Он поморщился:
– Лиса, пожалуйста, не надо рассуждать о том, чего не знаешь.
– Глеб! – Я не смогла говорить, слезы душили. – Скажи мне только, ведь ты не всерьез? Не всерьез?
– Что значит «не всерьез», – Глеб отстранился, смотрел надменно, даже высокомерно, – думаешь, такими вещами шутят?
– Какими вещами? – опешила я, даже слезы перестали течь по щекам. – Глеб, ты о чем?
Он расправил плечи, потемнели глаза, побледнели скулы.
– О том, что наша семья нуждается во мне. Я мужчина, последний из рода, семья возлагает на меня ответственность…
Я слушала и не верила своим ушам.
– Ты нуждаешься в их поклонении не меньше, чем они в твоей покорности? – с ужасом спросила я.
Неожиданно Глеб смягчился и стал говорить проще:
– Они, как дети, считают, что знают, как лучше. Наш род загибается. У нас нет ни одного здорового мужчины, а значит – нет детей…
– И ты станешь для них племенным быком? – отшатнулась я.
– Ну почему ты так реагируешь?! – обиделся он.
– Глеб, тебе нет еще и восемнадцати! Мы живем в двадцать первом веке! Очнись! Какой род? Чей? Посмотри на них, если они загибаются – пусть. Кому и зачем они нужны?
– Ну, знаешь! – воскликнул он. – Могла бы и помолчать, просто из уважения. Я думал, ты умнее!
– Я тоже думала! – выкрикнула я в ответ и, развернувшись, побежала прочь от него. Я бежала по запутанным коридорам, искала выход, но коридоры все тянулись и тянулись, может, я просто бегала по кругу, не различала нужную мне дверь в ряду одинаковых, выкрашенных бурой краской.
Я бежала, пока не наткнулась на девчонок, собравшихся в углу и о чем-то хихикающих. Одна из них – крашеная блондинка с пережженными волосами, с кукольным лицом, выпачканным косметикой, с красными от помады губами, вся в алых рюшах полупрозрачного наряда, увидев меня, скривила губки и отвернулась. Ее подружки с любопытством осмотрели меня, но сделали вид, будто не замечают.
Что-то произошло со мной. Я сорвалась. Не выдержала. С криком бросилась на блондинку в красном, схватила ее за рюши, сгребла в охапку, остальные с писком разбежались, как крысы.
Глеб догнал меня в тот момент, когда я с ожесточением рвала в клочья алое платье и волосы безжизненной блондинки, оказавшейся всего лишь тряпичной куклой, мягкой и податливой. Я рвала ее до тех пор, пока она не превратилась в груду лохмотьев.
– Ты врешь! – кричала я. – Ты все знал заранее! Но я! Зачем я понадобилась в этом спектакле?!
Глеб молча наблюдал за мной, не пытаясь остановить.
Когда от блондинки ничего не осталось, в руках у меня оказалась целлулоидная куколка, такой пупсик-девочка – клетчатая юбка, кофточка, тапочки, хвостик на затылке…
Я смотрела на игрушку и знала – вот она!
Я ее узнала. Эта девочка стояла там, в зале, прислонившись к дверному косяку: маленькая, тихая, в клетчатом платье с широкой юбкой и с жидким хвостиком русых волос на затылке. Она, кажется, тоже хотела подойти к Глебу, но он что-то сказал ей, я не расслышала, и она, опустив голову, покорно отодвинулась в сторону.
Я покрутила куклой у Глеба перед носом.
– Это твоя невеста? – усмехнулась невесело.
– Откуда ты знаешь?
– Там в зале ты приказал ей уйти, погулять куда-нибудь. И она послушалась.
– Мало ли что тебе показалось! – возмутился он.
Я не собиралась отступать, все было предельно ясно.
– Значит, ты женишься.
– Ну и что! – он вздернул подбородок. – Это чистая формальность!
– Правда? – не унималась я. – А почему же ты не сделал эту чистую формальность со мной?
– Не хочешь же ты сказать, что я в нее влюблен! – он старался уйти от прямого ответа.
– Влюблен? Нет, не влюблен… Хотя кто тебя знает… Тебя развели, как мальчишку на новую игрушку, купили. За тебя решили всю твою жизнь, разложили по полочкам. У тебя даже нет права самому выбирать себе девушку, которая станет матерью твоих детей! Ты – ничто! Кукла! Как и эта твоя…
– Прекрати! Ты ничего не понимаешь! – резко схватив меня за руку, Глеб несколько секунд боролся с желанием то ли ударить меня, то ли убежать. Но все-таки ему удалось взять себя в руки. – Успокойся, – тихо попросил он, – успокойся. Потерпи еще, потом мы уедем, и все будет как раньше…
Он попытался обнять меня, я дернулась, его прикосновение вызвало у меня физическое отвращение. Глеб не настаивал, видимо, почувствовал. «Идем», – сказал и повел меня к выходу, прочь. На воздух…
Вырвавшись на свободу из душных и темных клубных коридоров, я почувствовала себя немного лучше.
Немного отдышавшись и сумев взять себя в руки, я смогла рассуждать. Из любого положения, как известно, всегда есть как минимум два выхода, так любит говорить Дашка. И хотя она меня бросила одну в очень трудное время, я все-таки была склонна верить ей.
– Подожди, я на минуту, – сказал Глеб и исчез. Я была даже рада его отсутствию. Теперь можно спокойно пройтись и все обдумать.
Едва я обогнула угол клуба, как наткнулась на двух местных алкоголиков, примостившихся на фундаменте. Они разбирали кульки с дармовой закуской и хвалили хозяев за их щедрость, жениха за его положительность и невесту за скромность. Один из них рассуждал.
– Глеб-то парень нормальный, я отца его помню – вот таким, – он показал ладонью от земли. – Нормальный мужик. Я вообще всю их семью знаю. Нормальная семья.
Другой поддакнул, извлек из кармана замызганной куртки бутылку, из другого – стакан.
– За их здоровье, – предложил.
Первый согласно махнул рукой. Выпили.
– Невеста тоже нормальная, видел?
– Скромная девушка…
Первый поднял кверху палец:
– О! Скромная!
– Ну, за ее здоровье!
Они неспешно выпивали, закусывали, а я стояла, как дерево, намертво вросшее корнями в землю; я ждала бурю, и буря поднималась во мне, проходила сквозь меня, как вода, что качают древесные корни, но ее было много, и она сорвала все путы, снесла заведенный порядок, обнажила корни, понесла…
Я бросилась с криком прочь от этого места, от этих слов, людей, от Глеба…
Теперь я знала, как раньше уже не будет. Если только Глеб станет мужем этой скромницы, он превратится в часть плана своего жуткого семейства, он уже стал частью этого плана.
Она будет с Глебом, останется с ним навсегда. Точнее, он останется. Семья найдет возможность привязать его к ней, к дому; они заставят их рожать им подобных, новый перегной для новой почвы.
А я? Как же я?
Боевая подруга? Ошибка юности? Зачем Глебу понадобилось унижать меня? Неужели нельзя было обойтись без ненужной бывшей подружки? Мое присутствие придавало ему значимости? Зачем я здесь?!
Кто-то должен ответить на мой вопрос! Я потребую ответа!
И тогда я решительно вернулась к клубу и поднялась на крыльцо. Едва я переступила порог, как столкнулась с матерью Глеба.
– Василиса, – залепетала она, отводя взгляд, – как хорошо, что ты здесь. Глебу сейчас, как никогда, требуется поддержка, особенно важна дружеская рука. Ты же знаешь, как хорошо я к тебе всегда относилась, надеюсь, мы останемся добрыми друзьями и впредь ты будешь частым гостем в нашем доме…
– Лариса Дмитриевна, где ваш муж? – грубо перебила ее я.
– Что?!
– Где ваш муж, где отец Глеба, я спрашиваю?
– Ах, отец! – воскликнула она. – Видишь ли, у него сейчас очень много работы, командировки, то да се, длительные, – она широко улыбнулась, получилось фальшиво.
– То есть, я так понимаю, он ничего не знает о том, что здесь творится?
Она хлопнула несколько раз густо накрашенными ресницами, надула губы:
– В смысле?
– Без смысла! Ваш муж – отец Глеба – почему-то предпочел не принимать участия в вашем мероприятии. Или он вообще не знает о том, что у вас тут творится?
– Василиса, что ты говоришь! – она округлила глаза. – Всегда такая вежливая девочка и вдруг грубишь старшим, – она осуждающе покачала головой.
– Ау! Лариса Дмитриевна, вы меня слышите? Я, между прочим, ровесница вашего сына. Но его вы не считаете мальчиком, иначе не разрешили бы жениться, ведь так?
– Что ты, что ты! – Она начала махать на меня руками и вдруг стала похожа на здоровенную курицу, остроклювую, пучеглазую, растрепанную, пеструю, аж в глазах рябило.
– Я думала, ты желаешь ему счастья! – закудахтала патетически. – Ах-ах… ах-ах-ах… – и побежала по коридору, растопырив руки-крылья, потряхивая рыжевато-красным хохолком-гребешком.
– Стойте! Стойте же! – Я понеслась следом, но она успела куда-то свернуть, войти в какую-то дверь и затаиться там. Я дергала дверные ручки, распахивала, заглядывала, бабахала что есть сил и бежала дальше. За одной из дверей толпились люди, и Глеб был среди них, я влетела и, ни на кого не обращая внимания, потребовала, чтоб он немедленно подошел ко мне.
Громко стуча каблуками, вошла одна из бесчисленных теток. Лицо угрюмое. И этим вражьим элементом была я.
Тетка несла в руках несколько целлофановых пакетов. В пакетах – еда, месиво из винограда, помидоров, пирожков…
Громко стуча каблуками, вошла одна из бесчисленных теток. Лицо угрюмое. И этим вражьим элементом была я.
Тетка несла в руках несколько целлофановых пакетов. В пакетах – еда, месиво из винограда, помидоров, пирожков…
– Для кочета, – жутко осклабившись, сообщила она, рассовывая пакеты в протянутые руки гостей. Мимо меня она прошла, словно я – пустое место. Было бы возможно – она прошла бы сквозь меня.
– Пирожок хочешь? – миролюбиво спросил Глеб.
– Нет, спасибо. Это – для кочета, для петуха то бишь. А кочет – ты! На откорм и в суп, чтоб был наваристее.
Глеб поднес пирожок ко рту, но остановился, так и не надкусив.
– Это же просто обычай! Старый деревенский обычай! – Он всем своим видом показывал, что не хочет ссориться. Зато я хотела:
– Уходящий корнями в далекое прошлое твоей семьи, твоего рода, твоей деревни, – парировала. – Обычай, обрекающий тебя на роль шута в спектакле абсурда! А я? Кем тебе прихожусь я? Меня можно просто сбросить со счетов? Я – никто?!
– Ты не права, – Глеб попытался остановить меня, но не было уверенности в его голосе. Что-то мешало. Я знала что.
Родня тешила его самолюбие, давала иллюзию значимости, верховности, главы рода…
Но неужели он ничего не понимал?! И имела ли я право бросить его здесь на растерзание? Даже если мы больше никогда не будем вместе, даже если я разлюбила его?
Ведь это же он – Глеб, тот самый парень, с которым мы встречались последние два года, с которым познакомились во время волшебных рождественских каникул в деревне, где живут мои бабушки, а у его родителей есть небольшой дом. О, сколько воспоминаний связано с этим домом! Сколько праздников и вечеринок мы в нем устраивали, сколько времени провели, сколько приключений пережили. Взять хоть наш с Дашкой весенний приезд, когда мы решили посмотреть на настоящий шабаш ведьм. Насмотрелись, конечно. Чуть дом не сожгли. Пожарная машина приезжала. Но ведь Глеб ни слова не сказал и приехал с самой ранней электричкой, потому что мы сами на себя навлекли беду, а они с Олегом примчались нас спасать. А как мы отмечали Ивана Купалу! Какой костер у нас был, мы же через него вместе с Глебом прыгали, крепко держась за руки. И не разжали, хотя страшно было, кострище здоровенное, угли полыхали… И Дашка с Олегом прыгали…
Правду говорят о настоящих друзьях – мы вместе прошли огонь, воду и медные трубы. Вот и мы с Глебом на медных трубах сломались.
И не только мы. Дашка с Олегом тоже.
Господи, да где же они? Где Дашка? Где Олег? Теперь, когда надо срочно спасать Глеба, их и след простыл. Нашли время ссориться и ревновать. Ведь друг пропадает, не ведает, что творит, оболванили его окончательно.
Господи, сколько же дней длится этот кошмар? Как давно мы здесь?
Какое сегодня число? Какой день недели?
И главное, я что-то еще вспомнила, связанное с кочетом. Кочет – это петух, так? В языческой традиции во время празднования Солнцеворота на костре сжигали петуха – своего рода жертвоприношение. Только кому? Еще при Петре Первом петухов жгли, непременно белых почему-то. В отличие от жрецов вуду, те, кажется, жгут черных кочетов. Вряд ли среди родственников Глеба найдутся жрецы вуду, но что они исповедуют на самом деле, кто их знает? Может, они какие-нибудь сектанты, а что, их сейчас развелось – и не перечислить. Кого только нет. В этом Богом забытом предместье завелся какой-нибудь проповедник, завлек в свои сети целое семейство, а что – запросто! Запудрил мозги завклубом, и в том самом зале, где короновали Глеба, зомбировал всю его родню. Теперь они подбираются к тем, кто не присутствовал: Ларису – маму Глеба – они быстренько заполучили, остался сам Глеб и его отец. Так, это понятно. Но есть одно «но» – я. Не вписываюсь я в эту схему. Если только у меня какие-то особые способности и я не поддаюсь внушению. Так, уже ближе. Мы – друзья Глеба – тоже должны были влиться в секту, но по каким-то причинам нас не инициировали. А Глеб, как наиболее восприимчивый и перспективный, поддался. Постепенно они устраняют нас – как препятствующих обращению Глеба. Олега и Дашку уже куда-то дели. Остаюсь я. Пока на меня никто не покушался, но ведь я и не предпринимала ничего.
Нестыковка! Меня одурманили, это точно. Вся история с уродцем и его похоронами – бред чистой воды, галлюцинация. Итак, меня тоже зомбируют, причем активно. Я сопротивляюсь.
Что-то ускользало, важное, даже главное.
Как там говорит Дашка – «ищи, кому это выгодно».
Пока я не видела никого, кто показался бы мне особенно опасным. Скорее все родственники выглядели как актеры плохого провинциального театра, слишком ненатурально. Они играли роли. Разыгрывали представление.
Из всего этого можно сделать только один вывод: никакой свадьбы не будет. Здесь все и всё ненастоящее.
Я в эпицентре чудовищного розыгрыша. Глеб – жертва. Кто палач? И состоится ли казнь?
Надо искать помощь. Одной мне никак не справиться. Я слишком запуталась, вот если бы со мной была Дашка! Она бы смогла взглянуть на все со стороны.
Свадьба
Подготовка шла полным ходом. Деловитые и молчаливые сновали туда-сюда бесчисленные родственники. Я стояла в стороне и наблюдала в некотором отупении. На меня никто не обращал внимания.
Я знала, в клубе наряжали невесту. Глеб куда-то исчез, видимо, тоже готовился или готовили?
Что меня удивило: столы ставили прямо на мосту, круглые, пластиковые и такие же стулья, взятые, видимо, из столовой напрокат. Женщины торопливо набрасывали на убогую мебель бумажные скатерти, ставили украшения – аляповатые вазочки с жалкими букетиками каких-то невзрачных цветов.
Я смотрела на мост, на столы, ветер рвал углы скатертей, переворачивал легкие вазочки, трепал платья и юбки женщин. Я услышала обрывки разговоров, накрывальщицы показывали друг другу на тот берег реки, и я впервые обратила внимание на белый храм за мостом. Как же я раньше его не замечала! Ведь именно там я могу попросить помощи, объясню все священнику, он не станет венчать Глеба с этой девчонкой. Больше не раздумывая, я почти бегом пробежала через мост, лавируя между столами.
Высокая белая стена, крыльцо с одной ступенькой, маленькая низкая дверь. Наверно, главный вход с другой стороны – успела подумать я, как дверь распахнулась, и на крыльцо выбрался здоровенный детинушка в золоченых ризах поверх рясы, светло-рыжая борода широким веником лежала на округлой груди, плавно переходящей в пузо. Он выглядел несколько осоловело, в правой руке держал початую бутылку коньяка или чего-то в этом роде. Пахнуло спиртным, я подумала было о том, что нехорошо священнику в таком виде совершать таинства, но одернула себя, кто я такая, чтоб судить…
Я бросилась к нему и взмолилась:
– Батюшка! – спохватилась, опомнилась, склонила голову, сложила ладони лодочкой и проговорила со смирением: – Благословите!
Он улыбнулся мне улыбкой пьяного счастливого человека, аккуратно поставил бутыль рядом с крыльцом, чтоб не зацепить ненароком ногами, и, склонившись ко мне, возложил широкие теплые ладони на мою взлохмаченную голову. Я зарыдала от облегчения.
– Это хорошо, – увещевал меня благостный басок батюшки, – это хорошо, дочь моя, поплачь. Сразу легче станет.
Я сбивчиво принялась рассказывать ему о том, что за гадость готовит семейство Глеба, о том, как его обманом заманили в ловушку, о том, как нас насильно удерживают здесь, о психологическом давлении и манипулировании. Я много о чем говорила, хотелось, чтоб он услышал, понял, от волнения я путалась, перескакивала с одного на другое, то плакала, то возмущалась, то требовала какой-то высшей справедливости.
Я искала высшей справедливости у человека, которого приняла за священника местной церкви, я даже не спросила у него, кто он на самом деле. Я выболтала ему всю подноготную, а в ответ услышала:
– Ты напрасно так волнуешься, дитя, уверяю тебя, ты находишься среди весьма и весьма порядочных и всеми уважаемых людей. Может быть, ты просто позавидовала счастью Глеба, а? – и он довольно фамильярно потрепал меня по щеке.
Боже мой! Да ведь у него даже креста не было! Кто он такой?! Ряженый? Как и все они здесь! Этот лжепоп защищал только один интерес – интерес проклятого рода!
В очередной раз они опередили меня.
Я вырвалась из-под добрых пьяных ладоней и побежала прочь, обратно, через мост, к клубу, откуда вот-вот должен был появиться Глеб с предназначенной ему невестой и со всей этой толпой уродов, то есть семьей.
Я неслась по мосту, переворачивая столы.
Падали, разбиваясь в пыль, аляповатые вазы из дешевого стекла, умирали в осколках и грязных потеках вездесущие пионы, а я топтала и топтала эту воинствующую нищету, я рвалась, я кричала, я стала такой буйной, что родня Глеба боялась приблизиться ко мне. Они только о чем-то просили, а может, ругали меня, не помню…
Мне удалось прорваться. Я добралась до Глеба, но не узнала сразу его. Он все-таки не надел свадебный костюм. Сопротивлялся?! Я готова была бороться за него, но споткнулась о его насмешливый взгляд.