— Не знаю, — разводит руками Сет.
— Ну, еще бы! — со злостью бросает Реджина.
— Реджина…
— Я не на тебя сержусь. Я сержусь на это уродское место. Вот ты вроде бы все вспомнил, а я до зарезу хочу узнать правду, но правда здесь — это лишь новые мучения. Больше в нашей жизни ничего не происходит. Только сюрпризы за каждым углом, один страшнее другого…
— Вы были приятным сюрпризом, — произносит Сет вполголоса.
— …и погода не поддается никакой логике, и какой-то бессмертный фрик в черном костюме за нами гоняется, и… Что ты сказал?
— Я говорю, вы были приятным сюрпризом. Оба.
Томаш, всхлипывающий Реджине в футболку, косится на Сета одним глазом.
Сет вытирает нос.
— Слушайте, — начинает он и тут же, умолкнув, проводит рукой по стриженой голове, нащупывая шишку у основания черепа.
Она там, она мигает, но ответ на вопрос «почему?» все еще где-то в каше воспоминаний. Получается, Сет по-прежнему не знает ничего и наверняка может утверждать лишь одно: сейчас, в эту секунду, он тут, с Томашем и Реджиной. И кажется, он перед ними в неоплатном долгу.
— Я покончил с жизнью, — говорит он.
Сет выдерживает паузу, проверяя, слушают ли его. Слушают.
— Я вошел в океан. Разбил плечо о скалу, потом раскроил череп о ту же скалу, в той точке, где мигает. — Еще пауза. — Но это не случайно вышло. Я сам расстался с жизнью.
Реджина молчит.
— Мы чуть-чуть догадывались, — шмыгая носом, признается Томаш.
— Вот. И в тот день, когда вы меня перехватили, не дав добежать до этого типа в фургоне, я… — После секундного колебания Сет продолжает решительно: — Я собирался повторить это еще раз. Я знаю Мейсонов холм. Знаю, откуда можно сброситься. Это я и хотел сделать. — Он сплевывает стекающую по носоглотке кровь. — Так что я не шучу, вы правда были приятным сюрпризом. Хорошим. Настолько хорошим, что даже не верится. Даже сейчас. И я прошу прощения. За то, что пришлось вам врать. За то, что отправился в тюрьму. И за то, что я подсмотрел, Томаш. Я не нарочно.
Томаш снова шмыгает носом:
— Знаю. И все-таки. — Вид у него жалкий, уголки губ опущены, нижняя кривится, глаза — словно у глубокого старика. — Ладно. Меня убило не молнией. У нас не было ничего, — продолжает Томаш, уткнувшись взглядом под ноги. — Помните кризис, когда весь мир остался без денег? Даже в виртуале, наверное…
Сет с Реджиной кивают, но Томаш на них все равно не смотрит.
— Мы и до того были бедные. А потом стало еще хуже. Раньше можно было как-то ездить внутри Европы, но когда экономика везде рухнула, выбраться оказалось невозможно. Чужие стали никому не нужны. Мы с мамой остались в западне. Но она нашла способ. Нашла человека, который сказал, что провезет нас на корабле. Даст нам паспорта и другие бумаги, по которым получится, что мы жили тут до того, как закрылись границы. — Томаш сжимает кулаки. — Мы отдали все, что у нас было. Даже больше, но мама говорила, это ради лучшего будущего. Заставляла меня учить английский, чтобы потом мы зажили хорошо. — Его глаза сужаются. — Но хорошо не стало. Путешествие было очень тяжелым, очень долгим, и эти самые «помощники», они… Совсем они нам не помогали. Один еще подобрее, а второй совсем плохой. Он очень плохо с нами обходился. Делал разные плохие вещи. С мамой…
Томаш переворачивает стиснутые кулаки и разглядывает пальцы.
— А я слишком мал, и ничего поделать не могу. Мама говорила, ничего страшного, мы уже почти на месте, почти приехали. И вот мы приплываем в Англию. Все радуются, тяжелый долгий путь позади, и вот мы тут, вот мы тут! — Лицо Томаша проясняется на миг, но тут же снова каменеет. — Однако у нас проблема. Деньги, всегда нужно больше денег, трясут еще и еще с тех, у кого уже ничего не осталось. — Он вздыхает. — Больше правда нет. И тот, который добрее, приходит туда, где нас держат. В большом металлическом контейнере, который возят на кораблях. Как свиней или мусор. В общем, однажды вечером приходит этот, добрый.
Томаш смотрит на Сета. В блестящих глазах — просьба, и Сет догадывается:
— Он тебя застрелил. Тебя, твою маму и всех остальных, — заканчивает он за Томаша.
Мальчишка кивает беззвучно, только крупные прозрачные горошины катятся по щекам.
— Ох, Томми… — шепчет Реджина.
— Но я не понимаю, почему я здесь, — хриплым от слез голосом говорит Томаш. — Меня застрелили в затылок, и я очнулся вот тут! Это же нелогично. Если мы все где-то спим, почему я не проснулся в Польше? Почему не могу найти маму и остальных? — Он в отчаянии поворачивается к Сету. — Этот город совсем незнакомый. Я проснулся, испугался, что эти, плохие, наверное, за мной гонятся, поэтому сказал Реджине, когда она меня нашла, что всегда здесь жил, что мы с мамой уже давно здесь, но… — Он разводит руками.
— Может, так и было, — высказывает догадку Сет. — Может, вы доплыли сюда, вас положили в гробы и…
Нет, действительно нелогично.
Или… Эту мысль он озвучить не решается. Может быть, нелегалов просто перестали депортировать? Что, если мама Томаша добралась сюда в реале много лет назад, когда Томаш был совсем карапузом, их арестовали, и оказалось проще и дешевле усыпить их, чтобы там, в виртуале, они думали, будто их отправили обратно или они вообще никогда не выезжали из Польши.
Но если у человека хватило духу пуститься в такой путь один раз, наверное, хватит и второй? Они ведь не знали, что живут в виртуале, у них была одна цель — выбраться за границу любой ценой.
Не подозревая, что они уже там.
Циничнее некуда.
Томми, какой ужас… — произносит Реджина.
— Главное, не бросайте меня, — просит Томаш. — Больше мне ничего не надо.
Она прижимает его к себе еще крепче.
— А ты? — спрашивает Сет. — Ты как здесь очутилась?
— Я же говорила. — Реджина смотрит в сторону. — Упала с лестницы.
— Точно?
Она обжигает его взглядом, но Томаш запрокидывает к ней лицо, на котором написан тот же вопрос.
— Это ничего, — говорит он. — Мы же твои друзья.
Реджина по-прежнему молчит, однако в глазах мелькает тень сомнения. Она делает глубокий вдох, но что она хотела — рассказать им все, отпираться дальше или послать лесом, — останется загадкой, потому что где-то вдалеке снова включается двигатель.
56
— Быстрее! — шепчет Реджина, перебегая из тени в тень.
— Далеко еще? — спрашивает Сет, пригибаясь рядом с ней в щели между двумя машинами.
— Близко, но сперва нужно пересечь широкую дорогу.
— Звук далеко, — вполголоса успокаивает их Томаш за спиной. — Он не знает, где мы.
— Он когда-нибудь видел, где вы скрываетесь? — интересуется Сет.
— Вряд ли, — отвечает Томаш. — Он всегда отставал на пол пути, но…
— Что «но»?
— Но район не такой уж большой, — говорит Реджина. — И ваши затылки еще мигают. Когда вокруг темно, это очень заметно.
— Если бы они как-то ему сигналили, — возражает Сет, — он бы нас давно нашел. Уже кое-что.
— Маловато, — вздыхает Реджина.
Осторожными перебежками она ведет их через небольшую улочку и дальше по тротуару к перекрестку. Там проходит пресловутая широкая дорога, и, если не считать привычных сорняковых зарослей и наносов грязи, открытое пространство предстоит пересечь немаленькое. Они выжидают между двумя белыми фургонами у края.
— Все будет хорошо, — шепчет Томаш. — Мотор далеко.
— Ты прострелил его насквозь, а он поднялся, — напоминает Реджина. — Мало ли какие еще у него фокусы в запасе. Думаешь, он не догадывается, что мы вычисляем его по звуку мотора? И ему не придет в голову на этом нас подловить?
Икнув, Томаш поспешно вкладывает забинтованную руку в ладонь Сета.
— Нам правда два шага до дома, — говорит Реджина. — Если не переберемся…
Она умолкает, тревожно блеснув глазами под луной.
— Что? — шепчет Сет.
— Слышал?
— Нет…
Но теперь слышит и он.
Шаги.
Точно, шаги.
Гораздо ближе, чем приглушенный шум двигателя вдалеке.
Медленные шаги, тихие, крадущиеся. Движутся сюда, к ним.
Томаш крепче сжимает руку Сета и ойкает вполголоса от боли. Но руку не отпускает.
— Замрите, — велит Реджина.
Шаги громче, ближе, откуда-то справа, может, с противоположного тротуара, скрытого темнотой и припаркованными вдоль дороги машинами. Странные шаги, нерешительные, то ускоряются, то замедляются, словно ноги не желают слушаться.
— Может, мы его все-таки ранили?
Реджина расправляет плечи. Видно, что ей бы этого очень хотелось. С раненым Водителем еще есть шанс справиться.
— Реджина…
Она шикает на него и беззвучно показывает пальцем в темноту. Сет с Томашем подаются вперед.
На противоположной стороне улицы что-то ворочается.
На противоположной стороне улицы что-то ворочается.
— Мотаем отсюда, — говорит Сет.
— Рано, — возражает Реджина.
— У него оружие…
— Рано!
Сет чувствует, как напрягается Томаш, готовясь бежать. Сет тоже пятится, но Реджина не трогается с места…
— Реджина! — шипит Сет сквозь стиснутые зубы…
— Смотри, — коротко бросает она.
Сердитый, взведенный, словно пружина, Сет снова наклоняется и выглядывает на широкую улицу, где шаги подбираются к залитому лунным светом участку.
Томаш за спиной тихо ахает.
Олень. Два оленя. Олениха и олененок неуверенно цокают по улице, навострив уши, останавливаясь на каждом шагу и озираясь, можно ли дальше. Олененок, выйдя из-за материнской спины, прихватывает губами пучок сорняков с дороги. Цвет шкуры в слабом свете не различишь, но тощими и больными они не выглядят. Видимо, подножного корма вокруг хватает. А если есть олененок, значит, где-то должен быть и самец-олень.
Сет, Томаш и Реджина провожают взглядом цокающую по асфальту парочку. Двигатель по-прежнему гудит где-то далеко, но отчетливо, и олениха его слышит, судя по прянувшим ушам, но дожидается, пока олененок спокойно дощиплет траву.
Сама она, замерев, вскидывает голову и принюхивается.
— Нас чует, — шепчет Реджина.
Олениха не срывается с места, но подталкивает олененка дальше, и они исчезают в густой темноте, где их не разглядит даже луна.
— Вау! — выдыхает Томаш. — Ну, правда, вау!
— Да, — соглашается Сет. — Я и не думал…
Он не договаривает.
Потому что Реджина украдкой смахивает две случайные слезы.
— Реджина?
— Двигаем, — говорит она, вставая.
До дома они добираются длинным кружным путем. Деревья между домами тут разрослись на удивление мощно, и лунный свет пробивается едва-едва, словно на дне крутого каньона. Двигатель гудит далеко позади, на Реджининой улице их вроде бы никто не поджидает.
Район приличнее, чем у Сета, это заметно даже в темноте. Дома стоят обособленно, а не стена к стене, садики просторнее, улицы чуть шире. Сет вспоминает, что их дом — довольно большой и добротный — родителям оказался по карману только из-за близости к тюрьме.
— Ты тут выросла? — спрашивает Сет, сразу же чувствуя неловкость за удивление в голосе.
— Да. И даже в виртуальной утопии мы все равно были тут единственными чернокожими. О чем это говорит?
Они прячутся за очередным ржавеющим корытом на колесах, только классом повыше.
— Ничего подозрительного не вижу, — шепчет Томаш.
— Вроде нет, — говорит Реджина. — Но мало ли. Уж наверняка он умеет ждать дольше нашего.
— Для отдыха любой из этих домов сгодится, — намекает Сет. — Пустые кровати, скорее всего, везде есть.
— Да. — Реджина, сощурившись, вглядывается в улицу. — Но мой дом — моя крепость. Я свой дом не отдам.
— Кто бы сомневался. Только…
— Ох, ну боже ты мой! — Томаш встает. — У меня руки болят. Я хочу их промыть. Он или там, или нет, а если там, то все равно знает, где нас искать, и отыщет, куда бы мы ни смылись. А еще я злой и без сил.
Он топает по улице.
— Томми! — пытается остановить его Реджина, но мальчишка не оборачивается.
— Вообще-то он прав, — говорит Сет.
— Как всегда, угу, — ворчит Реджина, однако встает и идет следом.
Сет поднимается тоже. Да, Реджина не ошиблась насчет мигающих огоньков. Затылок Томаша светит не хуже маяка.
Что же все-таки случилось? Почему они вдруг зажглись? Почему его вдруг окунуло в самое худшее воспоминание Томаша? Непонятно и нелогично, однако, по крайней мере, улеглась эта круговерть в голове, все эти знания еще клокочут там, но пока не захлестывают.
Сет смотрит на затылок Реджины. Что будет, если так же подключиться к ней?
— Томми, подожди, — окликает мальчика Реджина у дорожки, ведущей к темно-кирпичному дому, скрытому за привычной мешаниной разросшихся кущ и грязи.
Реджина осторожно оглядывается, оборачиваясь вокруг своей оси — в точности, как и сам Сет в таких случаях, — но никаких преследователей в темноте не обозначается.
— Кажется, все спокойно, — говорит Томаш. — Пока. Реджина протяжно выдыхает, шаря глазами по фасадам соседних домов.
— Пока спокойно, — вполголоса подтверждает она.
57
— Стойте, — говорит Реджина у входной двери и, приоткрыв ее на миллиметр, вынимает обрывок бумаги. — На месте. Значит, до нас сюда никто не заходил, иначе бы вывалилась.
Она исчезает в доме, знаком велев Сету с Томашем подождать.
— Мы завесили окна, — объясняет Томаш, — чтобы нас не видно было снаружи.
Через минуту в глубине дома — в какой-то совсем дальней комнате — зажигается свет.
— Все. — Реджина появляется снова. — Сюда, быстро. Томаш пропускает Сета и подпирает ручку стулом изнутри.
Они оказываются в просторной гостиной, из которой наверх ведет лестница, а в дальней стене — дверь на кухню.
Прямо посреди гостиной стоит пыльный черный гроб в окружении диванов и кресел, словно журнальный столик.
— Пойдем, там есть еда! — Томаш, протискиваясь мимо гроба, увлекает Сета за собой на кухню.
Свет идет оттуда, из подвесного фонаря, поставленного в кухонный шкафчик — наверное, бывший буфет. Черный ход законопачен по периметру одеялами, чтобы не светило из щелей.
— Мы спим наверху, — говорит Реджина. — Там три комнаты, но в одной сейчас склад. Можешь поселиться с Томми, если хочешь.
— Я все равно обычно перебираюсь на пол в ее комнате, — театральным шепотом признается Томаш.
Реджина зажигает еще один фонарь и, подозвав Томаша к раковине, разматывает повязки. Промытые раны выглядят не так страшно. Несколько глубоких порезов и ожогов, от которых Томаш шипит страдальчески каждый раз, как на руки попадает вода, но теперь ему легче шевелить пальцами.
— Заживет, — говорит Реджина, вытаскивая из ящика старые кухонные полотенца и забинтовывая Томашу руки заново. — Хотя не мешает раздобыть каких-нибудь антибиотиков на случай инфекции.
— Еще раз не за что, обращайтесь, всегда спасу, — бурчит Томаш обиженно.
Реджина тянется в шкафчик за консервами.
— На разносолы не рассчитывайте, — предупреждает она, зажигая походную газовую плитку, почти такую же, как у Сета.
Томаш забинтованными руками расставляет тарелки, пока Реджина разогревает. Сет, чтобы не стоять без дела, разливает по чашкам воду из супермаркетовских бутылок. Все молчат. Голова у Сета по-прежнему забита под завязку, и, если расслабиться, его опять парализует в попытке все это понять. Он удерживается только постоянным, неимоверным, изматывающим усилием. Сет подавляет зевок. Подавить второй уже не хватает сил.
— Та же фигня, — ворчит Реджина, ставя перед ним тарелку кукурузной каши пополам с какой-то лапшой в соусе чили.
— Спасибо.
Реджина с Томашем усаживаются на низкие стулья, Сет устраивается на полу. Разговаривать по-прежнему не тянет, и в какой-то момент, подняв глаза, Сет видит, что Томаш уже спит — с пустой тарелкой на коленях, откинувшись головой на дверцу кухонного шкафа.
— Я знала, что это не молния, — говорит Реджина тихо, чтобы не разбудить Томаша. — Но чтобы такое…
— Я тоже не представлял.
— Куда уж тебе, — сухо бросает она.
У Сета вырывается обреченный вздох:
— Чем я тебя цепляю? Я же извинился за все.
— Извинения приняты. — Реджина ставит пустую тарелку на стол. — Давай замнем на этом.
— Ни за что.
— Вот в этом и дело. Тебе непременно нужно до всего докопаться. В этом ты весь! Взять хотя бы гениальную мысль, что мы с Томми тут исключительно затем, чтобы тебя выручать. Потрясающий эгоизм! Ты не думал, что, может, наоборот, это ты нам послан в помощь?
Сет чешет ухо:
— Прости. У меня меньше времени было на привыкание к здешней жизни. — Он оглядывает освещенную фонарем кухню и остатки ужина из древних консервов. — Отец говорил, со временем ко всему приноравливаешься.
— Мама тоже так говорила. И была права.
В ее словах такая горечь, что Сет с удивлением оборачивается. Реджина вздыхает:
— Она работала в школе. В основном вела естественные науки, но поскольку они с папой были французами, то и французский иногда. Она была замечательная. Сильная, добрая, веселая. А потом папа умер, и она как будто… сломалась. Потерялась. — Реджина хмурится. — А отчим, этот урод, видел, что ей плохо, и добивал. Поначалу, типа, все нормально, не фонтан, но терпимо, вот и терпишь. Потом становится хуже, но тоже привыкаешь. А потом в одно прекрасное утро просыпаешься и не можешь понять, как ты дошел до жизни такой.
— Мой отец тоже сломался, — произносит Сет негромко. — И мама, кажется, слегка.
— И ты.