– Наша раздевалка, – сказал Блин. – Берлога-люкс, верно? А вот тут, – он вытащил из-под раскладушки картонную коробку, – складируется наш инвентарь.
В коробке были свалены изношенные непарные шиповки, четыре бамбуковые эстафетные палочки, ядро и диск.
– Копье для метания вон там воткнуто, чтоб сушить душистые костюмцы, – сказала журналистам девушка.
Выбравшись наружу, Блин надел синие очки и пошел назад тем же маршрутом.
– Теперь понятно, почему Китай переживает не лучшие в плане легкой атлетики времена?
Когда они вернулись к университетским воротам, привычного автобуса там не было. На его месте стоял огромный черный лимузин «Красное Знамя» советского производства. Выглядел он как среднее между «паккардом» и панцером[194]. Водитель вышел из кабины, отвесил поклон и протянул записку и четыре тисненых приглашения.
– Это от Мудэ. Пишет, что автобус понадобился для иных целей и что дипломатический лимузин доставит нас в отель, где мы сможем переодеться, а потом отвезет на банкет в Великий зал. Четвертое приглашение – для мистера У, и Мудэ просит нас уведомить мистера У о том, что место для него зарезервировано.
– Вот черт, – сказал Блин. – Вот черт.
Наверняка это был самый красивый обеденный зал в мире, и уж точно – самый большой. В нем имелось помещение, где запросто можно было сыграть в канадский футбол[196], и со всех сторон осталось бы еще вдоволь места для трибун и туалетов.
Весь день снаружи толклись люди с отвисшими от грандиозности Великого зала челюстями. К вечеру таких набралась приличная толпа, поскольку имели место два необычайных события: банкет в честь Пекинского марафона и официальный государственный обед в честь Гнассингбе Эйадемы[197], президента Того. В стране без повторов «МЭШ»[198] и видеоигр это было офигеть как круто.
Ожидая на цыпочках за разделительной линией, зеваки лелеяли надежду мельком узреть что-нибудь экзотическое – знаменитого легкоатлета, а то и блескучий глаз африканского владыки. Столько лимузинов. Конечно же, зевак разочаровал первый пассажир, вылезший из большого черного седана, пропущенного толпой сквозь себя, – всего-то китаец в коричневой спортивной куртке, на голове – взрыв на макаронной фабрике. Второй пассажир был получше: крупный западный гость с бородой, – а третий был еще лучше и крупнее. Последнее видение, восставшее из фешенебельных бездн русского лимузина, – о, его было достаточно, чтобы самый любопытный ротозей распростерся до пределов благоговения. Мужчина был безразмерен и неизмерим, а окружность его опоясывали крест-накрест ленты с оптическим арсеналом весьма убедительных габаритов – точно патронташи на бандитах-исполинах минувших лет. После такого многие наблюдатели удовлетворенно разошлись по домам.
Четверка припозднилась. Пир уже начался. Рев его низвергался в мраморные коридоры, притягивая Блина с журналистами подобно чарующему реву водопада. Когда четверка добралась до двух десятифутовых ваз и была пропущена вооруженной стражей, она испытала экстаз не меньший, чем толпа снаружи. Помещение размером с ангар для дирижабля; тысячи людей за сотнями круглых столов; каждый стол укомплектован десятками обслуживающих лиц, пополнявших бокалы, уносивших посуду и извлекавших новые блюда, кажется, прямо из воздуха.
Служитель провел их к выделенному согласно приглашениям столу, и четверка обнаружила, что восемь других обедающих вежливо ожидают ее прибытия: два африканца средних лет с траурными физиями и в таких же костюмах, два убогих на вид пекинца в тусклых суньятсеновках[199], азиатская красавица, два юных китайских бегуна и их инструктор. Когда Блин с журналистами приблизились, все встали и пожали им руки; красавица переводила.
Негры были из Танзании – инструктор и тренер. С траурными физиями они сидели, потому что их легкоатлет, судя по всему, не успел на танзанийский самолет и выбывал из забега; они посчитали, что обязаны посетить банкет, раз уж им выделены места, однако завтра утром улетали на родину; отсутствие спортсмена раздосадовало их сверх всякой меры. Убогая пара представляла «Чайна спортс» – рыхлый, но адекватный спортивный журналец, издававшийся на английском. Юные бегуны приехали из деревни в далекой провинции, лица их чуть отличались от лиц пекинцев – они были площе, темнее, с какой-то почти цыганской хитринкой в глазах. Когда остальные представлялись, бегун покрупнее и постарше отвечал зубастой улыбкой, которая до конца банкета приковывала к себе взгляды пуще чего бы то ни было: аккурат посередине челюсти у бегуна имелся лишний зуб, и китаец совершенно не стеснялся его демонстрировать. По контрасту с тщеславным товарищем бегун поменьше вел себя скромно, то и дело занавешивал черные глаза длинными ресницами, застегивал и отстегивал пуговицу на спортивной куртке. Китайский инструктор усердно замыкался в себе.
После вводного «Ганьбэй!» и формального знакомства все уселись и расправились с первой переменой блюд, также превращавших гостей в участников своего рода марафона. Пока гости тыкали палочками в принесенное не пойми что, на столе перед помостом торжественно открыли награды завтрашним победителям – десять ваз в технике перегородчатой эмали, одна больше другой, а также кубок из чистого серебра, который будет ежегодно возвращаться в Пекин к новому чемпиону. По залу прокатился девятый вал прицокиваний с обертонами завистливого одобрения. Призы были высший сорт.
Затем с помоста проистек бубнеж речей. Гости увидели, что у самого подиума сидит Мудэ. Сменив наряд с западно-западного на восточно-западный, он красовался в темно-синем спортивном пиджаке с эмблемой на груди. Мудэ представили, он поднялся и приготовился говорить. Фотограф вынул из Блиновой сумки его же переносной кассетный магнитофон «Панасоник». Ударив по клавише «Запись», фотограф положил магнитофон на стол. Вскоре стало ясно, что ни китаезы, ни лупоглазы не понимают из обращения Мудэ ни словечка, и столы вновь затопил многоречивый гул и гам светских бесед. Мудэ и ухом не повел.
Американский редактор взялся интервьюировать инструктора и коллег из китайского журнала. Писака кропал заметки. Фотокор деловито фоткал экзотические пищи по мере их прибытия и нашептывал описания всякого блюда в магнитофон: если марафонская хрень не выгорит, можно будет написать по итогам поваренную книжку.
ВЕЛИКИЙ ЗАЛ – ВЕЧЕР НАКАНУНЕ ЗАБЕГА
Много обеденных шумов; фоном невнятица из репродуктора.
Ш е п о т у м и к р о ф о н а: …крошечные помидоры, маринованные и разложенные изысканным веером, приправленный имбирем угорь, корень лотоса в устричном соусе, утиная шейка, изрезанные редиски, похожие на розы…
Р е д а к т о р: А чья это была идея – провести марафон?
Перевод, обмен репликами по-китайски.
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, было массовое движение, оттуда и идея. В Новом Китае все идеи порождаются массами.
Р е д а к т о р: Почему они не улучшают свое время? Спросите у него.
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, у их самого быстрого марафонца лучшее время – два часа тринадцать минут. Вы увидитесь с ним вечером. Он из меньшинства провинции Единь.
Р е д а к т о р: Почему из меньшинства?
Ж е н с к и й г о л о с: В Китае их много! Эти двое юношей называются меньшинством. В ряде провинций меньшинства говорят на других языках.
Г о л о с м о л о д о г о м у ж ч и н ы (Блин): Видишь звезды на китайском флаге? Каждая звезда – одно меньшинство.
Ш е п о т: Вареные яйца, маринованные яйца, яйца, вымоченные в чае, и одно тысячелетнее окаменевшее яйцо на каждый стол, как жуткий черный студень с еще более черным желтком…
Р е д а к т о р: Спросите, готов ли Китай тратить время и приспосабливаться изо всех сил, чтобы выйти на мировой уровень?
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, безусловно.
Р е д а к т о р: А сам он занимался легкой атлетикой?
Ж е н с к и й г о л о с: Когда ему было двадцать лет, он подавал большие олимпийские надежды. Это было тридцать лет назад, в эпоху великих волнений.
Ш е п о т: …бобы, арахис, маринованные грецкие орехи, рыбьи желудки, фламбированный сельдерей…[200]
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, безусловно.
Р е д а к т о р: А сам он занимался легкой атлетикой?
Ж е н с к и й г о л о с: Когда ему было двадцать лет, он подавал большие олимпийские надежды. Это было тридцать лет назад, в эпоху великих волнений.
Ш е п о т: …бобы, арахис, маринованные грецкие орехи, рыбьи желудки, фламбированный сельдерей…[200]
Г о л о с к и т а й ц а: Ганьбэй!
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит: «За здоровье вашей страны».
В с е: Ганьбэй!
Р е д а к т о р: Если у кого-то обнаруживаются задатки спортсмена, власти как-то способствуют их развитию?
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, да.
Б л и н: Ух как способствуют!
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, такого человека обеспечивают лучшим питанием.
Б л и н: Вот откуда в баскетбольной команде такие гиганты. Взять хоть этого уёбка ростом два шестьдесят, Монгольскую Башню! На всех сверху вниз смотрит.
Р е д а к т о р: Какова философская… В смысле, какова линия партии в том, что касается физподготовки?
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, линия партии вот какая: на первом месте здоровье, на втором – дружба, на третьем – соревнования.
Р е д а к т о р: Я знал, что без линии партии не обошлось. Спросите тогда, почему они не затрагивали вопросы физподготовки раньше, потому что…
Б л и н: Они их затрагивали. Мао считал это чертовски важным. Он был такой весь из себя здоровяк.
Р е д а к т о р: В смысле, заботился ли Мао о здоровье нации?
Длительный обмен репликами по-китайски.
Ж е н с к и й г о л о с: В 1953 году Председатель Мао отметил низкий уровень китайского здравоохранения… вследствие болезней и бедности. Поэтому после освобождения 1953 года[201] Председатель Мао решил обратить на эти вопросы особое внимание.
Ш е п о т: …маринованные вишни, утка в соусе из собственной крови, рубленая ветчина, суп-пюре из моллюсков, клецки из дюгоня, гусятина в ганьбэйном…
Г о л о с к и т а й ц а: Ганьбэй!
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит: «За спортсменов Китая и США!»
В с е: Ганьбэй!
Р е д а к т о р: Спросите их, как лечат спортсменов, получивших травму? Используют ли иглоукалывание?
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, да.
Р е д а к т о р: Может ли он подробнее рассказать о легкоатлетах, которых лечили иглоукалыванием?
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, что может рассказать только о своем опыте. Однажды он получил травму и вылечился при помощи иглоукалывания.
Б л и н: А вы в курсе, что доказали последние исследования? Я вам скажу, что доказали последние исследования: успешность иглоукалывания зависит от того, насколько офигенно вы образованны. Чем чувак образованнее, тем хуже результат. Ганьбэй за остолопов.
П и с а к а: Эй, Блин, ты поосторожней!
Б л и н: Знаете, почему эта хрень называется Мао-тай? Я вам скажу, почему она называется Мао-тай. Мао придумал эту хрень, когда смешал себе дрянной «май-тай»[202].
П и с а к а: Блин храбрится, чтоб потом от всей души поблагодарить мистера Мудэ за халявную кормежку. Бог ты мой, глядите, что я нашел в супе! Цыплячья головка!
Б л и н: Ты ее не выбрасывай. Головастые в Китае – большая редкость.
П и с а к а: Ну-ка, что тут еще…
Ш е п о т: Парни, он опять ныряет. Смотрите!
П и с а к а: Так, вот нормальная «вилочка».
Ш е п о т: Парни, он идет вглубь.
П и с а к а: Тяни, Большой Зуб, авось повезет.
Ж е н с к и й г о л о с: Он вас не понимает. Он не будет тянуть, на юго-западе…
Б л и н: Она права. Я не видел, чтобы косточку счастья рвали на части еще где-то, кроме Питсбурга.
П и с а к а: Ты это о чем? Гляди. Его друган в теме. Лады, паря, тяни.
Ф о т о к о р: Дайте-ка я щелкну…
В с е: Повезло.
П и с а к а: Свезло тебе. Скажите ему, пусть повторит свое имя.
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, его зовут Ян.
Р е д а к т о р: Спросите, какое у него лучшее время.
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит… ой, он прямо весь смутился; мы вогнали его в краску… у него нет лучшего времени.
Р е д а к т о р: Нет времени? Он что, никогда не бегал марафон?
Ж е н с к и й г о л о с: Нет. Но старший товарищ говорит, что Ян отлично бегает.
Р е д а к т о р: Почему его пригласили?
Ж е н с к и й г о л о с: Его друг говорит, Ян отлично бегал пять километров.
Б л и н: Пять кэмэ – за какое время?
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, что не знает за какое. Время никто не засекал.
П и с а к а: Спросите его… спросите его о семье.
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, что живет с тетей и дядей возле Цюйфу. И с матерью. Он говорит, его отец умер.
П и с а к а: Сиротка! Вот о нем мы и напишем. Золушка, сиротка, марафонец! Меньшинство, скромняга, родом из Дальнего Замонголья, летит как на крыльях, обгоняет всех и вся, берет золото. Сбылось все, что я загадывал…
Р е д а к т о р: Очень мило. Только желание сейчас загадал он.
Г о л о с к и т а й ц а (что-то по-китайски): Ганьбэй!
Ж е н с к и й г о л о с: За Великий поход![203]
В с е: Ганьбэй!
Р е д а к т о р: За Великий забег!
В с е: Ганьбэй!
Б л и н: За ракетный комплекс «Эм-Экс»![204]
В с е: Ганьбэй!
П и с а к а: Блин, вот теперь ты влип. Сюда идет наш чудик-мудик.
Ж е н с к и й г о л о с: Господин из прессы говорит, вместе с мистером Мудэ к нам идет мистер Сюй Лян. Наш самый быстрый марафонец. Его рекорд – два часа тринадцать с чем-то.
Р е д а к т о р: Два тринадцать! Это вам не хрен собачий.
М у д э: Добрый вечер. Позвольте представить вам нашего китайского чемпиона мистера Сюй Ляна.
В с е: Ганьбэй!
П и с а к а: Как он опрокидывает, а, герой-то.
Б л и н: И сдается мне, это не первый привал нашего героя. Эй, Сюй Лян! За «Питсбургских Пиратов»![205]
В с е: Ганьбэй!
М у д э: Кстати, мистер У, у меня для вас сюрприз. Будьте добры.
Б л и н: Это что?
М у д э: Ваш официальный пакет – ваши пропуска, именная карточка и номер. Вы приглашены участвовать в завтрашнем состязании, мистер У. Как бегун.
Б л и н: Вот черт!
Р е д а к т о р: Блин? Побежит завтра?
Г о л о с к и т а й ц а: Ганьбэй!
В с е: Ганьбэй!
М у д э: Господа и дамы, мне нужно отвести мистера Сюй Ляна к другим столам.
Р е д а к т о р: До свиданья.
В с е: Ганьбэй!
Б л и н: Оххх, черт…
Ш е п о т: …а теперь десерты: миндальная лапша в сладком мандариново-апельсиновом сиропе, глазированные яблоки, опущенные горячими в холодную воду, чтобы глазурь застыла; ни печеньки счастья – то есть вообще ни одной китайской печеньки счастья в Китае…
После полуночи разболтанный «ДиСи-3»[206] боролся с нараставшим боковым ветром, заходя на посадку в Пекинском аэропорту. На борту самолета, летевшего из Северной Кореи, имелись тонна с лишком красного женьшеня и одинокий пассажир, для которого это был последний из перелетов в цепочке, начавшейся в Танзании.
Очнувшись, Магапиус обнаружил, что выгружен на продуваемую ветром летную полосу. Смутные рабочие, таскавшие упаковки женьшеня в пикап, с Магапиусом не заговаривали, и он понимал, что попытка пообщаться с ними будет тщетной. Стоя рядом с чемоданчиком, Магапиус наблюдал, и на него наваливалось уныние. Когда все ящики перенесли в кузов, он шагнул вперед и спросил:
– Пекин?
Рабочие уставились на него так, будто он появился ниоткуда.
– Я бегаю, – сказал он, демонстрируя широкий шаг. – Пекин.
Один рабочий осклабился и заверещал, затем все они осклабились и заверещали. Багаж Магапиуса затолкали в глубь кузова. Магапиус собрался было ползти за чемоданом, но рабочие рассудили иначе. Они усадили Магапиуса в кабину к водителю. В кузове поехали сами.
В комплексе, где жили китайцы, Ян скатился с койки, просеменил на цыпочках мимо похрапывающего соседа и закрыл окно. Яна разбудил не сквозняк. Ян не спал.
Он посмотрел вниз, на улицу, растянувшуюся в потемках под окном общаги. Старт на площади Тяньаньмэнь в десяти километрах по правую руку, разворот – в двадцати по левую. О финише Ян не думал, только о контрольном времени. Нельзя отставать от Чжоа, который уже бегал 20 километров и в контрольное время укладывался; потом надо что есть сил бежать к отметке в 35 километров, даже если после нее рухнешь через десять шагов. Тогда, если захочется, можно будет подняться и дойти до площади пешком, отстав от десятки победителей на несколько часов. Если к тому времени миллион зрителей разойдется по домам – тем лучше.