— Так не бывает, — грустно заметила тетя Маша.
— Как не бывает? — не понял главврач.
— Чтобы всем хорошо было, — ответила она.
— А вот лет через тридцать-тридцать пять посмотрим — бывает или нет, — сказал главврач, потянулся, зевнул и добавил, — не убирайся сегодня у меня в кабинете, не надо. На метро я опоздал, посплю сегодня здесь. Устал я чертовски. А завтра утром сына своего увези домой, а то вдруг проверка нагрянет. Влетит всем.
Говоря это, Лев Соломонович склонил голову на руки и захрапел прямо на столе. Тетя Маша взяла ведро и швабру, и вышла в коридор. Проходя мимо палаты, где спали малыши, она притормозила и остановилась. Рядом с дверью, ведущей в палату, за своим столиком так же мирно, как малыши, спала и медсестра, которая обязана была глаз не смыкать. Тетя Маша зашла в палату и подошла к кроватке своего Антона. Он улыбался во сне. Тетя Маша взяла его на руки и прижала к груди. Взгляд ее упал на соседнюю кроватку, где лежал еще один крепенький и здоровенький новорожденный малыш.
В свете ультрафиолета тетя Маша прочитала на спинке его кровати: «Антон Сливянский». Тетя Маша нагнулась над малышом, который родился с «золотой ложкой» во рту и обратила внимание на то как похожи их дети. Поменяешь одного на другого и никто не заметит. Тетя Маша вздохнула, положила своего Антошку на место и пошла к выходу. У самой двери она остановилась, как вкопанная, минуту стояла, затем резко повернулась и мягко ступая пошла обратно к кроваткам.
2
Секретарша генерального директора Белла скучала, раскладывая на компьютере пасьянс «Косынка». Ее шеф слегка задерживался и это обстоятельство дало ей возможность урвать от рабочего времени пяток минут расслабленного безделья. Пасьянс не сходился и от этого Беллочка несильно раздражалась. В то время как игра зашла в полный тупик, дверь в приемную скрипнула и секретарша, моментально свернув карточную игру, стала в бешеном темпе печатать что-то на клавиатуре. Но это был не шеф — в обитую для звукопоглощения дверь просунулся угреватый нос главного бухгалтера фирмы — Елены Петровны, за спиной называемой сотрудниками «Гебельс». Она за всеми следила, подглядывала, докладывала и лишала премии. За что ее и недолюбливали. Но Елене Петровне было на это абсолютно начхать.
— Печатаешь? — спросила она с нескрываемой нелюбовью глядя на глубокое декольте блузочки секретарши и ее коротенькую юбочку, едва прикрывающую бедра.
Гебельс не могла хорошо относится к Беллочке — секретарша была молода, привлекательна, не то что располневшая Елена Петровна, которой уже перевалило за пятьдесят пять. Девушка мило улыбнулась и ответила:
— Печатаю, а что?
Но сказать ей хотелось другое: «А не пошла бы ты отсюда старая ведьма!», но секретарша этого не сделала.
— А какой сегодня день? — спросила каверзным тоном Елена Петровна.
— Обычный, рабочий, — ответила Белла, — а что?
— Число, число какое? — повторила бухгалтерша.
«Вот привязалась, старая грымза», — подумала секретарша и взглянула на календарь.
В ее настенном календаре 10 сентября 2003 года было отмечено какой-то красной точкой, но с чем была связана эта точка, секретарша не помнила. И поэтому она, как ни в чем не бывало, ответила:
— Сегодня десятое сентября. А у вас что, календаря нет?
Услышав подобный ответ, Елена Петровна протиснулась в приемную всем своим телом и нависла над секретаршей.
— Милая моя, — произнесла она тоном инквизитора, — я три месяца назад перед вашим отпуском просила вас пометить этот день в календаре и никогда не забывать что случилось в этот день.
— А что случилось в этот день? — недоумевала секретарша.
Белла иногда забывала о том, что ей говорили вчера, а уж что было три месяца назад — она не могла бы вспомнить и под пытками средневековой инквизиции. Елену Петровну заколотило от бестолковости секретарши, похоже у нее начинался припадок ярости, но она взяла себя в руки.
— В этот день тридцать три года назад родился наш генеральный директор Антон Сергеевич, — напомнила сухим тоном бухгалтерша, — и если бы я этого не помнила, я не знаю что бы тогда было!
И тут секретарша все вспомнила! У Антона Сергеевича сегодня день рождения!!! Как же она могла забыть о такой дате?
— Вы, милая моя, крайне рассеянны, — попеняла Елена Петровна секретарше, — и хоть, если вы и забыли о такой дате, то потрудитесь собрать сотрудников в обеденное время в переговорном зале.
— А подарок? — растерянно спросила Белла.
— Антон Сергеевич не любит, когда его сотрудники делают ему подарки, — высокомерно ответила Елена Петровна, — мы просто поздравим его и все.
И гордая собственной значимостью бухгалтерша удалилась.
— Бе-бе-бе, — сказала ей вслед Белла и вдобавок высунула ей вслед свой длинный розовый язычок.
Не успела она всунуть своя язычок обратно как дверь отворилась и вошел начальственного вида молодой мужчина, одетый в серые брюки и белую рубашку. При появлении его Белла немедленно вскочила с места и выпалила:
— Здравствуйте, Антон Сергеевич!
— Здравствуй, Белла, — ответил генеральный директор, не глядя на красавицу секретаршу, рассматривая между делом утреннюю корреспонденцию, которую он держал в правой руке, — какие-нибудь важные звонки были?
— Никаких, — ответила Белла, томно глядя на шефа, ведь он был неженат и секретарша все ждала, когда же он обратит на нее внимание, — с утра только звонила ваша мама, но я так думаю, что хотела поздравить вас с днем рождения.
— Ты помнишь, что у меня сегодня день рождения? — оторвал удивленный взгляд от прессы Антон Сергеевич.
— А как же? — с лукавой улыбкой промолвила хитроумная Белла. — Я ведь из Египта вам привезла подарок, ждала вашего дня рождения, чтобы подарить.
С этими словами она достала из стола египетскую пирамиду из оргстекла, наполненную водой. Потрясешь ее и внутри поднимается песчаная буря. Белла купила таких пирамид в отпуске пять штук и они лежали у нее в столе, ожидая решения своей участи. Три уже ушли по знакомым, одна досталась генеральному директору на день рождения.
— Спасибо, Белла, — сказал Антон Сергеевич, покрутив игрушку в руках, — пусть она у тебя на столе стоит, ладно?
— Хорошо, — согласилась секретарша.
— Так что моя мама вам сказала, когда звонила? — спросил Антон Сергеевич.
— Ничего особенного, просто попросила вас ей в больницу перезвонить, — ответила Белла, — а еще Елена Петровна просила вас в обед, если вы не заняты, подойти в переговорный зал. Сотрудники хотят вас поздравить.
— Ладно, посмотрим как день сложится, — ответил Антон Сергеевич, но по лицу его Белла поняла, что генеральному не хочется идти на это мероприятие.
Он вошел в свой кабинет, дверь прикрыл неплотно и секретарша услышала, что Антон Сергеевич звонит матери. Не прошло и пяти минут как он вышел опять в приемную, повернулся к Белле и сказал ей:
— Возможно я не смогу поприсутствовать на вашем поздравлении, проведите его без меня, ладно? Поздравьте вместо меня Елену Петровну.
Белла заметила, что шеф расстроен.
— У вас что-то случилось? — спросила она.
— Матери стало хуже, — ответил Антон Сергеевич, — мне нужно побыть возле нее.
Белла знала, что мама генерального директора лежит в больнице то ли с раком, то ли еще с чем-то смертельным, поэтому она профессионально состроила сочувственное лицо и закивала головой, как бы говоря: «Конечно-конечно, ведь мама это самое дорогое у человека». Антон Сергеевич знал, что секретарше нет никакого дела до его мамы и его проблем, поэтому он вышел в коридор и пошел вниз по лестнице.
— Вы уходите, Антон Сергеевич? — с удивлением и даже с отчаянием спросила Елена Петровна.
Ее можно было понять — она самолично писала на ватмане большой транспарант: «С Днем рождения поздравляем, счастья-радости желаем!». Неоригинально, конечно, зато в самую суть, а вот генеральный директор куда-то собрался и наверняка на поздравление не придет.
— Да, Елена Петровна, — кивнул Антон Сергеевич, — извините, но у меня появились неотложные дела.
Он не стал рассказывать ей о больной матери, достаточно было и того, что он проговорился об этом секретарше Белле. Вообще Антон Сергеевич старался не посвящать сотрудников фирмы в свою личную жизнь.
— У меня к вам бумаги на подпись… — грустно пропела вслед генеральному Елена Петровна.
— Я появлюсь к вечеру, — пообещал Антон Сергеевич и скрылся в дверях, которые услужливо приоткрыл охранник.
По правде говоря, у него самого было запланировано на этот день много дел, несколько встреч и переговоров. Все теперь придется отменить. Антон Сергеевич никогда не справлял день рождения. Он не любил этот праздник, еще с той поры, когда в детском доме их — именинников поднимали из-за стола за обедом и потчевали дополнительной кружкой компота. А все вокруг хлопали в ладоши, но уже через пять минут забывали о том, что среди них сидит именинник и что ему сегодня стукнуло столько-то лет. Мама тоже постоянно забывала какого именно числа у него день рождения и всегда то ли приходила раньше, то ли опаздывала.
— Я появлюсь к вечеру, — пообещал Антон Сергеевич и скрылся в дверях, которые услужливо приоткрыл охранник.
По правде говоря, у него самого было запланировано на этот день много дел, несколько встреч и переговоров. Все теперь придется отменить. Антон Сергеевич никогда не справлял день рождения. Он не любил этот праздник, еще с той поры, когда в детском доме их — именинников поднимали из-за стола за обедом и потчевали дополнительной кружкой компота. А все вокруг хлопали в ладоши, но уже через пять минут забывали о том, что среди них сидит именинник и что ему сегодня стукнуло столько-то лет. Мама тоже постоянно забывала какого именно числа у него день рождения и всегда то ли приходила раньше, то ли опаздывала.
Антон Сергеевич сел в свой «Мерседес» на заднее сидение. Водитель завел мотор и безмолвно тронулся с места. Он не имел привычки спрашивать куда ехать, когда было нужно генеральный сам ему об этом говорил.
— К матери в больницу, — сказал Антон Сергеевич, когда они выехали на проспект.
Водитель дорогу знал, поэтому только молча кивнул и добавил скорости.
Мать Антона Сергеевича лежала в больнице в отдельной палате люкс с телевизором, холодильником, ванной и туалетом. При ней была приставлена своя медсестра, которая прибегала по первому же зову. Она, провожая Антона Сергеевича к матери, говорила ему шепотом:
— Она сегодня так плакала с утра. Я пыталась ее успокоить, но она меня прогнала. По моему ей что-то сказал доктор, вам нужно с ним поговорить.
— Хорошо, Ирочка, спасибо вам, — сказал Антон Сергеевич и незаметно для постороннего глаза сунул ей в кармашек халата пятьдесят долларов.
— Спасибо, — зарделась Ирочка, которая еще не привыкла пока получать эти маленькие бумажки в знак благодарности за работу.
Антон Сергеевич зашел в палату и увидел, что мама задремала. Он подсел к ней поближе и взял за руку. Женщина, лицо которой было испещрено морщинами, открыла глаза и посмотрела на сына.
— Я не думала, что ты приедешь, — сказала она, — ты же такой занятой…
— Ты у меня одна, — улыбнулся Антон Сергеевич, чтобы ее приободрить, — как я мог не приехать?
— У тебя сегодня день рождения, — тихо произнесла мать, — а я скоро умру…
— Погоди, мама, рано говорить о смерти, — сильнее сжал ее руку Антон, — мы тебя вылечим, я же дом на Кипре собираюсь покупать, большой дом на берегу моря, хочу тебя туда отвезти. Там воздух морской, чистый, на ноги встанешь за две недели…
— Не перебивай меня, — попросила старушка, тяжело вздохнув, — мне итак трудно говорить…
Антон Сергеевич согласно кивнул и замолчал.
— Я хочу попросить у тебя прощения… — сказала мать, — за все, что я сделала…
— Я тебя за все уже давно простил, мама, — сказал Антон, — не нужно себя мучить. Я же понимаю, что тогда ты поступить иначе не могла. Отца убили в зоне, а тебе в одиночку меня воспитывать на зарплату уборщицы было трудно. Ничего страшного, ты же видишь, я пробился в жизни, институт окончил, у меня своя фирма, фабрика, магазины. Я тебя понимаю и совсем не осуждаю тебя.
— Антон… — произнесла старушка, отвернувшись, голос ее дрогнул и она продолжила, — ведь я не твоя мать…
Антон Сергеевич ничего не ответил, только поглаживал морщинистую руку. Ну понятно, старушка плохо себя чувствует, бредит, говорит неизвестно что. Но она продолжила говорить торопливо, словно боялась не успеть рассказать все, что угнетало ее все эти годы.
— Когда ты только родился, Антон, я тогда работала уборщицей в роддоме для партийной элиты, — сказала она, — мыла там полы. У меня был свой сын, новорожденный, тоже Антон и тоже Сергеевич. Старше тебя на неделю. А ты в тот день родился у Сливянских. Вы рядом лежали в кроватках в палате такие похожие друг на друга. Мне главврач роддома Лев Соломонович разрешил тогда подержать моего родного сына Антона в роддоме какое-то время. А твой дедушка был партийным работником, работал в Кремле. Родители твои тоже были из богатой семьи, папа ездил на «Чайке», я видела. Мама красивая была и молодая, не то, что я. Мне в тот день Лев Соломонович сказал, что вот, мол, смотри, тетя Маша, дети у вас такие похожие, даже зовут их одинаково — Антоны Сергеевичи, а жизнь у них будет разная. У твоего, говорит, нищета, грязь и туберкулез, а у Сливянского спецшкола, хорошая работа и обеспеченная жизнь. Мне очень обидно стало тогда! Просто все перевернулось в душе! Черт меня тогда под руку толкнул и подменила я вас. Тебя утром забрала, а мой Антошка остался в роддоме. Очень я боялась, что подмену заметят, но все обошлось. Ведь ты в тот день только родился, мать твоя тебя еще как следует и рассмотреть не успела. Я подумала, что если я всю жизнь в грязи, в нищете ковырялась как могла, то пусть хоть сын мой вырастет в обеспеченной семье, образование получит…
— Ты что — это серьезно? — спросил Антон Сергеевич, нахмурив брови.
— Тридцать три года я эту тайну в себе хранила, — ответила мать, — больше не могу… все так и было как я тебе рассказала. Ты не мой сын. Мой остался в роддоме, стал Сливянским, а тебя я забрала…
Антон Сергеевич резко встал со стула и отошел к окну. Понятно было, что мать уже не бредит. Мать… Он назвал ее «мать». А кто она ему? Чужая женщина, которая в пять лет сдала его в детдом, прикрываясь тем, что ей, якобы, одной тяжело его растить. Конечно, он же ей не родной! А отца «своего» Серегу-уголовника и алкаша, Антон почти не помнил. Всплывали, конечно, в памяти моменты, когда какой-то пьяный мужик кричал плохими словами, бил мать и его, маленького длинным ремнем. Потом «отец» пропал куда-то, а уже в детдоме Антон узнал, что отца его на зоне зарезали за карточный проигрыш.
Антон Сергеевич стоял у окна и не знал что ответить матери на этот ее рассказ. Ему даже не хотелось поворачиваться. Хриплый голос матери моментально стал ему неприятен.
— Прости меня, Антон, прости, — еле слышно сказала старушка, — как подменила я тебя в роддоме, так и стал бог меня наказывать болезнями разными и в личной жизни больше ничего не сложилось. Я этот свой грех переживала, сказать никому не могла, оттого внутри вся сгнила от переживаний. Искала своего Антона, этих Сливянских искала и не нашла. Кто же мне адрес-то их даст? Ведь они же по тем временам высоко летали — не подступиться. А тебе боялась правду сказать. Думала ты меня совсем возненавидишь и не придешь больше никогда.
Антон Сергеевич стоял и молчал, глядя из окна в больничный двор. Вспоминал свою корявую жизнь. После полуголодного детдомовского детства он сразу же пошел в армию, попал в пограничники на далекую заставу. Время было и физически окрепнуть, и в институт подготовиться. Писем матери не писал, потому что она его не шибко вниманием баловала, пока он в детдоме рос. Теперь понятно почему он ей никогда не нужен был — оттого, что не родной. Но тогда Антон всего этого не знал, и думал, вот выучусь, мать, докажу тебе, что я человек и что меня любить тоже можно.
Потом пришел из армии, учился, мать свою не искал, к ней не ездил, хотя всегда о ней помнил. Думал, приедет он к ней, а она скажет, чего, мол, приперся, ты и раньше-то мне не нужен был, а теперь и подавно. А тем временем у Антона дела шли в гору. Сначала ларек и спирт «Рояль» — не успевали подносить ящики — очередь стояла. Потом первый свой магазин открыл, потом второй, с бандитами цапался — ничего выжил, отстали от него они, а дела все разворачивались и разворачивались.
Чутье было какое-то у Антона подсознательное куда деньги вложить, как не прогадать — он даже поражался сам себе — как это у сына уборщицы и алкаша такая хватка взялась? И вот оно в чем дело — оказывается гены у него от дедушки партийного работника, да от родителей, которые на «Чайке» ездили. Антон Сергеевич быстро взял себя в руки, подавил в себе свой гнев. Жизнь его неожиданно дала такой хитроумный крендель, которого он никогда не ожидал.
— Ну а теперь-то что случилось, мама? — спросил Антон, поворачиваясь. — Почему теперь решила мне все рассказать?
— Так помираю я… — ответила мать.
— С чего ты взяла, что ты помираешь?
— Чувствую, — ответила мать, — и хочу, чтобы ты меня простил перед смертью.
— Я тебя простил, — сказал он, хотя, конечно, простить такое нелегко было.
Антон Сергеевич присел на стул и подумал как бы могла сложиться его жизнь, если бы не подменила его тогда «тетя Маша» в роддоме. Он попал бы он в обеспеченную семью, кушал бы шоколад и сгущенку без меры — продукты, о которых в детдоме можно было только мечтать, были бы у него и папа, и мама, а в школе климатозная училка не называла бы его тупым выродком и дегенератом, только потому что он детдомовский и заступиться за него некому.
А в армии? Всем пацанам приходили посылки с печеньем и конфетами, письма приходили от родителей, от родни, а Антону никогда ничего не было. Первые полгода только писала девчонка детдомовская Вера, с которой встречались еще до службы и которая обещала ждать. Да и та не дождалась его — замуж выскочила. Даже с днем рождения поздравить Антона некому было. Вот потому и не любил он своего дня рождения.