Орион тяжело вздыхает.
ОРИОН: Я не уверен, что Старший будет на моей стороне, а Старейшина точно против меня. Но на карту поставлено слишком многое, чтобы оставлять все на произвол судьбы. Мне нужен запасной вариант. И ты, Эми, ты — мой аварийный план.
Он поворачивается, как будто знает, где мое лицо, и впивается в меня взглядом.
ОРИОН: Я надеюсь, что Старший стал тем самым лидером, каким я хотел его видеть, — таким, какой нужен кораблю. Но если нет и если я… в общем, если меня нет рядом, остается только это видео и надежда, что ты, человек с Сол-Земли, поймешь, что делать. Я не могу оставить эту информацию тем, кто родился на корабле. Они не поймут. Им нельзя доверить выбор, они ведь знают только то, что видели. Но ты, Эми, ты видела и планету, и корабль. Ты можешь быть объективной Ты сможешь определить большее из двух зол Когда узнаешь все, что известно мне, все, что Старейшина пытался скрыть, ты поймешь, что делать.
На секунду поднимаю взгляд, уставившись на замороженного, недвижимого Ориона, а потом снова смотрю в экран.
ОРИОН: Эми, тебе придется сделать выбор. И скоро. Оглянись вокруг. Система разваливалась десятилетиями. Я не первый взбунтовался, и Старший не станет последним. Власть, которой обладали прежние Старейшины, ускользает. Корабль умирает. Ты ведь видишь, правда? Ты видишь ржавчину. Видишь, что солнечная лампа светит не так ярко, как должна. С каким трудом растения пробиваются сквозь землю… если вообще пробиваются. Только из-за фидуса люди были спокойны и счастливы. Я знаю Старшего. Знаю, что он попытается править без фидуса. И нет ничего опаснее. Когда фермеры очнутся, когда увидят, что творится с их миром… начнется настоящее восстание.
Вспоминаю, как голос Лютора, громкий и яростный, гулом прокатился по Регистратеке. Мы можем делать, что хотим!
ОРИОН: «Годспид» долго не протянет. Его не Рассчитывали на вечное пользование. Чудо, что он дожил до сегодняшнего дня. Вот… вот почему ты так важна, Эми, вот почему ты должна сделать выбор, который я — неважно, по какой причине — уже не могу сделать. Я знаю, ты ненавидишь должна ненавидеть меня.
Орион наклоняется вперед, и лицо его занимает весь экран.
ОРИОН: Но ты хоть раз спрашивала себя, почему я начал отключать замороженных именно сейчас?
С трудом всасываю воздух — оказывается, я забыла дышать.
ОРИОН: Почему не повесил это на будущие поколения — пусть разбираются сами, а?
Хоть он только на экране, а не здесь, настойчивость в его голосе пробирает меня насквозь, до самых костей.
ОРИОН: Время приближается! Выбор есть. И тебе… тебе придется решить за всех.
На одно долгое мгновение он замолкает.
ОРИОН: Но я не могу сказать тебе, в чем он заключается. Тебе придется выяснить самой.
Он проводит пальцами по волосам — точно так же как Старший, когда волнуется.
ОРИОН: Мне понадобились годы, чтобы узнать правду, и еще столько же времени, чтобы смириться с ней. Когда я встретил тебя… Знаю, ты, наверное, ненавидишь меня за то, что я позволил тем людям с Сол-Земли умереть…
Позволил умереть? Нет, то, что он сделал, гораздо хуже. Он вынул их из криокамер и смотрел, как они умирают. Это разные вещи. Он их убил.
Мои глаза сощуриваются настолько, что лицо Ориона на экране превращается в расплывчатое пятно. Поднимаю взгляд на настоящего Ориона за стеклом. «Ты даже не представляешь, как я тебя ненавижу», — думаю я. Все, что сейчас наперекосяк у меня в жизни, — все корнями ведет к нему.
ОРИОН: Эми, ты особенная. Ты с Сол-Земли. Но у тебя нет миссии, как у остальных… как у твоих родителей. Ты летишь не по заданию. Ты — и только ты — способна определить, что нужно сделать и стоит ли оно того. Я не могу доверить этот выбор никому другому, даже Старшему и тем, кого когда-то считал друзьями. Я спрячу подсказки так, чтобы только человек с Сол-Земли смог их найти. Никому не доверяй, Эми. Ни Старшему, ни Доку, никому из моего прошлого. Они с «Годспида», не с Сол-Земли. Они не могут даже вообразить, что выбор существует.
Мне не нравится, что Орион велит не доверять Старшему. Совсем не нравится. Но… я вспоминаю вчерашний день и то, что скрываю от него свои самые темные секреты. Я и так уже делаю то, чего хотел Орион, а ведь он еще даже не попросил. И я ненавижу себя за это.
ОРИОН: Тебе придется начать с первого кусочка головоломки. Но, Эми, я уже дал его тебе. Так что иди и найди. Найди все подсказки, что я тебе приготовил. Мне остается только надеяться, что после этого ты сделаешь правильный выбор.
Он смотрит прямо перед собой, а потом обратно на меня.
ОРИОН: Потому что времени у тебя все меньше.
«конец видеофайла»13. Старший
Я ощущаю одиночество. Не в смысле, что я чувствую себя одиноким. Я ощущаю одиночество так же, как вот это одеяло, как перья в подушке под головой и резинку пижамных штанов вокруг пояса. Я чувствую одиночество, как будто это что-то материальное, и оно стелется по всему уровню, словно туман по полю, затекает во все углы комнаты и не находит ничего живого, кроме меня. Оно еще и холодное.
Когда я наконец выбираюсь из постели, то думаю только о том, чтобы пойти к Эми и попросить прощения. Может быть, мы сможем по крайней мере общаться, как до ссоры — пусть это и была странная дружба, полная минут молчания. Нужно понять, что делать с двигателем — если вообще хоть что-то можно сделать, — но я не смогу разбираться с кораблем, если не разберусь сна чала с тем, что сломалось в Эми.
Эта идея так захватывает меня, что только на полпути по гравтрубе на уровень фермеров я вспоминаю ее взгляд — полный гнева, боли и грусти — и понимаю, что она, наверное, и видеть меня не захочет. Мои ноги касаются платформы под гравтрубой, и тут включается солнечная лампа. Утренний туман испаряется на глазах.
Вместо того чтобы идти к Эми в Больницу, я сворачиваю налево, к Регистратеке. Может, если дать Марай почитать пару книг о полиции и гражданском праве, это поможет ей подготовить корабельщиков к новым обязанностям. По крайней мере, так я себе это объясняю. На самом деле мне просто страшно идти к Эми, потому что она на меня все еще злится. И правильно делает.
К моему удивлению, в Регистратеке уже есть посетители — они собрались у стенных пленок в холле. Большая часть стоит вокруг «Естественных наук». Второй корабельщик Шелби, указывая на генератор на схеме, объясняет им строение двигателя. Встретившись со мной взглядом, она кивает. Я знал, что Шелби с моего и Марай разрешения начала вести лекции о технических характеристиках корабля для интересующихся фермеров, но не подозревал, что занятия начинаются через пятнадцать минут после включения лампы.
Я медлю на пути к залам с книгами. Разве лекции Шелби не бесполезны? Двигатель заглох, хоть фермеры пока и не в курсе. Космос побери, да мы ведь не знаем даже, далеко ли Центавра-Земля. Даже если фермеры с помощью этих знаний и сумеют запустить корабль, скорее всего, они не доживут до того, чтобы увидеть планету.
Одна из девушек вокруг Шелби неторопливо поглаживает себя по поясу. Она на четвертом месяце беременности, но туника скрывает округлившийся живот. Ее движение, хоть и бессознательное, напоминает мне — вот ради чего это все. Лекции Шелби нужны не для того, чтобы починить двигатель — вряд ли из этого что-то выйдет, — а для того, чтобы дать этим людям надежду.
Это единственное, в чем Старейшина был прав. Он, конечно, лгал им, но, в конце концов, у них была причина не сдаваться.
Вот чего всем сейчас не хватает.
Тихонько ныряю в коридор и направляюсь в дальние помещения. Распахиваю дверь зала с материалами по гражданскому праву и социологии.
— Какого…?! — вопят оттуда.
Подпрыгиваю на месте, сердце в груди колотится.
— Я же чуть от испуга не сдох! — восклицаю я, рухнув на стул у стола, за которым сидит Барти.
Барти не отвечает — ухохатывается над своей реакцией. На какую-то секунду мне кажется, что все как раньше. Перед тем, как переселиться на уровень хранителей к Старейшине, я год прожил в Больнице, и мы с Барти были друзьями. Нас тогда была целая компания: Харли, Барти, Виктрия, Кейли и я (каждый день благодарящий судьбу за то, что у меня впервые за всю жизнь появились друзья).
Мы все дни напролет проводили в Больнице или в саду. Харли рисовал, Барти играл на гитаре, Виктрия сочиняла. Кейли порхала вокруг, постоянно пытаясь что-нибудь мастерить. Она сделала для Харли металлический подрамник, который едва не стоил ему пальцев, а однажды попыталась разобраться в старых сол-земных чертежах электрогитары и почти что отправила Барти на тот свет разрядом тока.
В те времена вся жизнь состояла только из веселья и смеха.
С моего лица сползает улыбка, и Барти тоже перестает ухмыляться. Не нужно и смотреть на него, чтобы понять, что мы оба подумали об одном и том же: со смертью Кейли многое изменилось. Она словно была клеем, скреплявшим нашу дружбу, и без нее все рухнуло. Харли все глубже увязал в темноте, из которой его могли вытащить лишь таблетки Дока. К тому времени, как он более-менее оправился, я уже переселился на уровень хранителей, а Барти и Виктрия разошлись. Виктрия все свое время проводила в Регистратеке с Орионом, а Барти, насколько я понимаю, находил утешение только в музыке.
— Как дела? — спрашиваю я, наклоняясь вперед.
Барти пожимает плечами. Вокруг него громоздятся книги, но это не музыкальные сборники, а толстые, внушительные тома из раздела, посвященного гражданскому праву.
— Непривычно видеть тебя без Эми, — говорит Барти.
— Я… просто… мы… — Со вздохом запускаю пальцы в волосы. В последнее время мы с Эми часто сидели вместе в Регистратеке, даже в этом самом зале, раздумывая, как организовать полицию. Я знаю, что она относится ко мне настороженно, боится доверять после того, как я признался, что сам ее разбудил, но… она перестала вздрагивать от моих прикосновений, чаще улыбалась.
До тех пор, пока я ее не обозвал.
Космос побери.
— Все нормально? — спрашивает Барти. На его лице я вижу тень искреннего беспокойства.
— Ага, — бормочу я. — Просто… Эми…
Барти хмурится.
— На корабле есть проблемы поважнее, чем эта странная с Сол-Земли.
— Не называй ее так! — взвиваюсь я, вскинув голову так резко, что в шее что-то щелкает, и прожигаю его взглядом.
Барти откидывается на спинку стула, подняв руки, словно защищаясь или пытаясь оправдаться.
— Я просто хотел сказать, что у тебя и так полно забот.
Сощурившись, читаю название толстой книги, которую Барти до этого изучал. На обложке женщина. Она еще бледнее Эми и одета в платье такой ширины, что вряд ли протиснулась бы в наши местные двери. Название гласит: «История Великой французской революции».
— Зачем ты это читаешь? — спрашиваю я и пытаюсь весело усмехнуться, но звук получается фальшивым, больше похожим на фырканье. Я смотрю на Барти новым взглядом, опасливым взглядом. Целая вечность прошла с тех пор, как мы следом за Кейли и Виктрией приходили в Регистратеку и устраивали на крыльце гонки на креслах-качалках.
И я бы никогда не подумал, что Барти может заинтересовать такая тема, как французская революция.
Может, он смотрел на стра… обрываю это слово, не додумав его — может, он смотрел на необычную женщину на обложке? Или ему захотелось почитать про то, как королю отрубили голову? Мысленно встряхиваюсь. Это уже паранойя.
— Еда, — говорит Барти.
— Еда?
Кивает и, подтолкнув ко мне пухлый том, берет в руки более тонкую книжку в зеленом кожаном переплете.
— Мне кое-что показалось… любопытным. Тот кусочек, где говорится «если у них нет хлеба, пусть едят пирожные»… интересно, они вообще восстали бы, если бы не было недостатка в еде?
— Может, они просто восстали против такой одежды, — предполагаю, указывая на пышные шелка, ниспадающие с юбки на всю обложку. Я пытаюсь снова разрядить обстановку, но Барти не смеется, да и сам я не смеюсь, потому что помню красную линию на графике, который мне показала Марай. Эта линия показывала снижение производства продуктов. Когда обитатели корабля заметят, как быстро скудеют запасы — и что корабль болтается мертвый в пустом небе, они тоже скоро поймут — долго ли придется ждать того, что они, как народ из этой книги, превратят садовые инструменты в оружие и восстанут?
Вместо ответа Барти просто открывает зеленую книжку. Но глаза его не двигаются по строчкам, и я понимаю, что он ждет от меня какой-то реакции. И я уже не уверен, что это все еще паранойя.
— Что-то случится, и очень скоро, — говорит Барти, не поднимая глаз от книги. — Ощущение растет уже несколько месяцев с тех пор, как ты их изменил.
— Я их не… — машинально защищаюсь я, хоть это и не звучало как обвинение. — Я просто… в смысле, наверное, я их в чем-то изменил, но изменил обратно. Как должно быть. В то, чем они были на самом деле.
Барти, кажется, сомневается.
— Так или иначе, теперь все по-другому. И положение ухудшается.
«Первая причина разлада, — вспоминаю я. — Различия».
Барти переворачивает страницу зеленого томика.
— Кто-то должен что-то сделать.
«Вторая причина разлада: Отсутствие централизованного командования».
А я, интересно, чем все это время занимался? Блин, да я только и делаю, что бегаю от одной проблемы к другой! Если не забастовка в одном квартале, так жалобы в другом, и каждая следующая проблема еще хуже, чем предыдущая.
Барти впивается в меня взглядом. Не осталось никаких сомнений: его глаза горят презрением и гневом, хоть голос и остается тихим.
— Почему ты не действуешь? Почему не поддерживаешь порядок? Старейшина, может, и был психом, но по крайней мере в его правление можно было не сомневаться, что доживешь до вечера.
— Я делаю все, что могу, — возражаю я.
— Этого мало! — Слова эхом отталкиваются от стен и ударяют мне по ушам.
Я неосознанно бью кулаком по столу. Шум заставляет Барти вздрогнуть; от удивления моя злость испаряется. Трясу рукой — боль покалывает иголками.
— Что ты читаешь? — огрызаюсь я.
— Что?
— Что за хрень ты читаешь?
Когда я поднимаю глаза, мы с Барти встречаемся взглядами. Наш гнев тает. Мы же друзья — даже без Харли, мы все равно друзья. И даже если на корабле в последнее время не очень уютно, все равно можно держаться за прошлое. Барти приподнимает книжку, и я вижу обложку. Это «Республика» Платона.
— Я читал ее в прошлом году, — говорю я. — Запутанная штука. Про пещеру вообще бред какой-то.
Барти пожимает плечами.
— Я сейчас читаю про аристократию.
Он произносит «аристократия». Старейшина называл ее «аристократия», но он, может, тоже неправильно читал, да и вообще, разница?
Ту часть, про которую он говорит, я помню хорошо — это была главная тема урока, который Старейшина для меня приготовил. В общем и целом, это и есть основа системы Старейшин.
— Аристократ — это человек, рожденный править, — говорю я. — С врожденными способностями лидера.
Вряд ли мы с Барти понимаем под этим одно и то же: единственная причина, почему я был рожден, чтобы править, это то, что меня взяли из множества одинаковых генетически модифицированных эмбрионов, чью ДНК дополнили качествами идеального лидера.
— Но даже сам Платон говорит, что идеальная форма аристократии может прийти в упадок, — возражает Барти.
Слово «упадок» напоминает мне о том, что Марай говорила про энтропию: как все постепенно выходит из-под контроля, в том числе и корабль. И я.
— Старейшина как аристократ, — добавляет Барти и, позабыв о книге, заглядывает мне в глаза, как будто хочет, чтобы я разглядел в его словах скрытый смысл. Я стряхиваю мысли о сломанном двигателе и вранье Марай и возвращаюсь к разговору.
— Но система Старейшин не в упадке. Она работает. Все нормально.
— Ты не Старейшина, — отмечает Барти. — Ты все еще Старший.
Я качаю головой.
— Разница только в слове. Я могу править, не принимая его титула.
— Все эти термины меня путают. — Барти снова поднимает «Республику», закрывает и глядит на обложку. — Тут об аристократии и тирании рассказывается как о двух разных вещах, но я не вижу разницы. — Он подвигает ее мне. — Но там есть и про другие формы правления.
— Ты о чем? — настороженно спрашиваю я.
Барти встает, и я встаю тоже.
— Тебе не обязательно делать все в одиночку, — говорит он. — Посмотри на вещи реально. Даже если ты — аристократ, единственный подходящий лидер для корабля, тебе всего шестнадцать. Может, ты и станешь отличным командиром…
— Стану? — рычу я.
Он пожимает плечами.
— Люди тебя пока не уважают. Может, лет через пять — десять…
— Люди уважают меня за то, кто я есть!
Барти бросает книгу — ее стук эхом отдается от металлической поверхности стола — и, обойдя меня, направляется к двери.
— Ты дал нам всем возможность думать и выбирать, что мы хотим, — добавляет он тихо, почти шепотом. — Это я уважаю. Но ты должен понять, что, подумав хорошенько, мы, возможно, не захотим видеть лидером тебя.
Барти выбирает две книги — «Историю Великой французской революции» и другую, из зала естественных наук, «Техническая инструкция по системам коммуникации». Платона он оставляет на столе, а эти забирает с собой и молча уходит. Но когда дверь за ним закрывается, остается ощущение, что он оставил в зале тишину, полную невысказанных слов.
«Последняя причина разлада: Индивидуальное мышление».