Иолия уже отбыла свой срок в парикмахерской и что-то пробурчала о вежливости королей — точности. Хотя я, по ее мнению, не король, но пригласил Иолию в самый лучший и дорогой ресторан города. Там она приложила максимум усилий, чтобы вызвать во мне ревность. Ее очень злило, что я в этом отношении, опять-таки по ее мнению, не на королевской высоте абсолютно лишен такого яркого чувства. Тут она ошибалась. Я ревновал ее даже к взглядам и так сильно, что стрелка моего «ревмометра» уже зашкалила, и Иолины отчаянные потуги не могли продвинуть стрелку ни на йоту дальше.
После такого вечера в ресторане и подобной ему ночи в коттедже, я вернулся в отель совершенно измочаленный. Тук и Родроб, предупрежденные мной, бодрствовали за ящиком бутылок с дешевой адской жидкостью, годной разве что для ведения химической войны. Эти двое нашли общий язык, состоявший из постукиваний и мычания, и, как я понял, болтали они без умолку.
— Родроб, возьми у меня в номере ящик с провизией, неси его во флайер, а ты Тук, — я постучал по пластинке. — выбирайся на крышу через окно.
Интересно было бы посмотреть с улицы, как Тук проделывает это. Эдакий пятнадцатиметровый червяк бесшумно полз по стене, словно нанизывая на коричневое тело бледно-голубые этажи отеля. Хорошо, что время — пять часов утра, а то бы на улице собралась толпа зевак. Во флайере oн занял весь трюм, для Родроба не осталось места, пришлось дружкам разлучиться. Родроб сидел рядом со мной в кабине, восхищенно наблюдал, как я за четыре секунды вывел флайер на высоту десять тысяч метров. Он ожидал от меня еще каких-нибудь воздушных финтов, но я ввел в бортовой компьютер координаты точки приземления и переключился на автопилот. Родроб сразу же заснул, а я еще минут десять смотрел на восходящее солнце. Оно осветило клубящиеся под нами облака, сделав их розовыми, и казалось, что по красному столу размазали комковатую манную кашу. Каша медленно разжижалась, разжижалась, становилась все ближе и вдруг залепила мне глаза…
Проснулся я от прерывистого аварийного сигнала и не сразу понял, где нахожусь и что происходит. Флайер, завалившись на левое крыло, падал, вклинился уже в облака и собирался закрутиться в штопор. Я переключился на ручное управление. Флайер перекувырнулся через левое крыло, потом через правое, точно хотел намотать на свое серебристое туловище вату облаков, чтобы смягчить удар при падении. Вот он выпал из них. Под нами были горы. И Ни одной мало-мальски удобной площадки не только для посадки, но и для падения. Невероятными усилиями и лишь благодаря хорошей летной практике (летаю с детства) мне удалось выровнять машину. Теперь мы планировали над острыми и тупыми горными вершинами. Я, как загипнотизированный, смотрел на них и пытался угадать, какая будет наша.
Рядом послышалась возня — Родроб вылазил из кресла. Я и забыл, что он в кабине.
— Не покидай кресло, может придется катапультироваться, — предупредил я. — Остановился двигатель, нет подачи топлива.
— А Тук?
Я промолчал в ответ.
— Угу, — промычал Родроб и исчез в глубине флайера.
Прощаться пошел, подумал я. Напрасно: как раз Тук и останется невредимым. Я постучал в переборку, отделяющую кабину от трюма, приказывая Туку покинуть флайер.
Через минуту флайер накренился на правое крыло, выровнялся и, казалось, вздохнул с облегчением. Чуть позади машины планировала коричневая линза Тук пытался не отстать.
Прямо по курсу, во впадине между двумя карами, появилась небольшая долина, перерезанная посередине речушкой. Там я и хотел катапультироваться.
— Родроб!
Тишина. Интересно, не вывалился ли этот волосатый придурок вместе с Туком? Я попробовал повернуть влево или вправо, чтобы, описывая круги, спуститься в долину. Ничего не получилось. Значит, надо прыгать или врежемся вон в ту гору скорее всего, прямо в складку, похожую на плохо обработанный кремниевый нож.
Вдруг флайер вздрогнул и рванулся вверх — заработал двигатель. Я сразу переключил его на задний ход. Через какое-то время флайер замер на месте. Теперь — вниз. Машина медленно опускалась прямо на речушку. Ничего, перед землей толкну флайер немного вперед. И тут двигатель опять заглох, и я начал молить бога. чтобы речушка оказалась мелкой. Флайер все быстрее и быстрее падал на землю. Я еще раз позвал Родроба. Можно было бы и одному катапультироваться, но неудобно как-то оставлять в беде человека, который пытается спасти вас обоих. Что ж — не врезались носом, так шлепнемся брюхом — пока трудно сказать, что хуже.
Двигатель опять запустился, и падение замедлилось. Мы плавно опускались на речушку. Вскоре стали видны большие валуны, обмываемые потоками чистой воды. Я уже хотел переключиться на передний ход, чтобы пропланировать немного и опуститься не на воду, как двигатель опять заглох. Всё — теперь нам точно предстоит купание.
Не искупались. Выручил Тук. Он толкнул флайер в хвост, и мы более-менее удачно шлепнулись на зеленую травку между речушкой и склоном.
В кабину, вытирая руки о штаны, ввалился Родроб.
— Ты запустил двигатель?
— Угу.
— Разбираешься в них?
— Работал в мастерской но ремонту.
— А почему раньше не говорил? — возмущенно задал я дурацкий вопрос.
На что получил осмысленный ответ:
— Ты не спрашивал.
Пережевав полученный урок, я проверил системы флайера. Были неисправны топливная система и аварийный передатчик. Не работал и радиотелефон. Значит помощи ждать неоткуда.
Я выпрыгнул из флайера, завалился в густую траву. Когда лежишь на спине и смотришь в высокое небо, хорошо думается. А думать было о чем. Столько неисправностей — не случайное совпадение. Но зачем им убивать меня до выполнения задания? Нет, что-то тут не то. Значит, кто-то хотел, чтобы я разбил флайер, но остался жив. Судя по времени, авария должна была произойти над заливом. Никто ведь не знал, что я полечу в другую сторону. Ай да молодец я! Флайер стоит четыреста тысяч, ему бы дали утонуть, меня спасли, и хочешь-не хочешь — пришлось бы выкладывать наличные. Ай да Менрайт!
— Родроб!
— У-у. — Он стоял возле моей головы и жевал сэндвич.
— Сами отремонтируем флайер?
— Угу.
Ремонт занял двое суток. За это время Тук успел общипать всю траву в долине и порядком обмелить речушку. Он превратился в огромную тушу, передвигающуюся ползком. Хорошо, что в конце долины было глубокое ущелье. Когда мы взлетели, Тук темнокоричневым наростом метрового диаметра висел на переборке грузового трюма, а на месте ущелья появился невысокий холмик, над которым гудел большущий рой крылатых насекомых, такой плотный, что казалось, будто грозовая туча зацепилась за землю.
5
Механик прокатной фирмы, флегматичный мужчина с плоским и гладким, словно отутюженным, лицом, осматривал флайер с подозрительной дотошностью, не упустил ни одной вмятины на корпусе, ни одной сорванной гайки в механизмах. Его дотошность обошлась мне в двадцать семь тысяч экю — таков счет за ремонт.
— Ноги моей больше не будет в вашей фирме! И всем знакомым отсоветую! пригрозил я, оплачивая счет.
— Это право клиента, — нравоучительным тоном изрек механик.
Хотел я было высказать кое-что об их фирме и правах клиента, но решил, что попадать в полицию мне сейчас ни к чему. Чтобы успокоиться, к Тонгейсу отправился пешком. Когда идешь по самодвижущемуся тротуару, кажется, что живешь чуточку быстрее попутчиков, и это подзаправляет самоуверенностью, становишься на полголовы выше собственной мании величия, и настраивает на хорошее настроение.
В мастерскую Тонгейса я зашел веселым и довольным жизнью. Самоучка нехотя оторвался от ящика, напичканного радиодеталями, и сутулая спина Тонгейса стала похожа на вопросительный знак в конце фразы, написанной на лице: «Какого черта?» Поняв «какого», выбрался из-за стола и торопливо зашагал в дальний конец мастерской, к заветной двери.
Яхта стояла на транспортной тележке, готовая к перевозке на космодром. Тонгейс рассказал и показал, что сделал. На вопросы отвечал с недовольной миной, будто выдергивал и дарил мне на память по здоровому зубу.
Когда зубов набралось на ожерелье, я оставил его в покое:
— Все ясно. Хорошо поработали.
— Сегодня вечером корабль будет на космодроме. Вот жетон. — Он вручил мне пусковой жетон. Владельцем яхты значился Тонгейс.
На обратном пути владелец мастерской остановился перед кормовым отсеком корабля.
— Да, я тут одну штуковину поставил, — ткнул он пальцем в похожую на блюдце линзу из кристаллов. — В общем, отражает лазерные лучи.
Патрульные корабли, чтобы задержать нарушителя, поражают его в кормовой отсек, где расположен двигатель. Тонгейс, оказывается, изобрел надежный щит.
— А если выстрелят два одновременно?
Патрульные корабли, чтобы задержать нарушителя, поражают его в кормовой отсек, где расположен двигатель. Тонгейс, оказывается, изобрел надежный щит.
— А если выстрелят два одновременно?
— Линз четыре, каждая охраняет дугу в сто двадцать градусов.
— Отражение направленное?
— Да. В любую сторону, кроме обратного направления и «мертвой зоны» корпуса корабля.
Значит не напрасно я пришел не через пять дней, а через неделю. Представляю, что бы он натворил, задержись я в горах еще на несколько дней.
От Тонгейса я пошел в другую мастерскую, расположенную в квартале для бедняков. Она была маленькой, малопригодной для работы и без заветной дверцы в дальнем углу. Хозяин был таким же озлобленным изобретателем-самоучкой, как и Тонгейс, но покровителя не имел, поэтому делал любую работу, какая подворачивалась, и не задавал лишних вопросов. Я показал ему пусковой жетон яхты.
— Нужен второй. На имя Френка Нокхида.
Он повертел жетон в руке, презрительно хмыкнул.
— Сто экю. Зайдите через час.
Я пришел через полтора, просидев их в баре неподалеку среди молчаливых людей с озабоченными лицами и беззаботным ветром в карманах. Кое-кто из них прощупал меня взглядом на предмет облегчения от кредитной карточки, но мой звероватый облик отбивал охоту проделать подобную операцию. Зато хозяин мастерской с удовольствием сделал меня беднее на сто экю и вручил два жетона. Работа была отличная, не подкопаешься. Поэтому я достал из кармана дискету, вставил в его убогий рабочий компьютер старого образца. На экране высветились электронные схемы.
— Мне нужно еще и вот это.
Изобретатель рассматривал схему, причмокивая губами от удовольствия. Казалось, он обсасывает каждую деталь.
— Чье изобретение?
— Мое.
Оно было действительно моим — плод двухлетних стараний во время последней отсидки.
Хозяин мастерской посмотрел на меня подобревшим и немного завистливым взглядом. Потом опять уставился на схему и, радостно вскрикнув, ткнул пальцем в один из блоков.
— А это можно сделать проще! Тут убрать и соединить напрямую с этим блоком, — и, в подтверждение своих слов, сыпанул горстью формул. В теории я был слабоват, поэтому сказал: — Делай, как хочешь, но выходные данные должны быть не ниже запланированных. Прибор мне нужен через две недели.
— Не успею. Потребуются дорогие материалы и обработка схемы на мощном компьютере, а у меня… — он развел руками, показывая, что у него есть, точнее, что ничего нет.
— Я дам аванс.
— Но потребуется… — он запнулся, — …не меньше пяти тысяч.
Бедолага: пять тысяч для него — сумма, за которой начинается катастрофическое богатство.
— За работу я возьму всего тысячу, — добавил, как бы извиняясь, он.
Такая работа стоит не менее трех. Видимо, делает скидку как сопричастному к делу изобретательства. Я отыскал в ворохе деталей его кредитную карточку, заброшенную туда после получения ста экю, и перевел на нее двадцать пять тысяч. Сунув карточку под нос владельцу, произнес:
— Купишь хороший компьютер и лучшие материалы. Работать только в мастерской, о приборе никто не должен знать. Уложишься в срок — остаток денег и компьютер твои.
Он посмотрел на меня сомневающимся взглядом: сумасшедший или нет?
— Я по рекомендацию Дика Верини.
Дик Верини иногда бесплатно защищает интересных ему типов, пару раз помог и этому выпутаться из сомнительных историй, грозящих, как пособнику, несколькими годами. Имя рекомендателя успокоило хозяина мастерской, заставило поверить в свалившуюся на него удачу в образе новенького мощного компьютера и баснословной, по его мнению, суммы денег.
— Через две недели прибор будет готов, — как клятву в суде произнес он.
— Я могу опоздать немножко — годика на два-три. В любом случае договор остается в силе и о приборе никто не должен знать.
Хозяин мастерской догадывался с кем имеет дело, поэтому не удивился и ни о чем не спросил.
— Прибор будет ждать, — пообещал он.
Я ему поверил. Только в одном случае он не выполнит обещание — если умрет, чего ему не желаю. Хотя, если все станут такими честными, рискую остаться безработным. К сожалению, это мне не грозит: человечество никогда не научится прогрессировать только в лучшую сторону.
6
С этой грустной мыслью я отправился на свидание с Иолией. Вылет назначен мной на утро, корабль заправлен, оснащен и проверен. Тук и Родроб сидят в отеле, связанные строгим приказом не есть и не пить и указанием номерному их не обслуживать. Вроде бы все готово, все обдумано, но никак не верится в предстоящую операцию. Поверю тогда, когда корабль оторвется от стартовой площадки. Впрочем, тогда появится другое — легкое зудение и подрагивание каких-то неведомых мне жилок в мозге, в том его отделе, который заведует клеткой со страхом. Возможно, это не жилки, а прутья той клетки: зверь хочет на волю, зверь жаждет поединка. Скоро он получит и то, и другое…
Грот был глубоким, высоким и сухим. Светло-коричневые стены его, отшлифованные океанскими волнами, напоминали засохшее тесто. Звуки вязли в них, и человеческие голоса становились гуще и сливались с рокотом прибоя. Я лежал у входа, наблюдал за берегом. Когда-то здесь была бухточка. Со временем океан отступил, подарив суше маленький пляж, огороженный обрывистым берегом, склоны которого были изъедены большими и маленькими пещерами. Песок на пляже был белесым, точно выгорел на солнце. Метрах в пяти от воды темнела полоса сухих водорослей, выброшенных последним штормом. А когда океан разгуливался от души, добирался он и до нашего грота: в глубине грота было небольшое соленое озерцо, оттуда тянуло затхлой водой. Примерно посередине между мной и озерцом расположились Родроб и Тук. Первый спал, положив голову на живот искусственной наяды, а что делал второй — это знал только он. Но что бы ни делал, а сторож он отличный. Уже несколько раз давал мне знать о появлении животных около грота. Приходили они из глубины острова, бродили вдоль берега и снова исчезали в лесу. Где-то там, в девяти километрах от грота, спрятан корабль. Мы удачно проскочили мимо спутников охраны, воспользовавшись метеоритным дождем, удачно приземлились и вовремя замаскировались. Место посадки я выбрал до отлета, когда смотрел фильм о Морее. Приземлились мы на единственный безлюдный из больших островов, в северо-восточной части его, у подножия потухшего вулкана, похожего на старух, прокуренную трубку. Склоны вулкана уже обросли травой, кустарником и невысокими деревьями, особенно густая зелень была в складках, образованных застывшей лавой. В одну из складок я и посадил корабль. Деревья и маскировочный экран надежно спрятали его от человеческих глаз, а от богатой металлами лавы шея такой фон, что незачем было бояться электронных наблюдателей. В чем мы и убедились, когда через полчаса над островом пролетел флайер экоохраны. Правда, оттуда далековато до грота, но для этого я и привез с собой Родроба.
— Родроб!
— Ну? — Косматая голова лениво оторвалась от наядиного живота.
— Подежурь, я отдохну.
— Угу…
Сейчас он примется за еду и будет уничтожать тюбик за тюбиком, благо их еще с полмешка. Остальные полтора сожрал, почти без моей помощи, за восемь дней нашего пребывания в гроте. Пусть ест, ему предстоит тяжелая работенка.
Разбудил меня Тук. Родроб лежал у входа, мерно работал челюстями. Равнодушный взгляд его буравил песок на пляже. Я было решил, что опять какой-нибудь лесной хищник вышел на берег полюбоваться океаном, и закрыл глаза, но Тук во второй раз требовательно двинул меня шипом в бок.
На берегу, поблескивая на солнце влажными боками и спинами, резвились две наяды, самка и самец… Она лежала на животе и медленно вертела головой, наблюдая за самцом, а он описывая вокруг нее круги и время от времени тыкался мордой в ее тело, заставляя перевернуться на спину. Парочка была метрах в пятидесяти от нас, ветер дул с океана, и в грот залетал горьковатый запах мускуса. Я посмотрел на Родроба. У него даже волосы на бороде пригладились — настолько благотворно действовал этот запах. Я прижал к приглаженной бороде респиратор.
— Готовь наяду!
Самка уступила самцу. Перевернувшись на спину, она подставила солнцу выпачканные в песке живот и большие молочные железы. Самец взобрался на нее и подогнул к земле двойной, как у ласточки, хвост.
— Внимание!
Родроб, полусогнутый, стоял позади меня с искусственной наядой в руках. Держал ее хвостом кверху, и грива наяды подметала светло-коричневую пыль.
Я одел на спину переносной «зонтик» — прибор, создающий электронные помехи в радиусе пятнадцать метров, приготовил пистолет с нервно-паралитическими пулями.