К заимствованным у противника формам в Московском государстве присоединились с течением времени оригинальные учреждения, которые, однако, строились в духе тех же образцов централизованной военной монархии. Отсюда некоторые черты сходства Москвы с Оттоманской империей, последним крупным созданием азиатских воителей, занявших господствующее положение на Леванте. Сравнение Москвы с Турцией напрашивалось постоянно и у русских и у западных наблюдателей; Иван Пересветов, подававший московскому правительству в эпоху молодости Ивана IV проект уничтожения аристократии и введения неограниченного правления, ссылается на порядки турецкого султана Мухамеда, считая их образцовыми.
Иностранцы видели в сходстве Москвы с Турцией главное основание для нападок на русские порядки. Анонимный французский либеральный писатель времен опричнины Грозного находит, что во всех государствах существуют учреждения для охраны закона, для защиты народа от тирании, кроме Московии и Турции. На ту же тему очень любят говорить и английские наблюдатели, Горсей и Флетчер: для них, не понимающих системы московского управления, она сводится якобы к произвольным капризным действиям, граничащим нередко с самодурством и не встречающим сопротивления в "варварском" обществе, которое такого управления вполне заслуживает.
Однако есть и такие учреждения в "азиатской деспотии", которые вызывают зависть западноевропейцев, поражают их воображение. Таково устройство дорог и ямской гоньбы, служившей наблюдению за краями, не вполне замиренными, а также пересылке грамот и проезду послов, – система, выделявшая Московскую державу из всех европейских государств того времени. Быстрота сообщений и роскошество перевозочных средств изумляли иностранцев. Герберштейн передает, что его служитель проехал 600 верст из Новгорода в Москву в 72 часа, имея возможность ехать без перерыва благодаря смене лошадей; когда он требовал 12 лошадей, ямщик приводил ему 30 и еще больше. Правительство знало цену этого
административного орудия. Иван III в завещании детям требует сохранения ям (почтовых станций) и подвод на тех дорогах, которые были заведены во время его правления. В начале Ливонской войны Иван Грозный располагал великолепной организацией официальной почты, и о ней с увлечением рассказывает нюренбергская газета 1561 г. со слов дипломатической миссии, только что прибывшей из Москвы: "У царя в Ливонии, под Ревелем и Ригой, агенты, которые в пять дней доставляют сведения в Москву, так что двор московский осведомлен обо всем, что происходит у Балтики, и следит внимательно за делами Западной Европы".
В Москве XV – XVI веков наше внимание привлекает еще одна черта военной организации, которую также отмечали иностранцы: это – систематически, по широко задуманному плану, совершаемая подготовка больших походов, для осуществления которых заблаговременно вызывали из отдаленных областей и с окраин военные отряды, подвозили в известные пункты боевые орудия и запасы продовольствия и т. п. В ряду подготовительных операций для нанесения противнику сокрушительного военного удара и отнятия у него новой территории можно было наблюдать характерный для московской стратегии прием построения крепостей у краев границы или даже на самой вражеской земле. Так Иван III выстроил в 1492 г. Ивангород против ливонской Нарвы, подготовляя занятие финского побережья, к чему приступил его внук, Иван IV, шестьдесят шесть лет спустя. Преемники Ивана III таким же приемом подвигаются к Казани: Василий III строит Васильсурск, Иван IV – Свияжск. Имея в виду покорение Западно-двинского края, московские воеводы в 1535 г. строят другой Ивангород на Себеже, а в 1536-1537 гг. – Заволочье и Велиж. При заключении перемирия с Литвой эти крепости, как построенные на чужой земле, были ей уступлены; потом, отнявши у Литвы Полоцкий край, Грозный восстанавливает опять принадлежавшие раньше Москве укрепления. Из факта этого планомерного строительства видно, что проекты завоеваний разрабатывались при московском дворе задолго до начала кампаний и, без сомнения, с картами в руках (в одном из документов дипломатической переписки с Данией упоминается "козмография").
2
Восточные традиции переплетались в Москве со старой классической школой, доставшейся великороссам в византийской оправе. Духовенство, как усердный хранитель греческой учености на Руси, питалось византийской литературой и устраивало свою жизнь и жизнь паствы своей согласно византийскому законодательству, преклонение перед авторитетом которого было необычайно. В 1531 г., во время суда над постриженным в монахи князем-ученым Вассианом Патрикеевым, митрополит Даниил, находивший большую вину подсудимого в произвольном обращении с Кормчей книгой, т. е. византийским церковным судебником, произнес многознаменательные слова: "А из той книги никто не мог изменить или поколебать что-либо, начиная от седьмого собора до крещения Руси, и в нашей земле та книга более 500 лет сохраняет церковь и спасает христиан и до нынешнего царя и великого князя Василия Ивановича не была ни от кого поколеблена".
Выступая в качестве идеального советника верховной власти, подготовляя правительству своих учеников для письмоводства и консультации, духовенство служило проводником юридических идей и административной мудрости Византии. Церковный судебник (Номоканон, или Кормчая книга), в котором заключалось и без того много гражданских законов, был окружен в библиотеках ученых иерархов подбором самых разнообразных светских уставов и законодательных правил из разных времен Византии от IV до XII века. Чего тут только не было! Вместе с Кормчей книгой переписывали так называемый Судебник Константина Великого, кодекс Юстиниана "Земледельческий закон", "Эклогу" иконоборцев, Льва Исавра и Константина Копронима, законы Льва Философа, "Прохирон" Василия Македонянина (носивший даже обруселое название Градского закона), новеллы царей Исаака, Алексея и Мануила Комнинов. Это был громадный и очень удобный справочник, служивший в то же время авторитетной опорой и вдохновителем идей для законодателя.
Византийское законодательство изучали необычайно тщательно, дорожили каждой буквой, вникали в частности текста с настоящей филологической остротой и придирчивостью. Вот пример. Вассиан, защитник аскетической теории нестяжательности духовенства, усердно ищет в греческом подлиннике доказательства несовместимости монашеского быта с богатством и крупным землевладением; он пересматривает параграфы законов с величайшим вниманием: как понимать оригинальные греческие слова agros и proasteion, которые по-русски переводятся словом "село"; после основательной проверки он приходит к заключению, что их надо толковать не в смысле вотчины, населенной крестьянами, а в смысле небольшого участка земли, обрабатываемого монахами.
Со второй половины XV века в Москве заметно особенно усиленное изучение византийских судебников, летописных сводов, исторических хроник и богословских сочинений. Московская интеллигенция переживает, подобно западной – романо-германской, своего рода Возрождение. Но в то время как на Западе зачитываются писателями более ранней, классической эпохи, на Руси остаются верны своим средневековым византийским учителям. В одном сходятся и те и другие гуманисты: в высокой оценке новогреческих ученых, в которых видят как бы живой, балканский, обломок древнего мира. Между тем как в Италии глубоким почетом окружают Виссариона и Гемиста Плетона в качестве знатоков древнегреческой литературы, в Москву выписывают с Афона Максима Грека, который за время пребывания на Руси (с 1518 г.) становится направителем ученого интереса и средоточием живых философских и богословских споров.
В правительственной практике Ивана III можно заметить значительное влияние византийских образцов и примеров, сведения о которых проникли через ученую среду. Только хорошо вышколенная группа законоведов способна была редактировать такие своды, как великокняжеский Судебник 1497 г. и царский Судебник 1550 г. А московские судебники производили на иностранцев, склонных вообще видеть во всем обиходе московитов только варварство, неожиданное впечатление большой культурной работы, отчетливой, ясной и продуманной. Герберштейн в описании Московии, которую он посетил в 1525 г., считает нужным привести выдержки из Судебника Ивана III; он забывает прибавить, что в это время ни на его родине, в Германии, ни вообще где-либо на Западе не было ничего подобного. Судьи изнывали под тяжестью запутанных, не приведенных в систему правовых положений разных времен, которые они стремились напрасно связать и осмыслить своими университетскими воспоминаниями из области изучения римского права.
Особенно поразительным казалось московское судопроизводство англичанам, у которых суд, построенный на прецедентах на старых решениях, хранившихся в архивах, требовал огромной памяти от судей и адвокатов и создавал благодаря этому обширный класс профессиональных ходатаев. Уже первый из описавших Московию англичан, Ченслор, одобряет русское судопроизводство в том отношении, что "здесь нет юристов, которые бы вели процессы на суде; каждый сам правит свое дело и подает челобития и ответы письменно, противно английскому судопроизводству".
Особенно поразительным казалось московское судопроизводство англичанам, у которых суд, построенный на прецедентах на старых решениях, хранившихся в архивах, требовал огромной памяти от судей и адвокатов и создавал благодаря этому обширный класс профессиональных ходатаев. Уже первый из описавших Московию англичан, Ченслор, одобряет русское судопроизводство в том отношении, что "здесь нет юристов, которые бы вели процессы на суде; каждый сам правит свое дело и подает челобития и ответы письменно, противно английскому судопроизводству".
Принципы античной философии права, которыми проникнуто византийское законодательство, оказали свое воздействие на московских законоведов, а через них и на другие круги читающего общества. Оттуда, из римской юридической сокровищницы, взята идея естественного, прирожденного человеку, права, которую каждый из публицистов XVI века выражает на свой манер. Курбский, стараясь защитить право боярина на отъезд, говорит о непохвальном обращении царя, который "затворил русскую землю, сиречь свободное естество человеческое, аки во адове твердыне". Пересветов особенно горячо требует истребления рабства и в предоставлении людям свободы видит осуществление "правды", которая в его глазах несравненно выше "веры" (догматических положений). У него идеальный государь, чертами которого он облекает турецкого султана Мухамеда, освобождая кабальных и обращая их в свою гвардию, творит божью волю. Пересветов рассказывает даже что-то вроде Фаустовой легенды: как дьявол искусил Адама после изгнания из рая, взявши с него запись и забравши его в неволю; как бог сжалился над человеком, вывел его из ада и изодрал запись; всякий, кто пытается вновь взять с людей запись, т. е. закабалить их, служит дьяволу. Наконец, еретик рационалист Матвей Башкин считает рабство противным христианскому учению, которое в его глазах совпадает с разумом.
3
Без сомнения, московским правителям много помогли благоприятные внешние условия – обстоятельства, не зависящие от их воли: за них была наличность притягательного центра, – изумигельное географическое положение Москвы; за них была непрерывность династии. Наконец, могущественную поддержку им оказывала влиятельная, просвещенная корпорация страны – духовенство. Однако не бывает удачи без уменья приспособляться к счастливым условиям, т. е. без великого политического искусства.
Московские правители сумели использовать все выгоды своего положения. Трудно найти другую государственную систему, которая бы в такой мере давала возможность использования различных классов общества для проведения определенной цели. Никто из европейских государей XVI века не был способен на военную мобилизацию такого размаха, как Иван IV в (начале Ливонской войны, когда двинуты были к Балтийскому побережью конные массы с Волги, из ногайских степей и даже с Терека.
Уверенность приемов, необычайная настойчивость в преследовании раз поставленных целей сказывается особенно ярко во внешних сношениях. Тут все казалось ясно и давно определенным: и теория власти, и титул, и притязания, и привычка вести переговоры с иностранцами, и сознание достоинства своего государства, подкрепляемое историческими и богословскими ссылками. Без всякого колебания московское правительство заявляет свое право на господство над всей Русью: Киев, Смоленск, Полоцк считаются "отчиной" московских правителей, отлично сохраняющих в памяти свое происхождение от Мономаха. При помощи летописей, постоянно извлекаемых из государственного архива, они устанавливают твердо и неоспоримо, что Дерпт – русский город Юрьев, выстроенный в XI веке Ярославом, который носил христианское имя Юрия.
Один из видных историков XIX века, рассказывая о необычайно обстоятельном наказе, который был дан Иваном III русским послам, отправленным) к папе в 1499 г., делает такое признание: "Ничего не желая предоставлять случаю, эти московиты изучали все затрагивающие их дела необычайно обстоятельно, рассматривали всегда со всех возможных точек зрения, применяли твердо установленные принципы, вводили свои крепко засевшие в памяти предания, искали отчетливых целей, постоянно и исключительно были озабочены обереганием и усилением своего великого положения".
Иезуит Пирлинг, которому принадлежат эти слова, недаром приходит к такому заключению. На всем протяжении своего труда, охватывающего около 150 лет дипломатических сношений Рима с Москвой, ему приходится, в сущности, под разными видами изображать одно и то же состязание, разыгрывающееся между двумя соперниками, с постоянным перевесом того из них, которого принято считать варваром. Московский государь обращается к римскому престолу в очень важных для него дипломатических осложнениях и добивается заступничества папы, при этом он вызывает у папы сильнейшую надежду на подчинение Москвы римскому верховенству. Папа не раз поддается на соблазнительный план унии с Востоком, надеясь, в свою очередь, ослепить "московита" блестящей короной; но он неизменно терпит поражение, встречая холодность Москвы, самоуверенность властителя, который не нуждается ни в каком высшем авторитете. Западноевропейская дипломатия оказаласьпобежденной "некультурной" Московией.
Но вообще следует покинуть эту слишком упрощенную и поверхностную мысль о культурной отсталости руских в XV – XVI веках. Имея неразвитую технику, они не могут ни в коем случае считаться отсталыми в политике. И как раз эти века выставили в лице Ивана III (1462-1505 гг.) и Ивана IV (1533-1584 гг.) двух гениальных организаторов и вождей крупнейшей державы своего времени.
4
Если на протяжении средневековой истории Русского государства кто заслужил имени Великого, так это Иван III. Те формы управления, которые мы встречаем в Москве XVI века: устройство высших совещательных органов, приказы, раздача поместий и определение порядка службы, система налогов, судопроизводство, теория власти, обряд венчания, даже титул "царя", – все восходит к нему. Иван III – родоначальник, устроитель, изобретатель учреждений, церемониала, обстановки власти, остро проницательный, переимчивый, тактичный и гибкий. Никогда он не пренебрегает мелочами; все он умеет поставить на службу возвеличения государственной идеи и государственного строя. Выдавая замуж свою дочь за великого князя литовского, он вменяет ей в строжайшую обязанность соблюдать православие, а для ее свиты пишет подробный наказ, как вести себя в церкви и во дворце: ведь им придется представлять за границей Московскую державу; нельзя уронить ее достоинство!
При Иване III определился круг международных сношений и установились линии поведения с каждой из европейских держав: как быть с папою, как с германским императором, с Венгрией, Турцией, Данией, Швецией, Пруссией, Польшей, Ливонией. По взгляду московского двора, с Польско-литовским государством не может быть вечного мира, а только перемирие, так как западный сосед неправильно владеет русскими землями – "отчиной московского государя", от которой Москва никогда не может отказаться. Ливония не считается самостоятельной страной; с ее правительством не может быть переговоров, как водится между равными силами. Со Швецией московский государь не удостаивает сноситься лично: это – дело наместника новгородского, правящего областью, пограничной со шведами. Наиболее любопытны отношения к Дании, Турции и папе, дружественные связи с которыми представляли для Московского государства важное значение.
Москва сблизилась с Данией в результате своего устремления к Балтике. Уже в войне, которую вел Иван III за Ливонию, ясно выразилось желание докончить дело, начатое покорением Новгорода в 1478 г.: отстранить ганзейское купечество, державшее в своих руках всю торговлю с русскими землями, и открыть непосредственный обмен с Западом. Из государств, прилегающих к Балтийскому морю, Польша и Швеция были прямыми соперниками Москвы. С отдаленной Данией, напротив, можно было поладить, а союз с ней был особенно важен ввиду того, что Дания помещалась у противоположного Руси узкого конца моря. В XV и XVI веках Дания обладала южной оконечностью Скандинавского полуострова – Сконией – и являлась настоящим государством проливов (Зунда и двух Бельтов); одолев после долгой борьбы Ганзу, она взимала со всех кораблей, выходивших, из Балтийского моря, пошлину, составлявшую крупную часть ее бюджета, и всегда держала в своих руках возможность запереть главный пролив – Зунд – "морские ворота", как его называет московская дипломатия.
Иван III хорошо понял важность сближения с Данией. Заключив в 1493 г. договор с датским королем, он после этого дипломатического акта закрыл и разгромил ганзейский двор в Новгороде, видимо рассчитывая скоро добиться прямых торговых сношений с Западом без посредничества ганзейцев. Интересно, что тогда уже появился проект брака московского государя с датской принцессой.