Спустя неделю нас посетил хирург – консультант из штаба группы армий. Он сразу же понял, насколько неудобными были занимаемые нами позиции, и дал разрешение перевести в Джухари-Каралес всю часть.
Однако чувство облегчения оттого, что мы перебрались из опасной зоны в более спокойное место, в очередной раз оказалось кратковременным, поскольку общая ситуация была угрожающей. С большим трудом русским опять удалось захватить восточную часть Крыма – Керченский полуостров. Русский десант высадился в гавани Феодосии (Южный берег Крыма). Как выяснилось, рыбаки из Феодосии, которые получили письменное разрешение от местного армейского командования ловить рыбу в бухте, показали им проходы через минные поля. После захвата города русские повыбрасывали раненых из местного госпиталя на улицу, а затем облили их водой. Я всегда слушал подобные истории с большим недоверием. Было известно, что у «других» был особый отдел, в котором специально придумывали подобные ужасные истории. Но в данном случае русским удалось сделать то, чего мне ранее не приходилось слышать даже в самых страшных историях. Остались свидетели, которым чудом удалось выжить.
Войска пытались воспрепятствовать проникновению на занятую нами территорию подвижных групп противника, именно тогда многие впервые услышали зловещее слово «партизан». В конечном итоге русские высадились и в гавани Евпатории, расположенной на западном побережье Крыма. Когда поздно вечером новости об этом дошли до штаба группы армий, ее командующий созвал совещание. У нас в наличии больше не было свободных резервов. Осада Севастополя висела на волоске. Обсудили все варианты. Никто толком не знал, что делать. В ходе совещания генерал-полковник обратился к самому младшему из штабных офицеров, майору, только что переведенному сюда из Генерального штаба:
– Фабрициус, ты последний из нас, кто закончил Академию Генерального штаба. Что ты думаешь о сложившейся ситуации?
Майор ответил:
– В Академии Генерального штаба такие ситуации никогда не рассматривались.
Командующий окинул взором всех штабных офицеров.
– Господа, – сказал генерал-полковник, – если ни у кого не возникло никаких идей, то самым разумным в такой ситуации представляется отправиться спать.
Ну что ж, во всяком случае, у него были крепкие нервы.
Тем временем маленький разведывательный отряд получил приказ атаковать русских в Евпатории. Во главе со своим командиром горстка людей обрушилась на русских с такой яростью, что среди войск противника возникла паника и они прекратили высадку. Русские суда отошли от берега. Те части, которые уже успели высадиться, сдались в плен. Командир немецкого отряда был убит очередью из русского пулемета.
24 декабря была произведена перегруппировка наших сил. Части, которые были заняты под Севастополем, на некоторое время были переброшены в восточную часть полуострова, чтобы отразить там наступление русских. Мы смогли удержать Крым в своих руках на протяжении этой зимы.
Утром рождественского дня полковник Рейнхарт – вымокший до нитки и перепачканный грязью – прибыл в нашу деревню вместе со всем своим штабом, и мы пригласили его на завтрак. Мы ели прямо на операционном столе. Другого стола у нас просто не было.
В течение этих месяцев многие из нас впервые познакомились с неприятным чувством, возникавшим в нижней части живота, впоследствии оно стало нам весьма привычным в различных «котлах» и на плацдармах. Ранее у нас постоянно находились поводы для хорошего настроения – по утрам, после того как мы хорошо отдохнули ночью, когда пригревало солнышко, или в полдень, после выпитой чашечки кофе, – а теперь мы внезапно задумались о неизвестном будущем, замаячившем на горизонте. Армия пыталась избавиться от чувства отчаяния, нанося во все стороны мощные удары; и она добивалась успеха в очередной раз.
В то время нас волновала одна весьма актуальная проблема, которая не описана ни в одной медицинской книге и не нашла отражения в инструкциях. Все одеяла, все наши больничные одеяла постепенно исчезли.
Я до сих пор могу во всех подробностях описать комнату в Джухари-Каралес, в которой лежали раненые. Вероятно, раньше здесь находился спортивный зал. Справа лежали раненые, которые проходили курс лечения; слева располагались свободные места для вновь прибывающих. Все лежали на коврах, расстеленных на полу. Несмотря на всю добросовестность наших исключительно опытных капралов, по-настоящему прогреть эту комнату нам удалось только один раз – когда мы зажгли свечи на рождественской елке. Горячий чай подавали всем желающим без задержек, и каждый раненый получил по два и даже три одеяла.
Однако вскоре одеяла превратились в большой дефицит. Мы часто отправляли раненых на машинах скорой помощи прямо на аэродром, расположенный в Сарабузе. Было опасно эвакуировать их по железной дороге через Херсон, так как несколько поездов ранее подверглись нападениям. В конечном итоге командование военно-воздушных сил согласилось предоставлять нам для эвакуации раненых транспортные самолеты, которые пустыми возвращались на Большую землю. Надо сказать, что в ходе войны именно военно-воздушные силы проявляли наибольшую готовность помочь раненым. Большинство самолетов летело до Бухареста, где находились прекрасные госпитали. Вероятно, раненому казалось почти чудом, когда он всего через несколько часов вместо холодного спортивного зала вдруг оказывался в теплой постели под присмотром заботливых медсестер.
Подобный способ эвакуации не был официально разрешен. Транспортные самолеты не были специально приспособлены для санитарных нужд. Мы вынуждены были обеспечивать раненых дополнительным количеством одеял; и, поскольку этот метод транспортировки был неофициальным, мы не получали их обратно. В конечном итоге мы вообще остались без одеял.
Мы слали нашему начальству один тревожный сигнал за другим, но постоянно получали стандартный ответ: «Подразделения должны обходиться тем количеством материальных ресурсов, которые им положены».
Однажды два капрала, Шурц и Вотруба, пришли к нам с предложением, что они полетят в Бухарест, чтобы пополнить наши запасы одеял. Шурц был опытным, много повидавшим человеком, в течение многих лет он служил в качестве шеф-повара на трансатлантических лайнерах. Вотруба был продавцом вакуумных пылесосов. Эта блестящая идея позволяла им хотя бы на некоторое время отвлечься от монотонных будней позиционной войны. Было ясно с самого начала, что это была их собственная идея и они были как раз теми людьми, которые могут успешно справиться с поставленной задачей.
Мы смогли сами изготовить целую коллекцию разного рода пропусков, а кроме того, дали им с собой несколько сот пачек сигарет. С их помощью было легче всего расположить к себе людей и заставить их помогать. Затем среди раненых мы выбрали одного пожилого старшего сержанта и посвятили его в суть дела. Он согласился сыграть роль человека, якобы получившего опасное для жизни ранение, которого должны были сопровождать два санитара. На самом деле у него было только легкое ранение в бедро. Вся тройка вылетела в Бухарест.
Через неделю два наших путешественника прибыли обратно в Джухари-Каралес. Они выпили большое количество коктейлей в барах Бухареста. Между делом они нашли своих подружек, с которыми познакомились еще в 1940 году, когда дивизия тренировалась в Румынии. Но они доставили два самолета, доверху забитые одеялами. Первым делом они отправились к начальнику госпиталя военно-воздушных сил. Он отнесся с пониманием к их просьбе и выделил необходимое количество одеял. Затем они дали взятку сигаретами водителю грузовика. Он доставил одеяла на аэродром. Затем они направились к начальнику аэродрома и попросили его предоставить им самолет. Нет ничего удивительного в том, что тот их просто прогнал. Но они проявили настойчивость и подошли к нему во второй раз. На этот раз он попросил их предъявить документы. Они могли быть арестованы в любой момент за самовольную отлучку. Начальник аэродрома отнесся к изготовленным нами документам без особого доверия.
– Но, – сказал Вотруба, – мы поведали ему красивую историю. А затем мы попытались его разжалобить: раненые лежат прямо на снегу… и тому подобное. Я даже смог выдавить из себя одну или две слезы.
В конце концов начальник аэродрома рассмеялся и выделил в их распоряжение два самолета.
Эта история получила широкую известность. К нам часто стали наносить визиты вежливости командиры соседних медицинских подразделений. Естественно, мы изображали полное непонимание. Но поскольку госпиталь не нуждался в таком количестве одеял, излишки были переданы соседям.
В конечном итоге Ромбах и я сочинили красивую историю, согласно которой любые два плута под благовидным предлогом могут отправиться в Бухарест, чтобы попить там коктейлей.
Эта история получила широкую известность. К нам часто стали наносить визиты вежливости командиры соседних медицинских подразделений. Естественно, мы изображали полное непонимание. Но поскольку госпиталь не нуждался в таком количестве одеял, излишки были переданы соседям.
В конечном итоге Ромбах и я сочинили красивую историю, согласно которой любые два плута под благовидным предлогом могут отправиться в Бухарест, чтобы попить там коктейлей.
Глава 12 Пошел!
Весна пришла рано. Ценой громадного напряжения сил войска смогли справиться с зимними трудностями. Солдаты, сражавшиеся на передовой, находились на пределе своих физических возможностей, но они выстояли и доказали свою способность достойно отвечать на подобные вызовы. На своем операционном столе мы слышали невероятное число проклятий, но никогда не слышали жалоб.
Моральное состояние войск было довольно необычным. Войска были избалованы годами побед. Нынешнее поражение можно было списать за счет ошибок Верховного командования – это было совершенно ясно любому солдату. Это сделало людей гораздо более проницательными. Выражаясь их простым языком, это звучало примерно так: «Ладно, они допустили ошибку, а мы их вытащили из грязи». Это отражало реальные чувства людей по отношению к своим правителям, на которых у них не было иной возможности пожаловаться.
Подобное отношение со стороны солдат было неправильно понято властью. Диктатор, который стоял во главе государства, знал столько же о прусской дисциплине, сколько и конголезский знахарь о науке. Он не понимал, что приказы, отданные в момент кризиса или катастрофы, которые делают возможным невозможное, исполняются просто потому, что это приказы; они были непродуманными и спонтанными. Он впал в заблуждение, уверив самого себя, что он просто должен отдавать приказы – и все, что бы он ни пожелал, исполнится. Солдат дал ему реальный шанс. Потом это исключительное достижение в исключительных обстоятельствах было воспринято как норма. Но невозможное, разумеется, так и остается невозможным. А подобные приказы – это всего лишь порождения больного воображения.
С некоторым патетическим апломбом Диктатор принял на себя обязанности Верховного главнокомандующего. Поначалу это казалось разумным и удачным решением. Оно производило впечатление того, что он берет ответственность за поражение лично на себя. Но он упустил из виду то обстоятельство, что солдат по сути своей является трезвым реалистом. Этим поступком он вызвал в войсках недоверие к людям, которые были ответственны за принятие важнейших решений, определявших ход войны.
В то же время началось усиленное выдвижение молодых штабных офицеров, которые громогласно объявляли себя приверженцами Партии, вне зависимости от того, было ли это их искренним убеждением или лишь расчетом. Эти решительные и амбициозные люди поняли, что они отходят от давно устоявшихся армейских традиций, но они быстро смогли успокоить свою совесть. Если кто-либо становился приверженцем этой совершенно антигуманной системы, у него полностью менялось мировоззрение: массовые убийства советских граждан оправдывались политической целесообразностью, а месть становилась правом. Это смещение моральных ориентиров с медицинской точки зрения может быть определено как симптом психоза. Небольшое число из этих офицеров, отобранных не за свои способности, а только за свои политические убеждения, вскоре примерили на себе обшитую золотом тунику полководцев. На заключительных этапах войны именно генералы этого типа своими параноидальными претензиями на успех и власть в немалой степени способствовали созданию обстановки истерии на самом высшем уровне.
Была еще одна вещь, которую они упустили из виду. Это может показаться достаточно странным, но мы никогда особо не задумывались о том, какой гнев может вызвать у русских наше вторжение в их страну. Все русские, с которыми нам приходилось иметь дело, казались достаточно милыми людьми. Население явно не выражало никакой враждебности. Большинство же из военнопленных выражали желание сражаться против Советов. Но по мере продолжения войны советские руководители смогли успешно эксплуатировать идею патриотизма, а их самые действенные аргументы строились на критике поведения противника. Для каждого русского любой немец был представителем враждебной ему системы. В конечном итоге немцы ведь сражались именно за нее! Несомненно, это одна из причин того, почему русские совершали так много зверств.
Все это, в свою очередь, использовалось в пропагандистских целях. Маленький человечек, стоявший во главе министерства пропаганды, полагал, что если убедить немецкого солдата в том, что в случае сдачи в плен его непременно убьют, то он будет сражаться до последнего вздоха. Однако это было не совсем правдой. Случалось всякое: много пленных и на самом деле было убито. Но солдат из всей пропагандистской шумихи делал другой вывод. Он сражался до последней возможности. Фактически это означало, что он сражался до тех пор, пока у него оставался шанс отойти. Он мог сам принимать решение. Решение часто определялось постоянным чувством тревоги. Солдат может проявлять чудеса храбрости, но у него нет желания совершать самоубийство. Таким образом, налицо была явная ошибка в расчетах Верховного командования.
По своей сути, все вроде бы было логично. Система держалась только на насилии. И она могла поддерживать свое существование только насилием. Нельзя утверждать, что можно было избежать всех ошибок, допущенных в ходе войны. Но можно с уверенностью утверждать, что все они были порождением этой системы.
Прошло определенное количество времени, пока стали заметны результаты этих ошибок. Поначалу все шло хорошо. Феодосию удалось отбить. Русские снова были изгнаны с Керченского полуострова. Только глубоко под землей, в заброшенных каменоломнях, которые протянулись на многие километры под Керчью, сохранились очаги их сопротивления. Там они держались в течение 2 лет, до весны 1944 года, когда Крым был окончательно нами потерян. Стойкость этих людей заслуживает всяческого восхищения, хотя в то время русские, вероятно, впали в отчаяние при виде возродившейся мощи немецких войск. Они опять обратились в бегство. Когда началось наступление на Кавказ, присущее Востоку чувство фатализма опять возобладало, в плен начали сдаваться целые полки. Не было сомнений в том, что в основном только советские политические комиссары, политруки, поддерживают в войсках волю к сопротивлению. Это понял и Диктатор. Он решил ввести институт политических руководителей и в германской армии. Но, сделав это, он уничтожил прусскую дисциплину, с помощью которой ему удалось одержать все предшествующие победы. И он позабыл, вероятно, также и о том, что за один год войны он не сможет создать тот тип человека, который русским удалось создать за 20 лет, прошедших после революции.
Во время атаки на русские позиции под Владиславовкой, с которой началось новое наступление на Керченский полуостров, мы открыли полевой хирургический госпиталь в маленькой деревушке под названием Петровка. Из-за плохой погоды атака несколько раз откладывалась. Хотя уже наступила весна, время от времени шли сильные ливни, и мы все теперь стали крупными специалистами по распутице – мы не хотели увязнуть из-за нее в грязи во второй раз.
Танковая дивизия, только что прибывшая с Западного фронта, приняла участие в разведке боем, проводившейся на ограниченном участке. Танкисты были хорошо экипированы – у них даже было зимнее обмундирование, и они смотрели с некоторым презрением на наших пообносившихся пехотинцев. Они с азартом приступили к выполнению поставленных перед ними задач, но вскоре застряли в грязи, с которой им ранее не приходилось иметь дело. В грязи утонуло множество танков, и их пришлось вытаскивать с помощью тягачей, после чего их отправили в тыл для капитального ремонта, и только после этого они смогли вновь принять участие в боевых действиях. Пехотинцы звали танкистов «ребятами, надушенными одеколоном» и характеризовали их следующими словами: «Приехали прямо из дома и растворились в прозрачном воздухе». Был издан приказ, запрещавший этот каламбур. Понятно, что таким образом даже те, кто ранее его не слышал, теперь узнали о нем.
В Петровке мы проводили операции сменами по 44 часа, начиная с 4 часов утра и заканчивая в 11 часов утра через день. Выдерживать такое напряжение можно только при определенных условиях – хорошая еда, решимость и большие порции кофе. Если в таком состоянии сделать хотя бы один глоток водки, то любой свалится с ног, как если бы он принял изрядную долю алкоголя. Во время французской кампании один из хирургов из нашего полевого госпиталя был ранен в ногу ниже колена, затем у него наступил паралич некоторых мускулов, его нога так сильно раздулась, что пришлось разрезать сапог. При таком чрезмерном напряжении силы постепенно иссякают, как и во время марафонского забега, кажется, что после 36 часов работы наступает полное физическое истощение, но затем открывается второе дыхание.