– А мы им зачем?
– Дабы убедиться, что никто не ушел с вами. А настигнув, все равно истребят: недаром же, мол, гонялись? Это закон войны, сам знаешь. А если останемся все здесь, то с вашими знаниями града и потайных мест и с нашими топорами мы защитим эти земли!
В дверь заглядывали, там нарастал говор. Соломон, не поворачиваясь, велел громко:
– Пейсах, быстро беги за старейшинами. Мы должны перед Исходом… поговорить. Пусть соберутся все. Это очень важно!
Глава 17
Троих пришлось снимать с повозок, а один уже выехал за городские врата. Конники Руса догнали, но Аарон, это его домочадцы покидали город первыми, уперся, пришлось уговаривать посланным Соломоном иудеям.
Они собрались в доме Соломона. По слову Руса доставили Корнилу. Волхв недоумевал, а Рус сказал ему горячим шепотом:
– Я предложил им перезимовать. Понял? Я не хочу, чтобы они замерзли в дороге!
Корнило, к великому облегчению Руса, кивнул. В глазах волхва было понимание и сочувствие. Рус надеялся, что волхв истолкует его заботу об иудеях всего лишь как желание спасти Ис, она тоже уезжает с иудеями, но Корнило сказал неожиданно:
– У нас сложили головы лучшие воины. Да и у них тоже…
Он умолк, Рус спросил быстро:
– Ну и что?
– Я говорю, – замялся Корнило, – что иудеи, хоть и тупой народ, но сумели накопить кое-какие мелочи по части врачевания… Да и сады у них, я таких даже в наших теплых краях не зрел. Да и разное всякое знают… Без пользы нам, но все-таки интересно.
Рус спросил настороженно:
– Ты это к чему речешь?
Корнило отступил, давая дорогу дряхлым старцам. Их вели под руки в дом, те опасливо посматривали на громадных скифов.
– Да так, – ответил он неопределенно. – Если, смекаю, за зиму не успеем все от них перенять… то пусть и дольше останутся. А что? Не облезем.
Сердце Руса колотилось так отчаянно, что стало трудно дышать. Кровь бросилась в голову, заломило виски. Все уже уселись за большим столом, слуги исчезли. Соломон вопросительно смотрел на скифов. Рус кивнул, быстро сел на лавку. Все взгляды были обращены на него. Он откашлялся, впервые в жизни чувствуя такое смущение, в то же время кровь гремела в ушах, он старался сдержать голос, что дрожал и куда-то торопился:
– Я предлагаю вам… остаться на эту зиму. Лучше ехать весной, когда земля подсохнет. А еще лучше остаться дольше… намного дольше! Да что я говорю… Рука не дрожит, когда вздымаешь залитый кровью меч, когда рубишь и вырываешь сердца, а сейчас… Что вяжет мой язык так люто? Почему не могу сказать, что мы сгубили в кровавой резне лучших воинов. Ваших и наших. Конечно, и мы, и вы знали похуже времена. Ваше племя пошло от единственной пары, и наше – тоже. Но сейчас могут по нашим следам прийти недобрые. И второй раз уцелеть уже не удастся. Если же мы объединим наши племена… а почему нет?.. смешаем нашу кровь… ну, пусть не сразу!.. сможем выстоять против всего мира.
Он сел, чувствуя себя странно опустошенным после такой длинной для скифа речи. По лбу поползли капли пота. Он боялся смахнуть их, держал лицо строгим и надменным.
В гробовом молчании старейшины Совета обменивались осторожными взглядами. Один старец, по виду едва ли не самый древний, покачал головой:
– Как могут наши племена слиться, пусть даже в далеком будущем, или даже жить на одной земле? У нас столько законов, которых вы исполнять не станете. А для нас они обязательны. Еще Ной велел соблюдать! К примеру, не есть мясо с кровью, оторванное от живого существа…
Рус вскинулся, один из древнейших обычаев, поддерживает воинственный дух, отказаться нельзя никак, но Корнило, к его удивлению, шепнул:
– Соглашайся.
– Ты сдурел? – прошептал Рус яростно.
– Нет законов для всех, – шепнул Корнило. Он посматривал на старцев хитро. – Даже у них, думаю, нет… В самом деле, нечего печень убитого врага жрякать всему племени. Да, сказать правду, наше племя никогда и не ело такое мясо с кровью. Смекаешь?.. А вот для воинов, убивших врага в бою, этот обычай останется. Еще не понял? Воины и так как бы за племенем или над племенем. Упражняются с мечами, бегают с двухпудовыми камнями, прыгают в доспехах в воду. Разве так живет племя? Воины – это уже не племя, а отдельная дружина.
Вид у старейшины был скептический, он ожидал отказ, но Рус вдруг прямо встретил его взгляд:
– Согласен.
В комнате пронесся шепот изумления. Соломон переспросил неверяще:
– Ты запретишь своему племени есть мясо с кровью?
Рус кивнул:
– Именно так, как ты сейчас сказал.
В свою очередь к уху Соломона наклонился Аарон, спросил подозрительным шепотом:
– Думаешь, они будут соблюдать эти заветы?
– Нет, не думаю, – ответил Соломон с грустной улыбкой. – Они слишком бесхитростны. За версту видно, когда собираются солгать… Но соблюдение правил наполовину уже лучше, чем полное бесправие. Главное, что мы можем сделать, – это ввести эти правила в закон. А где ты видел, чтобы законы выполнялись охотно? И целиком?
– Хочешь сказать, что постепенно…
– Да. Скифы еще не знают, чего можно добиться медленным давлением шаг за шагом.
Рус поднялся, разговоры оборвались. Все взоры были на огромной фигуре варварского князя. Он сказал громким мужественным голосом:
– Мне надо в свой стан. Но я вернусь за вашим словом.
Он кивнул Корниле, тот нехотя поднялся. Надо дать старцам поговорить без чужих ушей, обсудить, посоветоваться со своим богом.
Когда стук копыт затих, тишина словно взорвалась голосами. Соломон чувствовал, что слишком ошеломлен, чтобы сказать что-то стоящее. Сидел, прислушивался, сам не открывая рта, наконец потихоньку выбрался из-за стола. Старейшины срывали голоса в споре, воздух накалился.
Соломон вышел на крыльцо, по улице несся всадник, распугивая людей. Конь остановился у крыльца как вкопанный. Ис спрыгнула легко, щеки ее горели как утренняя заря.
– Я… я не верю… – воскликнула она. – Ни тому, что Рус мог такое предложить, ни тому, что вы можете согласиться!
Она трепетала как мотылек на ветру. Соломон любовался ею с грустной улыбкой:
– Рус знает, что невозможно жить нам на одной земле… Обязательно возникнет новая вражда, а затем и… Мы можем только слиться в один народ. Именно сейчас, пока скифы обескровлены и пока они еще уважают нас за ту резню.
Она вскрикнула:
– Но вы! Как можете решиться вы?
– Мы еще не решили, – ответил он мягко, – но я думаю, что мы… все-таки примем удивительное предложение Руса. Это ведь племя Гога и Магога, которому предназначено уничтожить народ Израиля! А если мы сольемся с ним, то в нем исчезнет этот свирепый дух.
Ее губы прошептали:
– Но исчезнете и вы…
– Нас было двенадцать племен, – напомнил он печально. – Мы только одно… Куда-то ушли еще одиннадцать. Неужели все погибли? Хоть одно да уцелеет! И тогда Израиль возродится из нашего пепла.
Она сказала сердито:
– Но если каждое из племен, столкнувшись с бедой, решит исчезнуть, только бы утащить с собой в бездну врага, то что будет? Врагам нашим несть числа. А племен наших всего двенадцать! А сколько осталось на сегодня?
Он поморщился, словно пережидал сильнейшую боль. Голос стал хриплым от страдания:
– Врагам несть числа… но они всем враги, а не только нам. Они уничтожают друг друга, нам только надо стоять в стороне. А сыны Гога – это другое. Гог, старший сын Яфета, решил, что отца его изгнали. Изгнали могущественные враги из страны богатой и обильной. Изгнали, отняв сады, земли, богатства… И сын горит жаждой отомстить за отца. И эту жажду и ненависть он передал своим детям. А их правнуки уже и не знают, почему так ненавидят нас и почему должны прийти в Опаленный Стан, чтобы уничтожить весь народ, там живущий. Уничтожить всех, даже младенцев. Забить весь скот, вырубить сады, засыпать родники и каналы. Но они живут с этой мыслью…
Она долго молчала, потрясенная. Спросила робко:
– Но почему они так решили? Почему Яфет, видя ростки зарождающейся ненависти, не сказал, что мы все – одно племя?
Теперь молчал долго Соломон. А когда заговорил, голос был нерешительный, словно стыдился чего-то:
– Подавлен был не только Яфет… Но и наш предок – Сим. И третий брат – Хам. Предания говорят, что они всю жизнь положили на какое-то великое деяние, что должно было их возвысить до уровня богов. Или бога, если тогда уже знали одного… Теперь говорят, что они строили гигантскую башню, дабы достичь небес.
– Бог рассердился и разрушил башню, – быстро сказала она, – но это легенда!
Он пожал плечами:
– Кто знает, что за гигантскую башню они строили? Ведь ты же сама говоришь, что мы за последние сотни лет проделали большой путь. Однако наши дома стоят здесь около тысячи лет…
– Ну, я имею в виду другой путь, – сказала она сердито. – Ладно, я поняла. Мы тоже идем… или строим, но благоразумно не рвем жилы, как делали три брата. Они пытались достичь небес в течение своей жизни, а мы это пытаемся сделать за срок жизни нашего племени. Но почему между братьями вдруг вражда?
– Крах великого дела, – сказал он. – Разрушение замыслов… Что у них там случилось, можно только гадать. Ясно только, что вмешательство бога было лишь оправданием. Мол, если бы не бог, то мы бы… Сама знаешь, когда что-то не получается, то сразу начинаешь винить друг друга.
– А когда получается, то себе приписываешь большую часть заслуг, – добавила она невесело.
– Увы, таковы люди. Пока верили, что получится, у них явно был, как водится в этих случаях, единый замысел, единая воля, единое стремление, единый язык. А когда рухнуло… или же устали от все возрастающих усилий… сама знаешь, что сперва любое дело видится как легко выполнимое, но пошли раздоры, упреки, заговорили на разных языках… Симу и Хаму было так же тяжело, как Яфету. И все трое разошлись в разные стороны. И больше не виделись друг с другом. Нет, вражда вряд ли, но что не хотели видеть друг друга – объяснимо. Сим, как гласят наши источники, тоже всю оставшуюся жизнь был хмур, желчен и выглядел как человек, который не может оправиться от понесенного жестокого поражения.
– Наивный, – сказала она с жалостью.
– Не суди его, – сказал он строго. – Без попытки трех братьев мы бы не знали, что это невозможно… сделать на одном рывке. Мы мудрее лишь потому, что пользуемся и их знаниями. Их горьким опытом.
Она провела ладонью по лицу. Ему показалось, что она стряхнула слезу.
– Ладно, – голос Исфири был прерывистым, – я понимаю… Мы как слабый воин, что дерется с гигантом на краю пропасти, цепляется за его одежду, чтобы утащить в пропасть и его.
Он взглянул на нее быстро, опустил взор. Она была хороша в своем приливе жертвенности.
– Это не обязательно, – сказал он, колеблясь. – Есть и другой шанс. Наша жертвенность не должна пройти даром. Мы ведь не в пропасть падаем! Из сплава двух таких разных народов появится нечто новое… что это будет за народ?
Ездра, который и раньше не чувствовал страха перед грозными сынами Гога – все в руке всевышнего! – с удовольствием шел из своей веси к темным стенам Нового Иерусалима прямо через стан русов. Нравилось бодрящее ощущение опасности, словно бы шел через львиное стадо, с которым заключили мирный договор.
Юный Храбр восторженно смотрел, как Бугай вскинул на мощной длани крохотную Хеву в седло, она визжала и цеплялась за луку, Бугай ржал громче коня, обещал отдать ее на съедение, если будет плохо себя вести, – а кони русов питаются только человечьим мясом! – и Храбр вздрогнул и отпрыгнул, когда Ездра кашлянул сзади.
– Ты чего подкрадываешься?
– Красиво? – спросил Ездра. Он внимательно наблюдал за великаном и крохотной женщиной. – У меня есть на примете одна юная и очень красивая девушка. Она столь прекрасна, что солнце закрывается тучкой, когда она выходит из дома!
Храбр буркнул холодно:
– Когда я вздумаю жениться, это будет не ради женской красоты.
Ездра всплеснул руками:
– Я слышу речь не мальчика, а разумного мужа! Что в женской красоте? Она проходит, ибо все проходит, как сказал наш великий пророк Экклезиаст. Но есть у меня также на выданье юная девушка, не столь прекрасна, как первая, но зато у нее есть шкатулка с золотыми монетами, на которые можно купить стадо коров, табун коней, выстроить дом и ко всему еще и посадить большой сад…
– Меня не интересует богатство, – отрезал Храбр.
Ездра посмотрел с уважением:
– Да, быть тебе вождем, если судишь так здраво. Конечно же, важнее всего в нашем мире родство с правителями. У меня есть девушка, которая старшая дочь нашего вождя, племянница ребе Соломона, внучка военачальника и троюродная сестра самого богатого торговца…
Храбр сказал уже гневно:
– Ты что, не понял? Когда я захочу жениться, то это будет не ради женской красоты. Не ради ее богатств, не ради знатности рода!.. Это будет только по любви, редкой и необыкновенной…
Ездра всплеснул руками. Подпрыгнул от радости:
– Прекрасно! У меня как раз есть такая! Пойдем, пойдем быстрее.
Озадаченный Храбр, совершенно сбитый с толку, потащился, влекомый настойчивым иудеем в сторону раскрытых врат Нового Иерусалима.
Багровое солнце, разбухшее и отяжелевшее, сползало к далекой полоске земли. Вся западная часть неба была красной, Рус понял подсказку богов, что в крови все-таки рождается новое племя, новый народ. За ночь земля и небо очистятся от пролитой крови, утро будет ясное, как смех ребенка, а небо окрасится лишь нежным румянцем…
К вечеру он оседлал Ракшаса, тот с готовностью помчался к воротам града. Стражей было еще больше, но одна из створок оставалась приоткрытой. Рус заметил среди кучки иудейских воинов двух скифов. Оба высились как дубы среди кустарника. Солнце блестело на выбритых головах и валунах голых плеч. Иудеи что-то торговали у простодушных скифов.
За Русом увязался неотступный Буська, гордый прозвищем оруженосца, как его называли иудеи, не в силах выговорить трудное слово «отрок». Его низкорослая, мохнатая лошаденка не отставала от горячего Ракшаса, неслась бок о бок, еще и норовила куснуть или хотя бы пихнуться в бешеной скачке.
В городе пришлось пустить коней шагом, вид скачущего всадника может напугать так, что снова схватятся за оружие, да и тесно, как они тут живут, скифы не выносят тесноты, а тут, как нарочно, все тесно, криво, переулки переходят в другие проулки и даже тупики, под ногами грязь, нечистоты, словно гадят прямо из окон.
Рус остановил коня подле дома Соломона, а Буська унесся дальше по улице в сторону дома Исхака. Повозка Соломона все еще стояла перед воротами. К конской морде подвесили почти пустую торбу с овсом, конь мерно ее встряхивал, выбивая застрявшие в складках зерна.
Соломон вышел навстречу, растерянный, с блестящими глазами, непривычно суетливый. Рус спрыгнул на землю, спросил жадно:
– Что решили?
Соломон сглотнул ком в горле, в глазах попеременно возникали то страх, то сомнение.
– В важных вопросах мы, иудеи, решаем… одинаково. Ну, почти всегда. Меня другое тревожит. Как ты такое сообщишь своему народу?
Рус удивился:
– Так же, как и тебе.
Он стоял перед ним могучий, чистый, как медведь под дождем, с ясным лицом откровенного, бесхитростного ребенка. Конь шумно дышал и тыкался мягкими губами ему в ухо. Соломон ощутил, что не может смотреть князю русов в глаза, словно замыслил что-то постыдное.
– Прости, – возразил он с усилием, – но твоя жена – это твоя жена. Что бы ты ни говорил, но мне, старому человеку, лгать не надо… Племя не взбунтовалось, когда ради женщины ты готов был подвергнуть их опасности дальней дороги в зиму, – это еще как-то понимаю, хотя все еще в голове не укладывается, но сейчас ты хочешь…
Он топтался на месте, переступал с ноги на ногу, мучительно подбирал слова.
Рус окинул взором сгорбленного иудея. Соломон видел, как скиф еще больше расправил плечи, в чистом лице проступила надменная гордость. Голос стал громче:
– Судишь по своему народу?
– Ну, хотя бы…
На улице в отдалении сразу же стал скапливаться народ. На страшного вождя Гога смотрели с ужасом, а когда он слегка поворачивал голову, тут же отворачивались, а то и прятались друг за друга, шмыгали за углы. Рус с презрительным сожалением оттопырил губу:
– Сколь жалок твой народ! Вы хоть иногда зрите на звездное небо? Да разве главное – выжить? Надо жить красиво и гордо. Мой народ меня поймет. Наши певцы поют не о богатой добыче, что захватывают наши герои, а о том, как сжигают ее, закапывают в землю или просто гордо проходят мимо! Нам идти дорогой подвигов, через грязь и пыль странствий, получая раны, вперед и вперед – к славной гибели!
Соломон морщил лоб, двигал губами, наконец сказал нерешительно:
– Да-да, конечно. Умом вас не понять, и нашей мерой не измерить. У вас особенная стать… гм… в такое можно только… м-м… верить. Ради красного словца или жеста можно и головой в дуб с разбега? Нам такое не дано, но я верю на слово. Господь создал разные народы. Одни умные, другие… гм… отважные. Если твой народ тебя поймет… Но ты уверен, что поступаешь верно?
В мужественном лице молодого князя дрогнула жилка. Рус на миг уронил взгляд, а когда заговорил, Соломон наконец-то уловил тревогу и даже страх:
– Нет, не уверен… Но как верно? Как велит Покон? Но Покон повелевал тем народом, из которого мы вышли. Но мы уже не скифы… хоть и зовемся ими. Даже мои братья увели уже не скифов, хотя они больше скифы, чем мы… Им не надо было так меняться, как нам.
– Почему?
– Чтобы выжить.
Соломон взглянул остро. Его народ, народ иудеев, чтобы выжить, изо всех сил цепляется за старые обычаи, старые заветы. А эти…
– Скифам бы не выжить, – объяснил Рус, голос его стал горячее. – Понимаешь? Мы пришли в другой мир. И чтобы уцелеть, нам либо надо было принести с собой всю могучую державу скифов, тогда можно не меняться, либо стать племенем этого мира. Наши волхвы на ходу переплавляли нас из скифов… прости, это звучит чересчур гордо, в русов. Придумывали новые обряды, одежду. Головы мы раньше не брили, женщин из чужих племен не брали… Ага, вот еще хотел спросить, да забывал: почему ваш народ ненавидит солнце?