усмехнулся Ульхард. — Я презираю их. Мне нет до них дела. А что до Белого Рыцаря — то он просто морок с той стороны гор!
Эвра обняла его, а Эвр взял за руку.
— Быть может, — сказал Эвр, — безверие сейчас важнее, чем вера.
— Вам надо поспать, государь, — сказала Эвра. — Никто не знает, как скоро наступит утро — и успеете ли вы хоть немного отдохнуть.
— Я посплю, — сказал Ульхард. — Но я хочу спросить. Ваше чутьё может подсказать вам правильный ответ. Не думаете ли вы, что тот, бесноватый, который кричал о Белом Рыцаре — тоже краденая душа?
Эвра улыбнулась.
— Видите ли, государь, — пряча улыбку, отвечал Эвр, — так именно и выглядят создания без лиц, те, кого породило вороватое божество. Вы ведь и сами видите, что никакой души там нет?
Улыбнулся и Ульхард.
— Спасибо вам, — сказал он. — Вы подтвердили мои собственные мысли.
Ульхард провалился в сон на короткий миг — и ему снился лунный свет над озером, прекраснее которого тяжело себе представить, белые лилии на спокойной воде, синей, как глаза Эвры, и серебристые ивы. Иногда он засыпал на несколько минут — и ему снились долгие сны.
Его разбудил Эвр. За стрельчатым окном стояла глухая тьма.
— Государь, — сказал Эвр, касаясь ульхардова плеча, — вы слышите шум? Я слышу, что в ворота замка впустили гонца волкопсов. Моё сердце слышит, что у него срочные вести.
Эвра подала Ульхарду одежду. Он завязывал шнурок под воротником, когда в дверь опочивальни постучались.
— Государь, — сказал камергер Сандик, — простите, что беспокою вас задолго до рассвета…
— Я слышал, Сандик, — сказал Ульхард. — Скажи волкопсу, что я выслушаю его через минуту.
— От Сандика пахнет палёной шерстью, — сказала Эвра. — Мне тоже надо спуститься.
Ульхард кивнул. Он и синеглазые феи вышли в каминный зал вместе.
Волкопёс лежал на полу и тяжело дышал. Он был без панциря, полотняная рубаха висела обгорелыми клочьями; в прорехи виднелось обожжённое тело с облезшей шерстью. Шерн сидел рядом с волкопсом на корточках и смазывал бальзамом его ожоги.
Учуяв своего короля, волкопёс поднял опалённую морду со слезящимися глазами. Ульхард, кусая губы, протянул руку, и волкопёс лизнул её.
— Государь, — сказал он хрипло и кашлянул, — мы, бойцы Гхоти-Тью, выследили Белого Рыцаря. Он пересёк границу в предгорьях. С ним — несколько дикарей, хихикающих, говорящих бессвязицу, пустых внутри… и Лима. Все верхом на конях-призраках.
Ульхард на миг опустил веки. Боль проткнула голову раскалённой иглой.
— Вам нужна микстура от мигрени, государь? — спросил Шерн.
— Нет, — сказал Ульхард. — Я здоров, занимайтесь раненым… продолжай, добрый зверь. Назови мне своё имя.
— Корхи, — волкопёс снова кашлянул. Ульхард, как и лекарь, присел рядом и осторожно погладил его по голове, чувствуя под пальцами клочковатость сгоревшей шерсти. Волкопёс взглянул благодарно. — Государь, мы хорошо разглядели Белого Рыцаря. Он на голову выше обычного мужчины и мускулист, как быколюд… На нём — белая одежда, которая не пачкается в пути. От него не пахнет человеком. Он всё время улыбается. Из его глаз смотрит смерть.
— Что за оружие при нём? — спросил Ульхард. — Чем он сделал это?
— Его оружие — меч дурной формы, которым нельзя сражаться. Больше при нём не было ничего, только пустая торба — но из неё он вынул жезл, как жезлы ведьмаков…
— Погоди, Корхи, — сказал Ульхард. — Ты сказал — торба была пуста?
— Она была пуста, клянусь матерью псов, которая поила меня молоком, — волкопёс закашлялся, скульнул, и слёзы прочертили чёрные дорожки по его морде. — Мне больно, государь, но я всё помню. Я всё видел. Торба была пуста — и невелика, но он вынул из неё жезл длиной с посох. Из этого жезла вышел огонь — море огня. Вокруг горели кусты, горели камни, горел лес, горели мои братья, они горели, как клочки шерсти в камине — и никто не смог подобраться близко, чтобы порвать ему горло…
— Вы пытались прорваться сквозь стену огня? — спросил Ульхард и содрогнулся.
— Мы пытались, — сказал Корхи. — Нас вела любовь и ненависть. Он был — неестественное зло, и мы пытались прорваться сквозь огонь, чтобы вонзить в него меч, пулю или клыки — что выйдет. Я бы не ушёл, если бы Гхоти-Тью, мой командир, не приказал мне бежать к Вечернему Дому, чтобы рассказать тебе, как умирали за Закатный Край твои волкопсы…
— Но Белого Рыцаря не достали ни пуля, ни меч, ни клыки? — спросил Ульхард.
— Никто из нас не сумел подойти на удар меча, — сказал Корхи. — Пули не причинили ему вреда — он хохотал, когда жёг наших стрелков. Ему было очень легко сделать это, — с мукой добавил Корхи и заскулил, как щенок. — Ему было легче убивать нас, чем быку — смахивать комаров с боков. Он неуязвим для нас и знает, что неуязвим. И ему было смешно убивать нас…
Волкопёс отвёл взгляд к тёмному окну и завыл в пустые небеса. Ульхард гладил его спалённую шерсть и понимал, о чём воет его зверь. Не только о своих погибших братьях — о беззащитности, о безнадёжности, о несправедливости жестокого божества.
О нечестной игре в стране краденых душ.
И его королю тоже хотелось завыть. Но Ульхард сказал:
— Тот, кто жжёт, не думая об опасности огня, сам может погибнуть в пламени. Кто вызывает лесной пожар, горит в нём вместе с другими живыми созданиями.
Корхи облизал сухой воспалённый нос и взглянул на Ульхарда страдающими глазами:
— Да, любой, но не Белый Рыцарь. Все живые существа живут по законам живого мира, а он — нет. Стихии подыгрывают ему, потому что за него сама Судьба. Он — неестественное зло, мой король, и любой из нас хотел бы его убить. Он вызывает омерзение и страх.
— А что делала Лима? — спросил Ульхард глухо.
— Плакала, — кратко отвечал Корхи.
— Много ли волкопсов уцелело в огне? — спросил Ульхард, ощущая любовь и ненависть.
— Хорошо, если кто-нибудь, — сказал Корхи. — Я устал, король. Мне очень больно.
— Шерн, — сказал Ульхард своему лейб-медику, — если вы спасёте этого зверя, я буду благодарен вам до конца жизни.
— Он сильно страдает и будет страдать долго, — сказал Шерн. — Но я сделаю всё, что в моих силах, государь.
Ульхард кивнул. Он думал о Белом Рыцаре и мечтал, как и его звери, воткнуть клинок в его горло.
Ульхард глядел на Закатный Край со смотровой площадки сторожевой башни Вечернего Дома, и синеглазые феи стояли рядом с ним. На бедре Эвра висел меч, а за спиной — лютня. Эвра держала в руках дальнобойный лук. Серые стражи отступили в тень, дожидаясь приказа.
Ледяная ночь царила над Закатным Краем; начиналась она безлунной, но пока Ульхард спал, взошла белая мёртвая луна. В её холодном свете Ульхард видел далёкие деревни, гиблый лес, острые башни замка барона Тилса и широкие пространства полей, подёрнутые инеем.
А ещё Ульхард видел зарево на востоке. Оно не напоминало зарю; рассвет — сер, белёс, рассвет не рвёт сердце, как отблески пожирающего огня. Это было злое зарево пожаров, пламя войны.
Ульхарду казалось, что наступает зима. Ещё ему казалось, что Закатный Край канул в ночь навсегда, во всяком случае, очень надолго. Вместо рассветной зари на востоке теперь пылают леса. Кто-то там, наверху, решил, что земли Ульхарда не заслуживают солнца, зато заслуживают огня.
Ульхард сделал знак, и серый воин отделился от серой стены, словно вышел из камня. В его бледных глазах стоял зеленовато-белёсый светящийся туман.
— Что ты видел? — спросил Ульхард. — Что ты видел с того момента, как догорел закат?
— Как с востока летели чёрные птицы, — сказал страж. — Как барон Тилс поднял на башнях королевские штандарты. Как зверьё из гиблых лесов выходило на проезжую дорогу и принюхивалось, задрав морды к небу. Ночной ветер доносит запах гари.
— Мне надо скакать на восток, навстречу к Белому Рыцарю, — сказал Ульхард, глядя на расползающуюся полосу огня. — Туда, где за меня умирали мои волкопсы. Чтобы посмотреть твари в глаза и вызвать на бой. Чтобы освободить Лиму от грязных чар. Мне странно, что я до сих пор этого не сделал. Я не понимаю, что заставляет меня сидеть в Вечернем Доме и ждать — дети, спящие в каминном зале, дурная надежда или просто злая воля богов. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, как действовать, но теперь я понял. Коня мне.
Серый страж отдал приказ воинам свиты. Кто-то сбежал вниз по винтовой лестнице. Феи смотрели на Ульхарда огромными печальными глазами, в которых плескалась луна.
— Вы возьмёте меня с собой, государь? — спросил Эвр. — Я хочу быть с вами во время последней битвы. Я хочу вспомнить, что когда-то был воином.
— Я отправляюсь умирать, — сказал Ульхард.
— И я отправляюсь умирать с вами, — кивнул Эвр. — Может, перед смертью я успею спеть о вас, государь.
— Возьмите и меня, — сказала Эвра. — Я люблю вас, государь, и не претендую ни на что, кроме смерти. Я хочу петь вместе с братом о лунном зеркале озера, о синих звёздах над ним и о свободе лесных жителей, которая когда-то была жива. Может, я успею перед смертью всадить в тварь стрелу.
Ульхард обнял фей за плечи.
— Хорошо, — сказал он. — Я чувствую в вас силу и вижу, что вы мне сродни. Мы отправимся вместе.
Они спустились по лестнице, освещённой факельным светом. У крепостных ворот били копытами каменные плиты лошади-призраки. Десять серых воинов держали своих коней за узду; среди них был Дилан. Свита Ульхарда сбилась в тесную толпу. Старый Сандик спросил:
— Мой государь, что нам делать, если вы не вернётесь?
— Жить, — сказал Ульхард. — У Закатного Края нет наследников трона, но они найдутся, если наша земля уцелеет. Пусть Оракул назовёт достойнейшего. Больше я ничего не могу подсказать. Ты, Сандик, отвечаешь за Вечерний Дом, а Дилан остаётся защищать детей.
Серый воин склонил голову. Ульхард взял у него поводья призрачного коня. Ворота открыли.
Король, феи и девять серых бойцов верхом на туманных тенях вылетели в ночь.
Восточный тракт бледно освещала луна. Тени деревьев лежали на нём, скорченные, как руки сгоревших заживо. Ветер нёс запах огня.
Тёмная земля летела под копыта. Луна летела за конями. Деревья вдоль дороги слились в сплошные полосы. Поля неслись навстречу. Ночь расступалась перед всадниками, как холодная вода. Ей не было конца.
Ульхард не знал, сколько времени прошло в этой бешеной скачке. Ночь не кончалась. Лес сменялся деревушками без огней — и снова лесом. Призрачные лошади не знали усталости, но всадники смертельно устали. Им хотелось дать себе хоть небольшую передышку — но ночь всё длилась, и казалось, что можно будет остановиться только с рассветом.
Лунный свет обрисовал впереди тонкий контур замка на высоком холме. Луна сияла между его башен — и их очертания, похожие на лезвия мечей, воткнутые в небеса, знакомые, как линии на собственной ладони, вызвали у Ульхарда стон отчаяния.
Феи придержали коней.
Впереди возвышался Вечерний Дом.
Дорога, ведущая на восток, сделала невозможную петлю, несуществующий крюк. Восток стал западом, путь — обманом. Злобные силы не выпускали Ульхарда из Вечернего Дома. Он должен был дожидаться Белого Рыцаря именно здесь.
Ульхард спешился, сел на землю, подёрнутую изморозью, и обхватил голову руками. От тоски и бессильной ярости у него снова разболелась голова. Весь порядок вещей лгал, всё вокруг, даже дорога и луна, подыгрывало Белому Рыцарю.
Феи сошли с коней и опустились на колени рядом со своим королём.
— Он непременно появится здесь, — сказал Эвр. — Он идёт сюда.
— Да, — сказал Ульхард глухо. — Он идёт сюда по Закатному Краю, а с ним — огонь и смерть. И я не могу его остановить. Здешние боги — слепы? Подлы?
По промёрзшей земле далеко разнёсся глухой стук многих сотен копыт. Ульхард встал. С запада приближался конный отряд.
Юноша, носящий знаки Ульхарда, остановил своих людей и спрыгнул на землю.
— Государь, — сказал он, — как хорошо, что я вас догнал. Барон Тилс, барон Ледрих и я привели своих воинов, чтобы остановить Белого Рыцаря…
Ульхард знаком приказал ему замолчать.
Он поднял глаза к луне в отчаянии и тоске. Отправить баронов воевать с Белым Рыцарем — значит, потерять их армию. Запретить им вступать в бой — значит, бросить землю беззащитной.
И дойдут ли войска до восточной границы?
— Там нужны не солдаты, а маги, — сказал Ульхард медленно. — Я не позволяю вам идти навстречу Белому Рыцарю. Мне нужны самые сильные чародеи в Закатном Краю. Иначе мы не сможем ничего изменить. Грязные чары закрывают пути… Скажи, Ольстерн, как давно, по словам моих людей, я покинул Вечерний Дом?
— Три дня назад, сказал бы я, — отвечал Ольстерн, — но день не наступал. Ночь сменяли сумерки и снова наступала ночь. Луна ни на миг не зашла.
— Это грязная магия, — сказал Ульхард, овладевая собой. — Мы найдём чародеев — и парируем чары чарами. Может быть, это поможет нашей земле выжить.
Бароны согласно склонились перед ним, а феи переглянулись за его спиной. В их синих глазах сияло мучительное понимание.
Ульхард взял коня за узду и побрёл к Вечернему Дому. Он чувствовал себя загнанным зверем.
Магов было трое. Они ждали, и факелы освещали их рваным мечущимся светом.
Дряхлый старик, похожий на замшелое дерево в гиблом лесу, выцветший от старости, в колючей щетине, заменяющей бороду, в какой-то ветхой хламиде, сшитой на живую нитку из полуистлевших лоскутьев и кусков линяющего меха, принёс оловянную миску и бутылку туши. Беленький мальчик лет двенадцати с чистеньким нежным личиком, то ли ученик, то ли внук, то ли просто рабочий инструмент, сидел в сторонке на корточках, глядя вокруг с любопытством и страхом.
Женщина без возраста, пепельная, как земля, с седыми косами, укутанная в чёрное, неподвижно стояла у окна каминного зала и смотрела в тёмную даль матовыми опалами незрячих глаз без зрачков.
Рыжий парень, усыпанный веснушками целиком, с веснушками на ладонях и на шее, с жёлтыми глазами и острым длинным носом, в крестьянской одежонке, играл с язычком пламени, лаская его пальцами, как маленького робкого зверя. Всё его тело словно подсвечивал огонь, живущий внутри. Он улыбнулся, когда Ульхард вошёл в зал, восхищённо уставился на фей — и феи улыбнулись ему.
— Вы ведь понимаете, зачем я оторвал вас от тайн мироздания и позвал сюда, могущественные люди? — спросил Ульхард.
— Смерть! — хрипло каркнула женщина. — Смерть идёт на Закатный Край! Она уже на его земле! Поэтому мы и здесь.
— Можете ли вы что-нибудь, кроме зловещих пророчеств, тёмная леди? — спросил Ульхард с надеждой.
Женщина подняла невидящие глаза, и смертный холод протёк по позвоночнику Ульхарда ледяной струйкой.
— Были времена, государь, когда мой особенный взгляд убивал всякого, кого касался, — сказала она. — Для моего взгляда не существовало расстояний. Я сама была — Смерть! Из страха убить случайно я много сотен лет не покидала своего жилища, скрытого под землёй. Но всё изменилось.
— Вы видите Белого Рыцаря, тёмная леди? — спросил Ульхард. — Вы можете убить его своим взглядом, проницающим пространство?
— Сказать ли вам, государь, что я вижу? — мрачно сказала женщина. — Я вижу четверых големов без лиц, набитых пеплом пустых грёз. Мой взгляд не может убить того, кто никогда и не жил. Я вижу несчастную женщину с украденной душой. Не думаю, что её смерть доставит вам радость, государь. И — я вижу монстра.
— Монстра?
— Я вижу чудовищное существо. Оно — не человек, не демон и не призрак. Его ведёт завистливое божество. У него нет своей воли — оно лишь орудие того, свыше. Оно неуязвимо.
Ульхард опустил глаза.
— А я бы попытался сжечь неуязвимую тварь, — сказал парень-саламандра, и языки весёлого пламени окутали его, как развевающийся плащ. — Прикажите мне ехать навстречу ему, государь! Когда сталкиваются два пожара, они разбиваются друг о друга, остаётся лишь серый летучий пепел.
— Я не верю в твой успех, но надеюсь на него всем сердцем, — сказал Ульхард. — Если тебе удастся остановить чудовище, о твоём подвиге будут петь песни… — и добавил, прижав под рубахой к груди нагретую телом щепочку-меч. — Если столкнутся два пожара, не уцелеет никто. И леди-маршал, моя возлюбленная подруга, тоже исчезнет в огне… но лучше победить такой ценой, чем проиграть всё.
— Когда я подниму пламя, никого нельзя будет спасти, — грустно сказал парень-саламандра. — Я не сумею спасти и себя. Но меня ужасает Белый Рыцарь.
— А я покажу тебе саламандру, король, — проскрипел старик. — Я покажу тебе, как один пожар столкнётся с другим. Я покажу тебе, как сгинет Белый Рыцарь.
— Этого не будет, — сказала женщина. — Белый Рыцарь дойдёт до Вечернего Дома. Он хочет дойти сюда, и он дойдёт, потому что его ведёт воля завистливого божества. Он жесток, потому что жестоко божество. Мы все — потеха для него. У него нет совести, жалости, любви, понимания.
Рыжее пламя с ладони парня-саламандры взвилось, взметнув искры, и осветило зал до дальних уголков.
— Поглядим! — воскликнул саламандра. — Не может быть, чтобы люди были справедливее и добрее собственных богов!