— Если ему нужна будет помощь, ему наймут помощника, за деньги, причем твою кандидатуру на эту должность будут рассматривать в последнюю очередь. Ну и манеры у тебя. Ты, небось, официантам в кафе тоже помогаешь?
— Я не хожу в кафе. Мне это ни к чему. Я православный, — возразил Стенька.
— Я тоже православный, — наставительно сказал ему шатен. — Православие хороших манер не исключает.
— Не прав ты, сын мой, — обернулся к ним священник. — Порыв, оказание помощи — первейшее дело. Молодой человек на верном пути.
— В рабы, — заметил шатен. — Рабская ментальность. Услужливость. Чего изволите-с.
— Я не раб, — возмутился Стенька. — Вам этого не понять. Оказывание помощи ближнему — где ж тут рабство?
— Раб и есть.
— Не прав ты, не прав, — повторил священник, с сожалением качая головой. И снова стал смотреть, волнуясь, на то, как привратник ворочает чемоданы, грузя их на тележку.
— Господин Чехов, немедленно прекратите этот цирк, — сказал, повернувшись к компании, хорошо одетый блондин.
— Слушаюсь, — неохотно откликнулся Чехов.
— Никакой не раб, — кипятился Стенька.
— Заткнись.
— Мальчики, не нужно этого, — попросила проститутка, или кто она такая была.
Привратник покатил тележку к стойке.
— Вон тот сверху, это мой, осторожно, — проскандировал ему священник.
— Я осторожно. А это чьи же?
— Это вот его, — сообщила белесая-тусклая, указывая пальцем на вертлявого негра. — То есть наши.
— Нащи, — подтвердил негр. — Нащи как?
— Че-мо-да-ны, — по складам, громко, как глухому, объяснила белесая.
— Ше-моу-да-ни, — радостно повторил негр. — Я тэбиа лублу. Русски дьевушка самийе лучши! Я гарний хлопетс из анекдоута! Йобани хохлы! — и засмеялся раскатисто.
Священник неодобрительно посмотрел больше на белесую, чем на негра.
В этот момент верхний чемодан, принадлежавший священнику, свалился с тележки на ковер, и в нем что-то хрустнуло.
— Что ты делаешь! — возмутился священник и поспешил к чемодану. — Вот ведь доверился тебе, негодяй безрукий.
* * *Дождь прекратился внезапно. Электронные футурологические часы в вестибюле показывали два часа пополуночи. Ольшевский застегнул пиджак и вышел в город.
Городом, правда, Белые Холмы можно было назвать лишь в ироническом смысле. «Русский Простор» являлся единственным в городе многоэтажным зданием. Остальные дома и домишки — неопределенного стиля, хотя кое-где новгородский неоклассицизм давал себя знать — состояли в основном из одного или двух этажей. Улиц было несколько, а мост имелся только один — через Текучку. У южной оконечности города Текучка сливалась с Вихрой, образуя стрелку. По северной границе города проходила дорога — от Вихры до Текучки — она-то и оканчивалась мостом. За дорогой, к северу, располагался хилый лес. Воды Вихры устремлялись на юг, по идее впадая либо в Волхов, либо в Ильмень — никто из местных толком не знал, во что именно. Народ вообще мало интересуется географией. Политикой гораздо больше. Политика — это сплетни, а в сплетнях больше приятной таинственности и подозрительности, чем в голых непререкаемых географических фактах. Народ любит таинственность.
Так рассуждал Ольшевский, направляясь спокойным шагом к стрелке. Три фонаря тускло освещали квартал, двери домов стояли запертые наглухо. Стражи порядка, как всегда, пережидали ночь, закрывшись в участке на севере города. Смотрят, небось, какой-нибудь пиратский диск.
Неприятная компания справа по ходу — человек пять устрашающего вида парней, ждущих жертву. Обычное дело в провинции. Ольшевский не удостоил их даже внимательным взглядом, даже издалека. И они почувствовали. Шпана всегда знает, куда можно соваться, а куда — себе дороже. Дойдя до стрелки, Ольшевский остановился у поручня смотровой площадки и некоторое время вглядывался в водную гладь, совершенно черную, без отблесков. Взгляд, погруженный во тьму.
— Противное место, — услышал он голос позади себя. — Глазом не за что зацепиться.
— Да, — ответил Ольшевский, не оборачиваясь. — Хоть бы прожектор поставили.
— Или пьесу.
— Как?
— Прожектор или пьесу. Пьесы тоже ставят. Как прожекторы.
Ольшевский вздохнул.
— Ничего не меняется, а, Милн? Ты так же глупо шутишь, как раньше, меня это так же раздражает. Зачем ты вырядился под клоуна?
— Под новоорлеанского джазиста.
— Ты, Милн, и в Новом Орлеане-то никогда не был.
— А ты, Ольшевский, с возрастом все ворчливее становишься.
Ольшевский повернулся и, сунув руки в карманы, оперся жопой о поручень. Милн оправил белый костюм и вытащил из кармана пачку сигарет.
— Куришь?
— Никогда не курил. И тебе это прекрасно известно.
Милн пожал плечами, закуривая.
— Перейдем на английский? — предложил он.
— Зачем?
— А чтобы ты мне не тыкал. Противно.
— Какой вы щепетильный стали, господин Милн, — заметил Ольшевский. Английский его был не менее безупречен, чем русский Милна. — Недотрога. Что за блядь вы с собой приволокли в гостиницу? Конспирация конспирацией, но всему есть пределы.
— Она не блядь, — возразил Милн. — Она учительница русского языка и литературы. Подрабатывает на стороне проституцией во имя благоустройства.
— Не верю я во все это, — сказал Ольшевский. — Все они учительницы, профессиональные виолончелистки, ученые с мировым именем — какую ни спроси.
— А вы бы проверили. Кому и проверять, если не вам.
— Вот и проверю. Как ее зовут?
— Валентина.
— А фамилия?
— Отказалась называть. Впрочем, возможно, я и не спрашивал. Зачем мне ее фамилия?
— Действительно.
— Перейдем на русский?
— Зачем?
— Из сентиментальности, — объяснил Милн. — Хочется говорить вам «ты».
— Валяй.
— Я-то одну только блядь приволок, да и то местную. А вот ты целую свиту притащил из Питера.
— Бросается в глаза?
— Еще как! Ассистент твой — это еще куда ни шло, ты ж у нас барин, без денщика за помидорами не выходишь. А вот с дружком его, и одной бабой на двоих — это что же? И баба-то какая-то странная. Как в полуобмороке баба.
— Отойдет еще, привыкнет. Ну, что ж, перейдем к официальной части?
— Перейдем.
— Собственно, единственное, что мне хотелось бы выяснить, — веско сказал Ольшевский, — это — откуда твое заведение обо всем узнало? Просто из любопытства. Все знают. Прямо как Малкин.
— С чего ты взял? И кто такой Малкин?
— Но ведь ты здесь.
— И что же? Ты ведь тоже здесь.
— Да. Но, может быть, мое-то заведение как раз ничего и не знает.
— Хорошая мысль, — заметил Милн. — Теперь развивай ее до логического конца.
— Да, но…
— Что?
— Твое-то заведение находится… в симпатизирующей стране.
— А твое?
— Что ты плетешь, Милн, — возмутился Ольшевский. — Я нынче в Питере обитаюсь.
— Знаю.
Ольшевский понял.
— Ах, даже так… — сказал он задумчиво. — То есть, ты хочешь сказать, что Демичев… вызвал — меня отдельно, и тебя отдельно.
— И права у нас тут с тобой одинаковые, — закончил мысль Милн.
— И ты уверяешь меня, что ничего не сказал начальству?
— Я в отпуске. Подозреваю, что ты тоже.
— Вот ведь подонок, — с чувством сказал Ольшевский.
— Кто?
— Демичев.
— Да, — подтвердил Милн.
— И когда же ты расскажешь обо всем своим?
— Это по обстоятельствам. Может статься, что и рассказывать-то нечего.
— А если есть? Про нафту-четыре, например?
— Расскажу как-нибудь. Представится случай. Нафта-четыре — миф.
— Ты думаешь…
— Ольшевский, опомнись, — сказал Милн. — Это русская паранойя. Из ископаемых в этом округе — бурый уголь. Земледелие — все больше из Финляндии. Золота нет, нефти нет, убытки есть. Нафта-четыре, повторяю тебе — миф. А убытков у всех своих хватает.
— А база?
— Да, обязательно, — Милн кивнул. — Приедем и будем тут базу строить, под Новгородом. Мы с остальными-то базами не знаем, что делать.
— А зачем строить — там уже есть. Наша.
— Видел.
— И что же?
— Это не база «ваша», а дешевый субсидированный цирк. Для второсортных акробатов и неудавшихся фокусников. Из всего стада истребителей взлететь могут только два — с пятидесятипроцентной вероятностью.
— Это просто наш русский бардак. Нужно будет — все взлетят.
— Это не русский бардак, это русский цирк. Очень похоже на американский, но с другой окраской. У нас тоже такие базы есть. Для вида и для престижа. И туристов водить. В операторской сидят четыре индуса и что-то программируют на компьютерах. Что именно — никто не знает, ни местное начальство, ни Пентагон, ни разведка, ни правительство, ни даже они сами. Но мы отвлеклись от темы.
— Да. Значит, Демичев вызвал нас обоих в частном порядке, как…
— Как старых друзей, — пояснил Милн. — Нас здесь как бы нет. Поэтому…
— Поэтому, — продолжил Ольшевский, — если он действительно задумал что-то грандиозно-глобальное, то нам следует либо сообщить в наши заведения прямо сейчас, либо нам зачтут, и спишут нас с тобой в расход.
— Не совсем.
— Почти.
— Дураками прикинуться мы всегда сможем, — задумчиво сказал Милн.
— Да. У тебя это особенно залихватски получается.
Помолчали.
— Ладно, — сказал Милн. — Шутки шутками, но что же все-таки этот гад задумал? Есть у тебя предположения, помимо того, на что он намекает?
— Есть, но какие-то… фантастические. Как и то, на что он намекает.
— Такие у меня тоже есть. А реальные?
— Хмм.
— У меня есть одно, — сообщил Милн полушутливым тоном.
— Выкладывай.
— Он делает все это с ведома Москвы. И, возможно, Вашингтона.
— Продолжай.
— Наверху договорились. В конфликтах нынче запутались решительно все. И пришло время сказать хоть какую-нибудь правду. Никто этого делать не хочет, боятся за карьеру и репутацию. Все хотят, чтобы это кто-нибудь за них сделал. Демичев предложил свои услуги.
— То есть, — сказал Ольшевский, — вся эта бодяга — только для того, чтобы ему по телевизору выступить? Так есть гораздо проще средства это организовать.
— Есть. Но, видишь ли…
— Да, вижу, — кивнул Ольшевский. — Не тот эффект. Телевизионные личности могут трепать языками, сколько им влезет, это никого не волнует. Нужно, чтобы трепал кто-нибудь значительный. Достойная теория, но — несерьезная.
— Почему? — заинтересовался Милн.
— Слишком стройно, слишком логично. Да и романтично. Нет, это не для сегодняшней политики. По-моему, тебе зря платят деньги, Милн. Где Демичев с тобой связался, если не секрет?
— Секрет, но ради тебя я на все готов, в том числе и на бесплатную выдачу секретов.
— Перестань кривляться. Так где же?
— В Лондоне.
— Черт знает, что такое.
— А что?
— Вот ведь повадились, — неодобрительно и серьезно сказал Ольшевский. — Областной голова — что он в Лондоне делал? Он что — министр, заместитель президента? Дипломат? Посол? Легендарный Шелест?
— Дочь в университет пристраивал, — сообщил Милн, хмыкнув, представив себе Демичева в роли легендарного Шелеста. — Неофициальный визит. У него две дочери. Одна во Флориде. Другая в Оксфорде. Увлечения молодости.
— Ясно, — сказал Ольшевский. — Ничего мы здесь с тобой не надумаем. Когда он обещал с нами связаться?
— Завтра.
— Утром?
— Вроде вечером. Дал нам день ознакомиться с городом. Ты мне вот что скажи, Ольшевский. Ты откуда родом? В смысле — в каком городе родился?
Ольшевский мрачно посмотрел на Милна и промолчал.
— Неужто? Фамилия у тебя польская…
— Польских фамилий в России невпроворот. Каждая десятая. Как в Америке.
— Это так. Прононс у тебя питерский, манеры тоже. Но все-таки?
— Милн, друг мой, у тебя ведь есть кое-какие обязательства, не так ли?
— Я ниже рангом. Люди, достигшие твоего уровня, обычно воспринимают обязательства несколько по-другому. Это как с законом. Закон есть — для среднего класса. Чтобы не зарывались. А для низов и высшего общества закон… тоже есть… но другой. Слегка.
— Ну тогда просто поверь мне на слово. Чтобы потом самому стыдно не было. И учительницу эту свою… убери куда-нибудь. Черт его знает, кто она такая.
— Нет, с ней как раз все нормально. Я позвонил в агентство, приехали двое мордатых, и привезли аж четверых девушек, на выбор.
— Позвонил?…
— С улицы. Что ж я, по-твоему, совсем идиот?
— С тебя станется.
Милн вдруг обиделся.
— Ты, Ольшевский, огрубел совсем на бюрократической почве, — сказал он. — Между прочим, из парижского предместья тебя вывел именно я. Живым и здоровым.
— Да, но прокололся в этом самом предместье именно ты, и трюк с проходом по тоннелю тебе в голову не пришел, и мне там пришлось за двоих отдуваться, иначе бы тебя там просто утопили бы. А на араба, замечу тебе, ты похож не больше, чем я. За еврея ты бы еще сошел. Ежели в Эфиопии.
Милн засмеялся.
— Ничего смешного, — отрезал Ольшевский. — Пошли в гостиницу, а то холодно что-то стало.
Милн бросил окурок в реку.
— Хоть бы тряпки переменил, — заметил ему Ольшевский. — Ходишь весь в белом, отсвечиваешь.
— Ты что ли не отсвечиваешь в своем прикиде, с галстуком, за восемь тысяч? Перестань ворчать.
* * *Меж тем в четыре утра в «Русском Просторе» появились новые посетители — целых три семьи, с детьми от трех до восьми лет, в общей сложности десять детей, из которых семеро спали — кто на руках у родителей, кто в коляске, кто стоя, а трое бодрствовали и временами дрались — два мальчика и одна девочка. Привратник не знал, что и думать. Вид у семей был очень пролетарский, и родители вели себя так, будто ни разу до этого не бывали в гостиницах — озирались, шептали ругательства, приструнивали дерущихся детей, не решаясь ни на какие действия. В конце концов одного из глав семей послали на разведку. Привратник, прикидывавшийся — не спрятаться ли, поскольку вид скарба, который ему предстояло (или не предстояло?) волочить ему не нравился совершенно — вздохнул и вышел из тени, отбрасываемой экзотическим растением в кадке. Тут его разведчик, в коротковатых синтетических, возможно «выходных» брюках, и заприметил. Подошел смело, посмотрел робко, и спросил:
— Куда нам теперь?
Привратник почесал в затылке, пожал плечом, о ответил вопросом на вопрос:
— А вы надолго к нам? — будто от длительности пребывания зависело, куда им, гостям, теперь.
— На неделю, — робея еще пуще ответил разведчик, улыбаясь, показывая гниловатые зубы. — Понимаешь, мужик, тут жена моя выиграла лотерею. По телику слово угадала. Она им звонит, значит, а они ей — какое, значит, слово загадано? А она и говорит, значит, какое. И, значит, оказалось, что правильное слово она угадала. Все угадывали неправильное, а она возьми и угадай то, что нужно. У нее образование и все такое. Я-то что, я простой парень, душевный, поговорить там, или чего — всегда. А она с образованием. Я бы никогда не угадал.
— И что же? — спросил привратник. — При чем тут слово?
— А, слово-то? Да ведь как же. Угадала она слово-то, типа. И, значит, вот выиграли мы, а там три приза, и один приз нужно выбрать. Вот и выбрали — вот.
— Неделю отдыха в «Русском Просторе», — догадался привратник.
— Во-во, точно. Там еще был мотороллер, вроде американский, но мы американское не любим. Да и зачем нам мотороллер? Мотоцикл — это еще куда ни шло. А мотороллер-то зачем? Тем более американский.
— А как назывался мотороллер? — заинтересовался привратник.
— А хуй его… то есть, вроде… нет, не помню. Что-то типа Ветро, или Гетро.
— Веспа?
— Во, точно, Веспа.
— Это итальянский.
— А?
— Мотороллер Веспа — итальянский. Не американский.
— Да? А, блядь. Надо было взять тогда. Вот же ебаный в рот, а? А я думал — американский.
— А ещё что было?
— Где?
— Призы какие еще были?
— А! Да что призы. Мне бы лучше деньги, или сразу пару ящиков водки, — мужик засмеялся пригласительно, но привратник не разделил его веселье по этому поводу. — А тут вот — путевка эта, видишь ли. Жена говорит — мы никогда никуда не ходим, там, не ездим, на хуй. Так хоть, говорит, раз в жизни, на хуй. Чтобы как люди, значит, типа.
— Ясненько, — сказал привратник, тоскуя. — Ты, мужик, откуда? Из какого города?
— Я?
— Да, ты.
— Так ведь из Браватска мы.
— Из Браватска? Постой, постой. Это ж отсюда километров десять.
— Да, точно. Вот оттуда и приехали.
— На неделю?
— Да. Долго, да? А у вас здесь, белохолмённых, небось дорого все, а? Дорого?
— Дорого.
— Ну, это ничего. Я, если что, смотаюсь домой. Два часа туда, два часа обратно, если быстро хуячить. Принесу.
— Что ты принесешь?
— Ну, пожрать там, не знаю… Самогон у Витька поспеет — Витек хороший делает.
— А те что же? — спросил привратник, кивком указав на всех остальных, сгрудившихся у дверей.
— Да как же. Небось тоже что-то выиграли, вот и приехали. Да, так, мужик — куда нам теперь? Вот у меня бумажки эти…
Он вытащил из-за пазухи сертификат, рекламные проспекты, паспорт, газету.
— Вон стойка, видишь? — спросил привратник. — А за стойкой сидит девица-красавица. Вот она тебе, и остальным, все и оформит, и расскажет.
Да, подумал он, расскажет. Ну надо же. Звери лесные — костер бы в номере не развели. Пиздец номеру, вернее — всем трем номерам — пожгут, загадят, туалет забьют, а что не испортят — с собой унесут. Краны свинтят. Не повезло «Русскому Простору».