+3 инфекции в результате предшествующих травм
+18 гастроэнтерит из-за неправильного приготовления пищи
+6 травмы на рабочем месте
+9 самоповреждения и насилие
+43 проблемы, связанные с алкоголем (отравления, травмы и т. д.)
+24 истощение
+63 переедание
Психологические проблемы
-1 депрессия
+8 накопительство
+6 ипохондрия
+2 девиантное сексуальное поведение
Прочие:
+2 беременность
Я щелкаю по «смертям» и внимательно читаю имена, запоминая. Потому что очевидно: если бы я не запретил на корабле фидус, люди вроде Джорди и Эллемаи по-прежнему были бы живы. И хоть я могу утверждать, что короткая жизнь с чувствами лучше, чем длинная, но без них, мертвые свою точку зрения высказать уже не могут.
Размышляю над истощением и перееданием. Наверняка это частично связано с накопительством. Люди боятся, что им не хватит еды. Так что одни не едят, а откладывают про запас, а другие, наоборот, набивают животы, пока припасы не кончились.
Против воли вспоминаю о предупреждении Барти. Путь к революции лежит через желудки людей.
Добравшись до конца отчета, спрашиваю:
— Две новые беременности?
Док берет пленку и просматривает данные, хоть, наверное, и так знает, что там.
— А, да, — говорит он. — Живут в Больнице и решили не принимать участия в Сезоне. Однако после его окончания все же решились размножаться.
— Док, — начинаю я, и голос звенит от любопытства. — Если мы хотим увеличить численность населения, Сезон не кажется мне особенно эффективным методом, а?
Он выключает пленку и кладет на стол, поправляя угол, чтобы он оказался перпендикулярен углу стола.
— Я… э-э-э… о чем ты говоришь?
Я наклоняюсь вперед на краешке стула.
— Раньше я считал, что Сезон — это естественно, потому что животные спариваются в определенное время. Но теперь очевидно, что Сезон — искусственная мера. И если его контролировали вы со Старейшиной и если мы все еще пытаемся восстановить численность после так называемой Чумы… ну, в Сезоне нет смысла, разве не так? Одно спаривание за поколение? Это скорее уменьшит численность, чем восстановит…
Я умолкаю, но Док отвечает не сразу. Чем дальше, тем яснее я понимаю, что прав. Увеличить популяцию с помощью Сезона — идиотски безнадежная идея.
— Ну, в некоторые поколения у нас было по два Сезона, — оправдывается Док. — И мы следили за тем, чтобы у некоторых женщин рождалось по нескольку детей.
Мгновение мы просто смотрим друг на друга.
— Несколько поколений назад, — наконец начинает Док, и голос его звучит глухо, будто он признается в преступлении, — было решено снизить прирост населения. У нас и так не хватает продуктов питания.
— И каков план, если не будет хватать еды? — спрашиваю я.
Док тихо смотрит на меня, и я вижу, он оценивает, стоит сказать мне правду или нет. От корабельщиков я могу требовать правды и буду уверен, что они скажут. С Доком приходится ждать и надеяться. Док был за использование фидуса, но и Ориона он поддерживал — в конце концов, когда Старейшина приказал убить его, Док ослушался приказа. Думаю, он еще не решил, достоин ли я занять место Старейшины и Ориона.
Но, судя по всему, правду мне доверить можно. По крайней мере, на этот раз.
— По приказу Старейшины, — говорит он наконец, — у нас имеется запас из трех тысяч черных медпластырей.
— Черных? — удивляюсь я. Никогда еще не видел черных пластырей.
Док коротко кивает.
— В том случае если корабль перестанет справляться с поддержанием жизни, черные пластыри будут распределены среди обитателей корабля.
Теперь я понимаю, зачем они нужны. Черные медпластыри — это быстрая смерть вместо медленной.
16. Эми
Ставлю последнюю картину Харли на кровать и отступаю назад. Его смеющиеся глаза оказались прямо на уровне моих, но эффекта Моны Лизы нет — мне не кажется, будто он смотрит на меня.
— Так, — вслух говорю я нарисованному Харли, — ну и где эта подсказка, которую обещал Орион?
Трогать краску мне страшно — не хочу случайно что-нибудь испортить. Вместо этого внимательно оглядываю мазки в поисках какого-нибудь скрытого сообщения от Ориона.
Я теряюсь в картине — там лицо Харли, и звезды, и маленькая золотая рыбка плавает у его лодыжки. Там все мои воспоминания о нем. Как сумел человек, которого я знала так недолго, оставить у меня в душе такой неизгладимый отпечаток? Видя его счастливым и свободным, я вспоминаю о Харли кое-что важное, ту самую искру, ту радость, то нечто, из-за чего мне так хочется, чтобы он сейчас оказался тут.
Расфокусирую взгляд, стараясь смотреть сквозь изображение на само полотно. Но там ничего нет.
Провожу ладонями по забрызганным краской граням картины. Снова ничего.
Потом переворачиваю.
До сих пор я еще ни разу толком не смотрела на оборотную сторону. Но теперь сразу замечаю бледный, почти невидимый эскиз, сделанный, кажется, углем или карандашом. Прищурившись, наклоняюсь, потом беру картину в руки и подношу к свету.
Какой-то маленький зверек — и это не рисунок Харли; у него все выходило куда более реалистично. Эта мультяшка немного похожа на хомяка, но у нее преувеличенно огромные уши… кролик. А рядом с ним круг… точнее, приплюснутый круг, овал. В центре его крошечный квадрат, похожий на те супертонкие карты памяти, которые мама покупала для своего навороченного фотоаппарата. Он приклеен к холсту, но легко отрывается, стоит подцепить ногтем.
Поднимаю штуковину на кончике указательного пальца. Это черный пластик, обрамляющий тонкую золотую полоску с переплетенными серебряными нитями схемы. Для чего он? Кажется таким знакомым. Переворачиваю, но с другой стороны там только пластмасса.
И тут до меня доходит: точно, я уже видела такое. Бросаюсь к столу и беру экранчик, на котором смотрела первое видео Ориона. В маленький разъем в углу экрана вставлен точно такой же кусочек пластмассы. Эта штука с картины Харли и правда вроде карты памяти… еще бы разобраться, как ее заменить.
Снова, прищурившись, оглядываю картину в надежде найти еще подсказку.
И тут замечаю прямо под рисунком крошечные, едва читаемые слова.
«Следуй за мной в кроличью нору».
— Все страньше и страньше, — констатирую я.
Чтобы добраться ко мне после вызова, Старшему понадобилось примерно две с половиной секунды.
— Что случилось? — спрашивает он, влетая в дверь.
Глядя, как он окидывает комнату глазами, выискивая, от какого бы дракона спасти свою прекрасную даму, я начинаю смеяться.
— Как ты так быстро добрался?
— Я был в кабинете у Дока.
Смех стихает. И в тишине мне снова вспоминается то, как он назвал меня, как слово слетело с его губ.
— Слушай, Эми, извини. — Открываю было рот, но Старший добавляет: — Честно. Я не хотел так говорить. Мне очень стыдно.
— Мне тоже, — отзываюсь я, опуская взгляд на руки. Глупо цепляться за слова, когда нужно думать обо всем корабле. Между нами стелется тишина, но он, по крайней мере, не отворачивается.
— Ну, — начинает наконец Старший, — так что случилось?
— Ничего. Просто… тут кое-что странное. Смотри, что я нашла.
Показываю ему маленький черный чип с картины и экран из Дантового «Ада».
— Карта памяти, да еще и вид-экран к ней! — со смехом восклицает Старший. — Сто лет таких не видел! Сейчас везде уже только пленки.
— И как они работают? — спрашиваю, протянув ему то и другое.
— Это обычный цифровой экран, — объясняет Старший, аккуратно вынимая одну карту памяти и вставляя другую. Квадратный чип прилипает к экрану, будто притянутый магнитом. — Он как пленка, но работает только вместе с карточкой. — Кладет старую карту на угол стола, потом переворачивает вид и проводит по нему пальцем. На экране загорается квадрат.
— Дай-ка мне. — Забираю у него экран и прижимаю большой палец. Квадрат гаснет, и тут же автоматически начинает проигрываться видеозапись.
— Это… это криоуровень, — шепчу я. Угол съемки такой, будто видео с камеры наблюдения.
Старший качает головой.
— Не может быть. Тамошние камеры наблюдения вышли из строя перед тем, как Орион начал…
Начал отключать замороженных.
Несколько мгновений на экране ничего не происходит. Я уже собираюсь спросить Старшего, не нажата ли случайно пауза — или, может, что-то неисправно — и тут где-то в углу начинается шевеление.
Сначала появляется тень, скользит по полу похожая на скрюченную руку.
А потом…
— Это я… — шепчет Старший.
Поднимаю взгляд, удивленная его взволнованным тоном.
— Давай… э-э-э. Давай не будем это смотреть. Мне кажется, не стоит.
Он порывается остановить видео, но я перехватываю его руку.
— Почему? — спрашиваю требовательно.
Старший кусает губу, на лице его написано беспокойство.
На экране Старший крадется дальше. Видео без звука, и он выглядит очень странно, замирая, словно услышал что-то. Помедлив секунду, поворачивается к дверце ледяного морга. Открывает ее и вытаскивает контейнер.
И тут я уже не смотрю на него. Я смотрю на себя.
Это я, вмороженная в лед. Недвижная. Я выгляжу мертвой. От ужаса губы кривятся. Это моя плоть, мое тело. Обнаженное. А это Старший, и он смотрит на меня голую.
— Старший! — верещу я и влепляю ему затрещину.
— Я не знал тебя тогда! — говорит он.
— А я не знала, что ты такой извращенец! — огрызаюсь в ответ.
— Прости! — уворачивается он.
Старший на экране вдруг вскидывает голову, снова притягивая наше внимание к видео. Но, постояв немного, настороженный, как встревоженная птица, он снова оборачивается ко мне. Поднимает руку — она слегка дрожит — и кладет ее на мой стеклянный ящик, прямо поверх того места, где должно быть сердце. И тут вдруг подскакивает на месте, испуганный каким-то звуком, и сматывается из кадра.
— И ты вот так сбежал? — спрашиваю. Мне это и так известно, он уже признался… но смотреть все равно тяжело. Видеть, как бездумно он оставил меня там, совсем беспомощную.
Старший выглядит несчастным. Он не смотрит на экран, только на меня, и лицо у него такое, будто ему хочется, чтоб я наорала на него, дала в нос и наконец простила.
Но я уже и не сержусь… по крайней мере, мне теперь больше грустно. А еще немного противно. Не знаю, как описать этот горький вкус желчи на языке, поэтому не говорю ничего, а просто снова смотрю на экран.
Несколько минут ничего не происходит. Тонкая струйка конденсата стекает с моего стеклянного гроба и с тихим плеском бьется о пол. Начинаю оттаивать.
И вдруг я понимаю, что не хочу это видеть. Не хочу смотреть, как просыпаюсь. Не могу снова пережить ощущение, будто тону в криорастворе, давясь трубками, торчащими из горла. Закрываю глаза и отворачиваюсь, хотя мой контейнер на экране оттает еще очень не скоро. Но тут Старший изумленно втягивает воздух, и мой взгляд снова прилипает к экрану.
Появляется новая тень — она шире и длиннее, но тоже медленно крадется к моему замороженному телу. Луч света выхватывает из темноты паутину шрамов, бегущую по шее за левое ухо.
Орион.
Первая его реакция — засунуть меня обратно в холодильник. Он запирает дверь и поворачивается, чтобы уйти.
Но вдруг медлит.
Долгое мгновение он смотрит куда-то за кадр, в том направлении, куда ушел Старший, и задумчиво постукивает пальцем по крышке криокамеры. А потом медленно, вдумчиво вынимает меня обратно. На секунду опускает взгляд.
И уходит.
Орион сказал, что ему пришло в голову отключать замороженных, когда он увидел, что Старший разморозил меня. Вот оно. В этот самый момент он понял, как легко убить тех, кто не может защищаться.
Картинка сменяется помехами.
— Вот зачем он сломал камеры на криоуровне, — говорит Старший.
Ну, как минимум, это одна из причин.
Он опускает вид-экран на мой стол и встает. Волосы падают ему на глаза, но я все равно вижу, что он смотрит на меня. Ждет реакции.
Вот только я не знаю, как реагировать. Не знаю, что думать обо всем этом. О том, как Старший смотрел на меня, о том, что Орион едва взглянул. Мозг отказывается функционировать.
— Эми?
Старший вскидывает голову; в глазах у него паника. Это не он говорил.
Мы одновременно бросаемся к экрану на столе. Помех больше нет.
Экран заполняет лицо Ориона — он так близко, должно быть, в паре дюймов от камеры.
Перед тем как картинка гаснет, тишину заполняет ясный голос:
— Эми? Ты готова? Готова узнать правду?
17. Старший
Экран темнеет. Последний вопрос Ориона повисает в воздухе, но во взгляде Эми только то, как я вынул ее из криокамеры.
— Эми? — нерешительно шепчу я.
Она проводит рукой по лицу. Глаза у нее красные.
— Эми?
— Неважно, — надтреснуто говорит она. — Что сделано, то сделано.
Ее слова выжигают меня изнутри. То, что сделано, сделано мной. И как бы я ни хотел, чтобы она видела меня так, как вижу ее я, чтобы хотела меня так, как хочу ее я, она никогда не сумеет забыть, как я вынул ее из камеры и сбежал. Неудивительно, что она не хочет перебраться ко мне на уровень хранителей.
Хочется врезать тому, кто заставил Эми это видеть. Кулаки сжимаются сами собой. Я, конечно, и теперь не зашибись какой герой, но разве обязательно было показывать ей, каким идиотом я был раньше!
— Кто тебе ее дал? — спрашиваю хмуро.
— Орион. — Ее голос звучит уже спокойно, ясные зеленые глаза смотрят мне в лицо.
— Что?
— Орион. Ну, почти. Он оставил мне вай-ком. А на нем была надпись, видишь? — Она подносит мне вай-ком. — Это из книги. Книга подсказала мне искать на картине, а там… это.
— Зачем он оставил тебе сообщения? Во что он играет?
Эми медлит, но потом протягивает мне карту памяти, которую я отсоединил от экрана. Нажимает пальцем на сканер, и запись начинает проигрываться. Голос Ориона рассказывает об аварийном плане, просит ее помощи, если ему не удастся и — не могу не заметить — если ей покажется, что я тоже провалюсь.
— Где ты ее взяла?
— Я же сказала. Орион оставил подсказки.
— И ты думаешь… если сыграть в его игру и найти подсказки, то… что?
— Не знаю, — отвечает Эми. — Но он все время говорит, что решение должен принять кто-то с Сол-Земли, и это наводит на мысли…
Вспоминаю, как первый корабельщик Марай Рассказывала мне о том, что Орион заставил их скрывать информацию о поломке двигателя и что вскоре Старейшина пытался его убить. Если в этих записях есть что-то о том открытии, из-за которого Старейшина хотел его смерти, может, мы найдем способ снова запустить «Годспид».
Не верится. Возможно, за этим дурацким поиском подсказок и сообщений скрывается решение проблемы двигателя! Если так, то…
— Нужно его разбудить, — говорю я.
Эми смотрит на меня так, будто я предложил снова устроить на корабле Сезон.
— Мы могли бы, — не отступаюсь, — его разбудить. Заставить рассказать, что он знает.
— Он не заслуживает того, чтобы проснуться. — Эми выплевывает эти слова со страстью, какой я от нее не ожидал.
— Но Эми…
— К тому же, — быстро добавляет она, — мы уже не сможем доверять ему, если разбудим. Думаю, — она стучит пальцем по вид-экрану, — ничего правдивей, чем это, мы от него теперь все равно не получим.
Покусываю нижнюю губу. Ей бы, конечно, не понравилось то, что я думаю об Орионе. А ведь он, возможно, был в чем-то прав. Не в том смысле прав, что начал убивать, не в этом. А в том, что пошел против Старейшины, узнал все, что от него скрывали, и поступил так, как посчитал нужным. Это было смело, и мне даже немного завидно.
Хорошо, что Эми не умеет читать мысли.
— В последнем видео не было подсказки. Скорее всего, ее нужно искать вот тут. — Она поднимает последнюю картину Харли и, перевернув, показывает мне рисунок кролика и надпись: «Следуй за мной в кроличью нору».
— Думаешь, он спрятал что-то в кроличьем питомнике? — спрашиваю я с сомнением. В конце концов, кролики даже и нор-то не роют, а делают гнезда — они ведь больше сол-земных кроликов, даже ближе к зайцам.
— Вроде того, — кивает она. — Или, может быть, он снова имеет в виду книгу.
А-а-а. Ясно. Я не идиот. Эми тоже не думает, что ключ в питомнике, она просто пытается отвлечь меня. Наверное, уже и книгу определила.
Но если ей нужно побыть одной, это меньшее, что я могу ей дать, — пусть даже пропасть между нами ширится со скоростью потопа.
Смотрю, как Эми молча готовится к тому, чтобы выйти к людям из своего убежища. Она заворачивает волосы в длинный платок и скручивает в низкий узел. Прячет крест под одежду и берет куртку с капюшоном. Все это она проделывает такими быстрыми, отточенными движениями, как будто повторяла уже множество раз. Мне противно видеть, что скрываться вошло у нее в привычку. Но я ее не останавливаю.
Мы молчим до тех пор, пока не выходим на дорогу к Регистратеке.
— Уверена, что не хочешь, чтобы я пошел с тобой?
— Уверена, — отвечает Эми; не знаю, почему ее голос звучит так тихо — из-за нескольких слоев ткани или из-за того, что она пытается не показывать страх. Что бы она от меня ни скрывала, она намерена разбираться с этим сама.
Прибавив шагу, Эми направляется к Регистратеке, и мне остается лишь свернуть налево и идти в поля, хотя мы оба знаем, что следующая подсказка Ориона наверняка в книге. Вид у нее такой… смиренный: капюшон надвинут на голову, спина сгорблена, взгляд уперся в землю.
— Нет. — И через несколько шагов я уже рядом с ней. Беру ее за локоть.
— Нет?
— Я знаю, ты еще сердишься, — начинаю я.