– Чаю очень захотелось, – признался Костян.
Мы напоили «чертей» чаем с пирожками. Дашка, естественно, стала приставать с расспросами: а почему они сами не искали цветок папоротника, а видели ли они настоящих нечистых, а правда ли, что в полночь ведьмы и колдуны отправляются в лес искать волшебные травы…
– Я лично цветок никогда не видел, – признался Костян, – мы с парнями тут всю округу исходили, все проверили, и на кладбище ночью были, никто на нас не нападал.
– А я в прошлом году оборотня встретил, – признался Серый, – как раз в это же время, тут народ тоже приехал, костры жгли, прыгали, венки, то-се. Ну, я неподалеку тусовался, поглядывал за ними, интересно, как городские дурака валяют. Потом надоело, домой пошел, вон по той дороге, что в горку, видите, – Серый указал направление, – иду, а навстречу мне колесо катится, огненное, я едва успел отскочить, подумал, вот придурки, лес можно запалить, пожар будет. Оглянулся, а вместо колеса заяц сидит, уши торчком, здоровенный такой и на меня пялится. Я его шуганул, он с дороги в кусты прыгнул и исчез. Тут мне не по себе стало, даже хотел на берег вернуться, к людям, смотрю, женщина из леса вышла, высокая, рубаха длинная, белая, волосы распущенные. Я к ней – здрасте, потому что решил, что она из этих, что на берегу гуляли. А она – ни слова, прошла мимо, как будто меня и нет вовсе.
– И чего? – переспросил Костян насмешливо.
– Ничего, понял я, что она и есть оборотень, – заявил Серый.
– Это тебе голову напекло, – сказал Сашка.
И тогда все заговорили одновременно, заспорили. Юрка вдруг вспомнил, как видел русалку и, пытаясь перекричать всех, рассказывал, как ночью пошел к колодцу, а она сидела на бортике, спиной к Юрке. Он ее и не заметил бы, но луна очень яркая светила.
– Мне сначала показалось, что там что-то светится, вроде дыма или сгустка тумана. Потом присмотрелся – вроде женщина сидит спиной ко мне, а ноги в колодец опустила. Прыгнуть, что ли, захотела. Я ее окликнул, она и сиганула прямо в колодец.
– Юрка, не гони, тебе приснилось, – хохотал Сашка.
– Да ни фига не приснилось, я ж тебе уже рассказывал! – не отступал от своего Юрка.
– Кто поверит в эти бабкины сказки, – Сашка как будто специально подначивал его. А Дашка вдруг вспомнила старую историю о ведьме, которую я рассказывала ей давным-давно.
– Ребята, – воскликнула она, – почему вы спорите и сомневаетесь? Вот, Василиса лично видела вашу ведьму, правда, Лис?
– Это которую? – заинтересовался Сашка. – Трындычиху, что ли?
– Наверно, вроде бы ее, – ответила я, – я еще маленькая была, мы с Натусей из магазина возвращались и увидели, как простоволосая босая женщина без музыки, молча отплясывает на перекрестке, знаете, так упорно бьет пятками по земле, кружится в облаке пыли. Я спросила у Натуси, чего это она, а Натуся недовольно так взглянула, схватила меня за руку и увела прочь, только бросила на ходу «ведьма она». И без объяснений. Дома я стала у Клавдии расспрашивать, она мне объяснила, кто такая ведьма. Рассказала, как Трындычиха порчу насылала и как потом ее другой колдун победил.
– Да, было у нас тут такое, – согласились ребята.
Мы веселились от души. Через костер прыгали неоднократно, сначала я побаивалась, напрягалась очень, а потом страх прошел, адреналин, азарт, сигали и с Глебом, и с Дашкой, и по трое, и вчетвером, и по одному. Устав и запыхавшись окончательно, сожгли ведьму и напоследок запалили колесо. Когда старое дерево занялось и заполыхало, стащили с шеста и с криками покатили по склону в реку. Подпрыгивая и швыряясь огненными искрами, колесо-солнце со всего маху ударилось о воду, зашипело, окуталось паром и дымом, закружилось на стремнинах и поплыло, увлекаемое течением, кое-где еще поблескивая слабыми язычками пламени. Мы, притихшие, смотрели ему вслед, потом сняли свои венки, привязав к ним свечки, зажгли и аккуратно опустили в реку. Вереница мохнатых травяных венков поплыла, покачиваясь, огоньки свечей красиво отражались в воде.
– Хорошо получилось, – вздохнула Валя, – ни одна свечка не погасла.
– Смотрите, смотрите, все вместе держатся, ах, как красиво, – умилилась Дашка.
– Теперь мы на всю жизнь друзьями останемся, – уверенно заявил Юрка, – а кое-кто и поженится, – он подмигнул мне почему-то, я покраснела. А Глеб держал меня за руку, и мы все смотрели и смотрели вслед уплывающим венкам, пока они совсем не скрылись из вида.
– «Ай, Купала наш веселый, князюшка наш летний, добрый», – запели девчонки. И мы все с разбегу, на ходу сбрасывая одежду, бросились в реку, подняли тучи брызг, хохотали так, что я чуть не захлебнулась. Вода теплее воздуха, в воздухе – ни ветерка, если бы не наши безумные крики, хохот и вопли, в мире стояла бы идеальная тишина, такая тишина, когда в травах поют ночные насекомые или изредка вскрикивает какая-нибудь птица, если бы мы замолчали и прислушались, то, наверно, услышали бы, как дышит во сне земля.
Вода лишь изредка поблескивала смоляным блеском, отсветами наших костров, она ласково качала разгоряченные тела, звала с собой, тянула течением. Что ни говори, колдовская ночь.
Мы вернулись на нашу поляну к кострам. Сели притихшие. Кто-то подбросил дров, кто-то поставил котелок с водой для чая. Костян, Серый и Леха заметно посветлели, река частично смыла сажу.
– Купальская свадьба, – вдруг произнес Глеб.
– Что? – переспросила я.
– Солнцеворот – это праздник любви, наши предки в эту ночь устраивали грандиозное празднество в честь небесной свадьбы.
– А, я помню, Перун и дева Заря-Заряница, так, кажется?
– По одной из версий, – отозвался Глеб, – богов у наших предков было великое множество, по-моему, они и сами в них путались, кто за что отвечает, кто в чем помогает… А теперь и подавно. Люди, увлекающиеся языческими обрядами, связывают праздник Купала с особым почитанием огня. Считалось, что связь огня и воды олицетворяла зависимость плодородия от яркого солнца и хорошего полива. Бог луны и огня и домашнего очага Семаргл Сварожич ночью стоит в небесах на страже с огненным мечом. Он не пускает в мир зло. Он так отвечал богине ночи Купальнице, которая звала его к Ра-реке на любовные игры: «Мне всю ночь до рассвета нужно не спать. / В небесах мне на страже нужно стоять, / Чтобы Черный Змей не приполз из тьмы, / Жито в поле широком бы не потоптал, / Молоко у коров бы не отобрал, а у матушек – малых детушек».
Лишь раз в году в день Осеннего Равноденствия он сходит со своего поста, откликаясь на зов Купальницы. И тогда ночь становится длиннее дня и в мир черным облачком проникает зло. А в день Летнего Солнцестояния, через девять месяцев, у Семаргла и Купальницы рождаются дети – Кострома и Купала. В этот день начинаются Купальские праздники. Вот такая вот история.
– Не, ну че, прикольно, ага, – произнес кто-то из наших гостей.
– Прикольно, но неправильно, – съязвила Дашка.
– Че это? – удивился Серый.
– А то это – никакого бога Купайлы не было и быть не могло, его совсем недавно придумали, как и богиню Купальницу.
– А ты откуда знаешь?
– Читала!
– Я же говорю, все это полная фигня, – подал голос Костян.
И снова заспорили, Дашка даже вспомнила о неоязычниках – современных мифотворцах, сочиняющих и придумывающих новых богов и богинь славянского пантеона.
– Вообще-то Даша права, – поддержал ее Глеб, – потому что с богами и богинями действительно большая путаница. Как и с календарями – юлианским и григорианским. Весь мир живет по григорианскому календарю, как более точному, но в России, Греции и некоторых других странах на этот календарь перешли только в начале двадцатого века. Хотя Европа живет по нему с середины шестнадцатого. Разница в две недели! Представляете! И она увеличивается, в конце нашего века будем Рождество праздновать в марте.
– Да при чем здесь март! – возмутилась Дашка. – Я про сейчас говорю, в Европе во многих странах празднуют Иванов день, костры жгут, прыгают через них, бочки и колеса жгут, все очень похоже. Так что мы все празднуем?
– Даша, да ведь понятно же, Солнцеворот, праздник середины лета, – ответил Глеб. – Народно-христианский праздник, если тебе так будет легче. Не нравится Сварог с Купальницей, существуют и другие мифы, например, о Перуне и деве Заре, о богине Макоше, о Роде и Яриле. Но суть остается прежней – культ солнца, божественная свадьба, союз огня и воды.
– Какой ты умный, Глеб, – вздохнула Валя, – а мы тут и не знаем ничего, зато каждый год костры зажигаем и травы собираем, в реке купаемся, бани топим, веники вяжем, песни поем старинные, – она улыбнулась, – сами не знаем зачем, забыли давно, а привычка осталась.
Надя вскинула голову.
– В прошлом году на Ивана Купалу в бане гадали с девчонками, ужасно испугались, – вспомнила она, – подружка в зеркале парня увидела, а потом с ним в электричке встретилась, представляете?
Костян засмеялся:
Костян засмеялся:
– Надьк, это она Лешку в зеркале увидела, мы же тогда с парнями вас напугать решили. Свет потушили, в предбанник вот его втолкнули, – он показал на Лешку. Тот радостно подтвердил.
Надя досадливо отмахнулась:
– Ладно, Кость, вы с вашим «напугать хотели» уже достали всех. А только я вот что скажу, может, конечно, она Лешку видела в зеркале, но парень, с которым она познакомилась и до сих пор встречается, ее тоже узнал. И он, и она убеждены, что видели друг друга именно в ту ночь! – она торжественно кивнула. – Он сам ей сказал! В тот момент, когда она видела его в зеркале, он дома был, и ему показалось, будто в комнату вошла девушка. И не смейся, все в точности так и было!
– Надь, ну ты наивная! – откровенно заржал Костя. – Это же старая разводка: «Девушка, вам не кажется, что мы с вами уже где-то встречались?» Парень на ходу сочинил, а твоя подружка повелась.
– Ну и что! – Надя обиделась. – Никакая это не разводка! У них любовь, понял!
– Да понял я, понял. Типа Иван Купала свел, ага… Еще скажите, что только с сегодняшнего дня можно в речке купаться? Русалки и всякая чертовщина… Я тут с мая месяца ныряю, и ничего.
Я молчала, поглядывая на Дашу и Валю. Вспоминала наше столкновение с нечистой силой во время Вальпургиевой ночи. Говорить об этом не хотелось, и спорить тоже. Правда так тесно переплетена с вымыслом, жизнь с выдумкой, мифы с реальностью. Кто знает, где граница, и как близко или далеко мы отстоим от неведомого и невероятного.
Задумавшись, я упустила нить спора и включилась только в тот момент, когда заговорил Леша:
– Не знаю, как насчет русалок, ведьм и всего прочего, но о себе могу сказать, я в прошлом году в лесу заблудился, попал под дождь, фонарик сдох, в общем, несколько часов проплутал, пока понял, что хожу по кругу. Сначала разозлился, психанул, а потом вспомнил, как меня бабка учила, ну и заставил себя, остановился и попросил: «Дедушка Леший, выведи меня отсюда…» Прикиньте, почти сразу на дорогу вышел.
Леха замолчал. Ребята пошевелились. Кажется, кто-то успел задремать, девочки слушали, прижавшись друг к другу, Дашка сладко вздохнула.
Пока мы спорили, занялась заря. Земля чуть сдвинула край одеяла-ночи.
– Смотрите! Рассвет!
Мы вскочили и подбежали к самому берегу. Взялись за руки.
– Вот, сейчас!
И взошло солнце!
Поднялось, заглянуло в реку, отразилось в ней, отражение заиграло, разделилось, и вот уже два, три солнца жидким золотом разлились в воде, разлетелись светлые блики солнечными зайчиками, защекотали, тронули ресницы и щеки мягкими пушистыми лапками, разбежались по траве, вспыхнула роса бриллиантами.
Вернувшись к бабушкам, хоть и уставшие, но очень довольные, мы с Дашкой, прежде чем завалиться спать, стали расспрашивать: когда на самом деле праздновать Ивана Купалу?
– На Рождество Иоанна Крестителя надо в церковь ходить, а не на бесовские игрища, – ответила Натуся. Клавдия взглянула на нее и спрятала улыбку.
– Обязательно пойдем, – сказала она, – аккурат – седьмого июля. Большой праздник!
Магия
Я помню Натусю и Клавдию столько же, сколько себя. Живут они вдвоем в маленьком деревенском, разделенном на две половины домике. В детстве я у них часто бывала. Сестры знают много такого, о чем только в книжках со сказками написано. Знают обе, но Клавдия рассказывает лучше, с цветистыми подробностями.
– Ба, кто такая ведьма?
Клавдия и давай рассказывать: есть, мол, такие женщины, которые умеют колдовать.
– Волшебницы? – уточнила я.
– Да какой там! – отмахнулась Клавдия. – Хотя, – она призадумалась, – можно сказать, что и волшебницы. Только это будет не по-нашему. По-нашему уж скорее – ворожея, та, что ворожит, скрытое узнает, тайное видит, ну и наделать может, если что. Они ведь разные бывают, ворожейки эти, есть и настоящие, но больше – липовые, те, что обещают чудеса за деньги. А по мне, так все одно – грех.
– Значит, настоящие ворожейки могут творить чудеса? – заинтересовалась я.
– Да ты откуда нахваталась-то? – забеспокоилась Клавдия.
– Трындычиху увидела, – коротко бросила Натуся.
Клавдия посмотрела на меня и задумчиво кивнула.
– Эта самая злобная и есть! – заявила она. – Злющая, да сильная; раньше-то против нее никто устоять не мог. Уж кого невзлюбит, до могилы доведет! Все по домам ходила, высматривала себе жертву. Пришла как-то к Митрофанычевым, за стол села и сидит, молчит, да на хозяев нехорошо поглядывает. Сам-то и не выдержал, прикрикнул на нее, мол, делать дома, что ли, нечего, по чужим дворам шастаешь да людей пугаешь!
Ведьма, казалось, только того и ждала. Зыркнула на хозяина и вышла вон. А у Митрофанычева с той поры рука сохнуть стала. По врачам да по больницам затаскали его, а ему только хуже. Жена его потихоньку по бабушкам стала бегать, да только бабки и сами ведьму боятся. Не всякому под силу чужой наговор снять. А мужик совсем плохой стал, того и гляди помрет. Тогда врачиха – Любовь Петровна – присоветовала к колдуну одному обратиться. Он на хуторах живет, вроде в сторожах при фермере.
Пришел колдун к Митрофанычевым, в дверях постоял и велел хозяйке три ведра воды принести. Та, конечно, к колонке сбегала, воду принесла, перед колдуном поставила, спросить боится, ждет. Колдун ведро воды поднял да и плеснул в комнату, до самого окна разлилась вода; он прошел в дом с другим ведром и снова плеснул, уже от окна к двери; вернулся и последнее ведро в комнату вылил. Приказал хозяйке полы не вытирать, с тем и ушел.
На следующий день больному легче стало, – закончила свой рассказ Клавдия, – а ведьму вы с Натусей, надо быть, на перекрестке увидали. Бессильна она перед колдуном оказалась, свое зло назад получила, вот и отплясывала.
В другой раз я спросила у нее о сглазе. Как это можно сглазить человека? Например, мамочки прячут младенцев от посторонних, а чтоб не заглядывали в коляску всякие досужие бабки, подкалывают булавками полупрозрачную ткань, воздух свободно поступает, но на ребенка никто не пялится. У Клавдии своеобразное мнение на сглаз:
– У нас не говорят «сглазили». Если у кого дурной глаз, завидущий или черный, от такого булавкой легко отделаться. А вот если на человека «сделано», тогда похуже будет. Вот у нас в деревне раньше ни одна девка замуж без присухи не выходила. Если какой парень приглянулся, то наговаривала невеста и на вечернюю зарю, и на утреннюю; и на воду, и на водку; так чтобы наверняка… Неважно, что потом всю жизнь – с горьким пьяницей; зато – мой, мой и больше ничей! Не выносят бабы соперниц. Что муж, что сын, а все одно: в ее доме должен жить, поэтому невестка-молодуха первый враг. Конечно, часто оказывается, что невестка свекрови сто очков вперед даст. Тогда уж мужику – только держись! Между двух огней сгорит синим пламенем!
Со свету сжить человека способов много. Если кто очень не нравится: иголку ему под подкладку, мелочь под порог; молодым – соломенную вязанку в подушку. Можно и к ведьме сходить, есть такие, что «на смерть» наговор делают, не погнушаются в храме свечку поставить «за упокой» на живого человека. Никакая медицина после такого наговора не поможет, сгорит человек. Так-то вот!
Слушать бабушкины байки и жутковато и интересно, дух захватывает.
В то лето я заболела ветрянкой. Лежала в большой комнате на диване и боялась смотреть на себя в зеркало. Мне казалось, что эта красная сыпь, покрывшая кожу моего лица и тела, не сойдет никогда, и я на веки вечные останусь некрасивой и не смогу больше гулять с подругами на улице, бегать на реку, и никто не станет меня такую любить. Я горько плакала, укрывшись с головой одеялом.
Но возвращалась Клавдия с работы, приносила кульки, полные бордовых крупных вишен, садилась у моего изголовья на стул и принималась утешать меня, рассказывая свои удивительные истории.
– Пошто тужишь? – улыбалась Клавдия, гладя меня по лохматой голове. – Вот мы сейчас тебе косу причешем, и станешь ты красавица-раскрасавица!
– Да! – ревела я. – А прыщики?
– А что прыщики? – удивлялась Клавдия. – Через три дня их – тьфу! Как не бывало!
– Ты откуда знаешь? – сомневалась я.
– Так все ж болеют. Сначала эта краснота, потом она сходит, словно и не было ничего, – объясняла Клавдия.
– Да! А вдруг это ведьма наколдовала? – не унималась я.
Клавдия насторожилась:
– Ты разве брала у нее чего?
– Не-е-ет, – испуганно ответила я.
– Так-то! – успокоилась Клавдия. – Нельзя у ведьмы ничего брать из рук, и из дома ее ничего выносить нельзя.
– Почему?
– Потому, – строго глядя на меня, пояснила Клавдия, – ведьма себе замену ищет. Уйти ей просто так невозможно, вот и смотрит она, кому бы свое проклятие передать. Только найдя замену, сможет ведьма покой обрести, если вообще возможен для нее покой… Когда я маленькая была, жил тут у нас один колдун, все никак умереть не мог; мучился, страсть! Когда отходил он, к его дому подойти боялись, чтоб ненароком не попасть под раздачу, значит. Вся его избушка ходуном ходила, так он кричал. Вот ведь – мука какая! И воды подать некому; куда какой страх! Неделю так-то промучился, а потом сквозь трубу дым черный как повалит! И огонь, прям сквозь крышу! Стало быть, пришел хозяин-то за ним… Так и сгорел… Помнишь, Натуся?