— Нет, — отвечает он в конце концов. — Я его не делал. Я его нашел.
— Где? — спрашиваю я. Ужас извивается у меня в жилах, словно черви в грязи.
— В Регистратеке.
С отвращением перевожу взгляд на запястье с вай-комом. Перед глазами встает страшная паутина шрамов на шее Ориона, за левым ухом. Мне представляется, как вот эти самые провода, что обвивают мое запястье, он выдирал из собственной плоти, заливая их кровью.
— Это его? — хриплю я.
Док кивает.
— Нашел в его вещах. Не знаю даже, зачем он его сохранил… но получилось удачно. — Док медлит. Глядя мне в глаза, он смущается еще больше — я даже не знала, что это физически возможно — Там была… записка. Он сделал этот вай-ком специально для тебя.
— Для меня? — спрашиваю я, вперив взгляд в провода на запястье.
— Там написано, что он боится за твою судьбу, если с ним что-то случится, а система Старейшин пошатнется, как он предполагает. Так и произошло.
Я не знаю, что делать с этим знанием. Орион, который пытался убить моего отца, который убил-таки двоих землян — беспомощных, замороженных и беззащитных, — переделал свой вай-ком ради моей безопасности… Внутри поднимается странное чувство — наполовину благодарность, наполовину отвращение.
— Не то чтобы мне сильно хотелось вай-ком, но нельзя сделать другой? Новый? Который не был ни у кого под кожей?
— Наши ресурсы не безграничны. Скоро родятся дети, вай-комов и на них-то уже не хватает — корабельщики с трудом находят материалы, чтобы сделать еще. К тому же использованный ребенку отдавать нельзя — со временем он начнет выходить из строя.
Ковыряюсь в металлической застежке, пытаясь снять эту проклятую штуковину.
Док дергается, но не останавливает меня. Вместо этого он говорит:
— Эми, тебе нужен вай-ком. Либо бери этот, либо будем вживлять.
— Вы не можете меня заставить… — начинаю я.
— Я не могу, — перебивает он, — но Старший сможет. И мы оба считаем — ты и сама знаешь, — что у тебя должна быть возможность позвать на помощь, если…
Моя рука застывает. Если.
Космос побери. Он прав.
Док кивает, довольный тем, что я не собираюсь срывать браслет и выкидывать его.
— В общем, я просто хотел отдать его тебе. Дай знать, если… если что-нибудь понадобится. — И он, выйдя, запирает за собой дверь.
Но я остаюсь на месте, замерев, словно опять оказалась вморожена в стеклянный гроб и лед сковал мне сердце.
«Космос побери» — это их фразочка.
Я не одна из них.
Пусть у меня на запястье вай-ком, но я не одна из них.
Нет.
Нет.
5. Старший
До меня доходит только спустя несколько секунд.
— Мы… остановились? — Смотрю в глаза всем корабельщикам по очереди, бессмысленно ища намек на то, что это неправда, но мрачно сжатые губы Марай слишком красноречивы.
Ох, зараза. Как я скажу Эми такое?
— И давно мы стоим? — Голос истерично срывается, но я ничего не могу поделать.
— Мы… не знаем точно. Довольно давно. Возможно, со времен Чумы. — Марай кусает губу.
— Никакой Чумы не было, — машинально говорю я. Она знает; просто ей привычней называть сумасшествие, которое разразилось много поколений назад, Чумой, поддерживая ложь, на которой покоятся основы системы Старейшин.
Позади меня продолжает стучать сердце корабля: «жжж, бам, жжж».
— Как мы можем не двигаться? — спрашиваю я — Ведь двигатель работает. — Даже я сам слышу, что голос мой звучит отчаянно, как голос ребенка, который отказывается поверить, что сказки, которые ему рассказывали, неправда.
— В общем, мы начали перенаправлять энергию с тех пор, как появился первый Старейшина. Одной солнечной лампы уже не хватает.
Заставляю себя посмотреть Марай в глаза.
— Так где мы?
Марай встряхивает головой, удивленная вопросом.
— То есть?
— Как далеко мы сейчас от Центавра-Земли? Если мы не двигались целых… много лет, значит, наши планы на приземление как минимум неточны. Так на каком мы расстоянии?
— Мы не знаем, — говорит Марай. — Мы не можем сейчас заниматься планетой. Нам нужно поддерживать жизнь на «Годспиде».
От властности в ее голосе — она только что отдала мне приказ — меня коробит.
— Мы поступим так, — командую я. — Один из вас займется навигацией. И только навигацией. Если мы поймем, сколько осталось лететь, то будем знать, какого масштаба нужен ремонт. Может, нам удастся запустить двигатель хоть как-нибудь, чтобы доковылять до планеты. Возможно, позже нам придется обсудить более жесткие меры. — Я перевожу взгляд на Марай. — Но нам придется подумать о том, как заставить корабль добраться до Центавра-Земли.
Второй корабельщик Шелби открывает рот, чтобы заговорить, но Марай жестом останавливает ее.
— Я сама этим займусь, — говорит она. — Но сначала мы хотим обратиться к тебе с просьбой.
Просьба таким тоном кажется больше похожей на требование, но я все равно киваю.
— Мы хотим, чтобы фермеров вернули на фидус.
Сую руку в карман. Мгновение спрашиваю себя, не знает ли Марай, что я так и ношу с собой провода от фидусного насоса, которые Эми вырвала три месяца назад.
— Нет, — отвечаю я твердо и им, и себе самому.
— Починить насос несложно, — продолжает Марай. — Второй корабельщик Шелби уже даже составила предварительную схему ремонта…
Она протягивает руку, и Шелби подает ей другую пленку, на которой уже горит чертеж.
Бросаю взгляд на пленку. Ремонт и правда пустячный. Пустячный ремонт — и вот оно, решение. Немного фидуса — может, даже меньше, чем использовал Старейшина… и прекратилась бы большая часть конфликтов… люди снова стали бы работать спокойно…
— Нет, — категорично повторяю я. Голос звучит глухо. — Мы не будем чинить насос.
— Не обязательно через насос, — говорит Марай. — Док разработал нам мед пластыри с добавлением фидуса.
— Никому не нужен фидус, — обрываю я.
Губы Марай сжимаются в линию. Потянувшись, она проводит пальцем по пленке. Чертежи сменяются графиком.
— За первую неделю без фидуса производительность снизилась на десять процентов. Сейчас уже почти на тридцать, и нет никаких признаков повышения. — Она протягивает мне пленку, но я не беру. — Показатели производства пищи опасно снизились. Это главная проблема, но и других необходимых вещей не хватает. Например, одежды.
Открываю рот, но она не дает мне сказать, продолжая ровным тоном:
— У нас начались преступления. Никогда еще не было. А теперь есть. Насилие, кражи, вандализм. С фидусом…
И вот оно. Сомнение. Они доверяют наркотику больше, чем мне.
— Я разберусь с людьми, — твердо говорю я. — А вы разбирайтесь с кораблем.
— Но Ста… Старший, — возражает Марай, кладя ладонь мне на руку, — зачем эти хлопоты? Они ведь просто рабочая сила. Нам больше ничего от них не нужно.
— Я понял твою позицию. — Стискиваю пленку в руках.
Не говорю о том, что в моей голове все это уже проносилось.
Не говорю, что потому и ношу каждый день в кармане провода от насоса.
Вместо этого я говорю:
— Нам нужна полиция. Как на Сол-Земле. Нужны люди, которым можно доверять. Они помогут мне справляться с проблемами.
Марай выпрямляется.
— По-ли-ци-я?
На этот раз уже я начинаю рыться в памяти пленки. Через пару секунд даю ей прочесть статью о полиции и общественных науках. Она пробегает ее взглядом, а потом передает Шелби.
— Если в общем, то нужны люди, которые помогут следить за выполнением правил. Расследовать преступления, предотвращать их. Если что-то пойдет не так, мне нужно будет подкрепление.
— Корабельщики всегда поддерживали систему Старейшин. Мы обеспечим ее процветание. Какие бы меры это ни предполагало.
Она хочет сказать, что согласна попробовать полицию вместо фидуса. Мне не хватает уверенности в ее словах и своем авторитете, чтобы спросить, что будет, если моя идея провалится.
Я знаю главных корабельщиков лучше, чем кто-либо на корабле, хоть и работаю с ними только три месяца — с того дня, как умер Старейшина. Я научился читать по их лицам. Хайле, Джоди и Тейлор кивают словам Марай, готовые к новой роли. Пристин, Бриттни, Бак и даже второй корабельщик Шелби глядят неуверенно. Я знаю, что они послушаются Марай, даже если не послушаются меня. И, хоть Марай иногда и пытается помыкать мной, потому что я младше, на самом деле она никогда не забывает, что я — Старейшина, хоть и не называю себя так.
Может, все и получится.
Стоит мне это подумать, как Шелби издает изумленное восклицание. Мы все оборачиваемся к ней. В руках у нее по-прежнему пленка. Она подает ее сначала Марай, но потом, секунду поразмыслив, протягивает мне. Корабельщики, нарушив строй, собираются вокруг, пока я читаю надпись огромными белыми буквами на черном экране:
ХВАТИТ ТЕРПЕТЬ ГНЕТ СИСТЕМЫ СТАРЕЙШИН
ЛИДЕРА БОЛЬШЕ НЕТ
ВЕДИ СЕБЯ САМ
— Кто-то взломал пленочную сеть, — рычит Марай. Ее гневный взгляд встречается с моим. — Вот такими проблемами занимается по-ли-ци-я?
— Да. — Но в моем голосе не слышно гнева. Эти слова на экране утверждают, что я — ничто, и впервые с тех пор как умер Старейшина я начинаю думать, что они, возможно, правы.
Марай вытаскивает пленку у меня из пальцев и пытается убрать надпись. Последние слова — ВЕДИ СЕБЯ САМ — увеличиваются и заполняют весь экран. Марай снова проводит пальцами по пленке. Ничего.
— Космос побери! — Я никогда раньше не слышал, чтобы она ругалась.
Корабельщики озабоченно собираются вокруг пленки. Хайле и Джоди начинают шептаться, а рука Бриттни тянется к вай-кому. Взгляд Шелби снова и снова пробегает по надписи, а губы беззвучно повторяют слова.
— Успокойтесь, — приказывает Марай, и я, как и все корабельщики, смотрю на нее. — Это наше первое задание в качестве по-ли-ци-и. И мы не подведем нашего Старейшину.
Она передает пленку четвертому корабельщику Пристину.
— Ловкая работа, — констатирует он после быстрого осмотра. — Мы с ребятами сейчас же займемся устранением.
Марай коротко кивает, и Пристин направляется к двери, на ходу уже чеканя команды в свой вай-ком.
— Я проверю данные системы безопасности, — говорит второй корабельщик Шелби.
— И нам нужно начать искать методы повысить защиту пленочной сети, — добавляет Марай. Остальные корабельщики приходят в движение, и вот уже гул кипучей деятельности заглушает рокот двигателя у меня за спиной.
Тронув за локоть, Марай отводит меня в сторону. Перед глазами у меня по-прежнему, издеваясь, пляшут яркие белые строки.
— Что ты собираешься делать, Старший? — спрашивает она.
Смотрю ей в глаза.
— Если честно, понятия не имею.
6. Эми
Предполагается, что вай-ком должен соединять меня с кораблем, а на самом деле только заставляет меня чувствовать себя отсоединенной от моего прошлого. Но… Док правильно сказал, он мне и вправду нужен. Потому что здесь опасно.
Рефлекторно стискиваю запястье. Синяки давным-давно сошли, но однажды на моих запястьях сжимались чужие руки, придавливая меня к земле…
Отпускаю и глубоко дышу. Нельзя об этом думать. Нельзя позволять себе об этом думать.
Поэтому я начинаю разглядывать вай-ком. Воображаю, как провода расплетаются, скользят под кожу, исчезают в моей плоти. Я ношу вещь, которая когда-то была у другого человека внутри. Как дикари, которые делают ожерелья из зубов и серьги из пальцев. Еще хуже то, что этот другой человек — Орион. Мне ничего так не хочется, как сорвать эту гадость с себя и расколупать… но что-то меня останавливает.
По крайней мере, теперь я могу связаться со Старшим. Последние несколько недель я вижу его все реже и реже — и я понимаю, честно, я знаю, что он занят. Но… не могу удержаться от улыбки. Будет приятно время от времени с ним поболтать.
Нажимаю кнопку вай-кома и вызываю Старшего. Поднимаю руку к уху, ожидая услышать его голос. Бип!
— Вызов отклонен, — сообщает компьютер любезным женским голосом.
Что ж, было бы приятно поболтать со Старшим. Если бы он мне отвечал.
Внимательнее смотрю на коммуникатор — по всей длине одного из проводков бегут мелкие черные буквы. Я бы и не заметила их, если бы не разглядывала так пристально. Пальцами высвобождаю красный проводок из плетения, чтобы разобрать надпись.
Всего одна фраза — два слова, — но она повторяется снова и снова по всей длине: «Оставь надежду».
Моя первая мысль: как же Док такое не заметил? Он же сказал, что чистил вай-ком. Хотя, наверное, это просто еще один признак того, каким странным — если точнее, каким долбанутым психом — был Орион. Не удивлюсь, если Док даже видел надпись и все равно отдал мне вай-ком — в конце концов, от напечатанного на проводе текста хуже эта штуковина работать не будет. А польза Доку важнее, чем остатки сумасшествия, которые Орион вплел в этот свой браслет.
К тому же надпись очень даже в тему. Чего у меня уж точно больше нет, так это надежды. Вообще, выглядит, будто Орион оставил мне сообщение.
И тут я понимаю: так и есть.
Док упомянул, что к вай-кому прилагалась записка. В каком-то смысле это — мое наследство.
Мысли начинают нестись с бешеной скоростью. Ориону не было смысла говорить мне, что на борту «Годспида» не осталось надежды — до этого я дошла сама. Но… может, он имел в виду не только это… Ведь… я знаю, откуда эта фраза. По словам мисс Паркер, которая вела у нас литературу в десятом классе, это одна из самых известных в мире строк наряду с признанием Ретта, что ему наплевать на Скарлетт, и страданиями Гамлета о том, быть ему или не быть. «Оставь надежду» — написано на вратах ада в поэме Данте.
И, так как книги были почти что под запретом, пока Старший не стал главным на «Годспиде», Док вряд ли в курсе. Из всех обитателей корабля, пожалуй, я единственная читала земные книги.
Кроме Ориона, конечно, — он ведь большую часть жизни прятался в Регистратеке в обществе одних только слов и вымышленных персонажей.
Чем больше я думаю об этом, тем крепче моя Уверенность. Это не просто бессмысленный набор слов. «Оставь надежду» — это конкретная фраза из конкретной книги, написанная на вай-коме, который Орион предназначал конкретно мне.
Может быть, я слишком глубоко копаю. Скорее всего, это ничего не значит. Но мне уже надоело «ничего», я готова для «чего-то». Для чего угодно. Уж лучше пойти в Регистратеку и пролистать дантовский «Ад», чем просто сидеть тут и пялиться в стену. Наглухо застегиваю куртку, выхожу из комнаты и иду к лифту. Я взволнована, и ногам хочется бежать… но, выйдя на улицу, я вспоминаю, что бег делает меня заметней, и бреду к Регистратеке, опустив голову и надвинув капюшон на глаза. Взойдя на ступени, я по привычке поднимаю взгляд. В нише у двери висит портрет Старшего — одна из последних работ Харли. Это для меня первая за несколько дней возможность увидеть Старшего; чем дальше, тем сильнее он увязает в управлении «Годспидом». Во многих смыслах он оказался куда больше в ловушке, чем я.
Нарисованный Старший оглядывает свое крошечное царство, и я, обернувшись, следую за его взглядом.
Сияние солнечной лампы на мгновение ослепляет, и за долю секунды темноты я осознаю то, о чем раньше не думала: мне не нужно смотреть, чтобы помнить каждый дюйм раскинувшегося передо мной уровня фермеров. Я закрываю глаза и все равно вижу поля с холмами через равные промежутки. Помню, в каком порядке стоят на дальнем конце корабля разноцветные трейлеры, из которых состоит Город. Помню место на металлическом небе, начиная откуда заклепки, скрепляющие его, уже не различить — так они далеко. Помню очертания каждого нарисованного облака.
Роюсь в воспоминаниях, ища, как выглядел мой дом в Колорадо, но не могу вспомнить точно. Ставни на окнах… были они кирпично-красными или скорее бордовыми? Какие цветы мама сажала в саду?
Я теперь знаю «Годспид» лучше, чем помню Землю.
— С дороги, странная! — Какая-то грузная тетка толкает меня плечом, выходя из Регистратеки. Наверное, я выгляжу еще страннее, чем обычно — все в футболках, а я в куртке, да еще застыла на ступеньках, как идиотка.
На меня беззастенчиво пялится стройный и высокий парень, идущий за женщиной к тропе в сторону Больницы. Я надвигаю капюшон еще ниже. Сходя со ступеней, он поворачивает голову, чтобы еще раз посмотреть, и что-то в его глазах заставляет меня повернуться на пятках и бегом броситься в Регистратеку.
«Годспид» не просто подменил Землю в моей памяти — он подменил дом. И он полон людей, в чьих темных глазах скрываются темные мысли.
Я встряхиваю головой, пытаясь выбить из пухнущей головы и потерянный дом, и парня со ступенек. Какой смысл думать что о том, что о другом.
В Регистратеке темно и тихо. Здесь довольно много людей, но они не обращают на меня столько внимания, как на улице, где фальшивое солнце подчеркивает мою бледную кожу и рыжие волосы, выглядывающие из-под платка. Они заняты тем, что впервые в жизни получают информацию и осмысливают ее. Я их не занимаю.
Поэтому мне тут нравится.
У каждого из висящих на стенах цифровых экранов толпятся люди. Хоть Старший открыл полный доступ в Регистратеку всем на борту, большинство фермеров ограничиваются пленками, если вообще приходят. Немногие предпринимают вылазки в дальние залы, и почти никто не доходит до второго и третьего этажей, где располагаются галереи.
На каждой из стенных пленок помечена тема; «История», «Сельское хозяйство» и «Естественные науки» пользуются наибольшей популярностью. Около последней собралось с десяток людей — они разглядывают схему ядерного реактора и тихо спорят о каких-то деталях чертежа.