– Сэр, я Джеб, из «Стар».
– Значит, «властелин колец», да? Вы знаете, во сколько человеко-часов обошлась нам проверка сообщений о неизвестных с кольцами? Это просто отвратительно!
– Сэр, это была реальная улика, о которой было сообщено надлежащим образом, – возразил я.
– Сэр, должен предупредить вас о том, что я послал письмо вашему мистеру О’Коннору с жалобой на ваше превратное представление наших трудов.
– Сэр, две новые жертвы, зверски убитые за одну ночь, уничтожена наиболее важная улика, а все ваши усилия, похоже, ни к чему не привели. Общественность…
– О Боже, сэр, мы в Скотланд-Ярде выполняем свой долг, а несвоевременные комментарии и нелепые улики, уводящие в сторону, которые выдает пресса, только усугубляют ситуацию. Смею вас заверить: Скотланд-Ярд одержит победу, порядок будет восстановлен, и все снова станет так, как должно быть. Мы непременно схватим этого мерзавца, и он будет повешен в Ньюгейтской тюрьме. Но и вы должны делать свое дело, ибо мы на одной стороне, из чего следует, что вы не должны выставлять нас дураками. Всего хорошего, господа!
Одна из привилегий, дарованных полководцу, заключается в том, что ему не обязательно оставаться на месте, чтобы воочию увидеть последствия своих решений; вот и сэр Чарльз развернулся и отошел от нас, и его тотчас же обступила свита суетящихся и кудахчущих адъютантов, проводивших его к экипажу, в котором он умчался навстречу приближающемуся рассвету.
Бедняга констебль Лонг остался держать перед нами ответ в полном одиночестве, поскольку остальные «бобби» и следователи стояли в стороне, возможно радуясь тому, что большой начальник не заставил их выстраиваться в шеренгу, как он хотел, в нелепой попытке насадить военную дисциплину у тех, кто зарабатывал слишком мало, не имел надлежащей подготовки и был вынужден иметь дело с превосходящим противником.
– Итак, Лонг, выкладывайте. Это вы сделали открытие; рассказывайте, как все было.
Мы столпились вокруг Лонга, словно намереваясь его сожрать, но обнаружили красный нос и налитые кровью глаза человека, который вот уже добрый десяток лет отмачивал изрядную долю своего мозга в джине и от которого пахло соответствующим образом.
– Я несу дежурство, и времени почти три ночи… – начал бедолага, после чего поведал нам печальную историю о том, как шел с фонарем по Гоулстон, заглядывая во все щели и закутки, и тут луч света выхватил яркое алое пятно на скомканной тряпке, лежащей в дверях, которое могло быть только одним. Подобрав тряпку, Лонг обнюхал ее и убедился в том, что красное – действительно кровь, а подтеки неприятного оттенка оставлены, судя по всему, фекалиями. По словам констебля, он решил, что эта улика может иметь отношение к изнасилованию, поскольку до него еще не дошли страшные известия о Митр-сквер и Датфилдс-ярде. Затем Лонг заметил написанные на стене слова. Он отправился прямиком в участок на Коммершл-стрит и предъявил найденную улику, а более проницательный сержант сложил картинку, вот почему сейчас, около пяти часов утра, в бледных предрассветных сумерках перед «Образцовым жилым домом Уэнтворта» собралась такая толпа.
– Что было написано на стене? – резким тоном спросил Каванах, словно перед ним стоял не этот несчастный болван, а сам сэр Чарльз, который приказал стереть надпись, однако посчитал ее настолько важной, что поспешил лично прибыть на место.
– Надпись гласила, – неуверенно произнес Лонг, – «Евреи те кого не обвинят так как».
– Евреи?
– Да, сэр, так оно и было. И вот что странно: даже такой парень, как я, знает, что слово «евреи» пишется Е-В-Р-Е-И, но этот тип точно спятил, он написал его неправильно, он написал «Й-Е-В-Р-Е-И», вот как.
Все застрочили в своих блокнотах, записывая этот необъяснимый факт.
– Вы в этом уверены?
– Как в том, что сейчас стою перед вами.
Мы покачали головами. И действительно, тема евреев звучала в этом деле слишком громко, и «Стар», газета, в которой я работал, не проявила должной осмотрительности и подхватила досужие предположения. Для многих евреи оставались чужеродным элементом, и их спешили обвинить во всех смертных грехах. И все эти люди будут очень довольны, если евреи или еврей действительно окажутся в чем-то виновны, и странная, туманная надпись на стене, похоже, указывала именно на это – если вообще на что-то указывала.
– Установлено ли достоверно то, что обнаруженная вами окровавленная тряпка действительно является частью фартука убитой?
– Сэр, об этом вам лучше справиться в морге, да, сэр, – ответил Лонг.
Тут другой полицейский – возможно, констебль Халс из полиции Сити, показавшийся через мгновение, – подхватил:
– Тут я могу вам помочь. Я только что из морга, поскольку комиссар Смит вывел всех нас на улицы, и действительно, обрывок по форме, фактуре и размерам в точности соответствует разорванному фартуку на останках бедной женщины на площади.
Итак, это все ставило на свои места. Убийца пришел сюда. Но он ли написал на стене эти слова? Определенно, все указывало на то, ибо послание действительно было обращено к главному социальному аспекту дела, и убийца, по-видимому, хотел передать какую-то мысль.
Но… какую?
Прежде чем разойтись, мы постояли немного вместе, все мы, «старики», которые занимались этим делом с самого начала, и даже грошовые писаки, с которыми в кои-то веки общались как с равными; мы стояли в бледных сумерках пробуждающегося Уайтчепела и пытались понять, что к чему. Сейчас я уже не могу вспомнить, кто что говорил, но я помню суть споров, и теперь мне кажется, что это имеет непосредственное отношение к делу и, больше того, связано с тем, что вскрылось в ближайшие дни и недели, однако и сейчас, по прошествии двадцати четырех лет, вызывает жаркие дебаты.
Должен заметить, что некоторые считали, что бедняга Лонг ошибся. Выяснилось, что вышеупомянутый констебль Халс из полиции Сити прибыл на место до того, как надпись была стерта, и записал в своем блокноте несколько отличающийся вариант. Таким образом, однозначность отсутствовала; вот почему этот вопрос до сих пор не дает покоя.
По словам Халса, на стене было написано: «Еувреи не те кого обвинят так как», в отличие от варианта Лонга: «Еувреи те кого не обвинят так как».
Эта проклятая частица «не»! Ветры интерпретации гоняют ее из стороны в сторону, подобно непривязанному воздушному шарику.
– Двойное отрицание, – заметил Каванах, выпускник университета. – Технически, грамматически, по всем правилам два отрицания отменяют одно другое, поэтому истинный смысл, независимо от местонахождения «не», заключается в том, что евреи действительно виновны. Смысл надписи таков: «Евреи – те, кого обвинят так как».
– Из этого еще не следует их вина, – возразил кто-то еще. – Фраза нейтральная; в ней просто утверждается, что евреев обвинят, как всем нам хорошо известно и как мы уже видели собственными глазами. Евреи – главный жупел нашей эпохи, и их действительно обвинят.
– Значит, этот тип просто критикует наше общество, подобно доктору Арнольду[35]?
Сравнение убийцы с поэтом и критиком вызвало смех, однако затем разговор плавно перешел на другие темы. Так продолжалось около часа; ребята подбрасывали все новые мысли. Этот гнусный тип действительно сумасшедший или только притворяется? У него есть какая-то программа или он действует наобум? Он человек умный, даже гений – или же невежественный жестокий дикарь прямиком из густых лесов на Востоке, охваченный первобытной жаждой крови ради каких-то замысловатых религиозных целей? В конце концов, возможно, он чем-то похож на Джекила и Хайда Роберта Льюиса Стивенсона, двух разных личностей в одном теле? Быть может, как и в повести шотландца, один даже не знает о существовании другого. Все это было весьма любопытно – но в конечном счете, полагаю, совершенно бесполезно, – и все же одно замечание задержалось у меня в памяти, окрасив мое отношение к грядущим событиям.
– Что ж, – сказал кто-то, – одно можно точно сказать: эту загадку может разгадать только Шерлок Холмс.
Смех, но только не с моей стороны. А это ведь и вправду была чертовски замечательная мысль. В прошлом году я прочитал «Этюд в багровых тонах» мистера Конан Дойла в журнале, в котором он печатался, хотя, насколько я понимал, с тех пор он уже вышел отдельным изданием. Шерлок Холмс являлся именно тем, кто был нам нужен: невозмутимый, бесстрастный интеллект, обладающий даром дедукции, способный разобраться в запутанном наборе улик и сделать соответствующие выводы, после чего проложить через болото тех или иных сомнений прямую дорогу, которая неизбежно приведет к одному-единственному преступнику. Больше того, это нужно было сделать стильно, с сухим остроумием, сухой наблюдательностью и, невзирая на некое академическое высокомерие, с истинным пониманием того, как на самом деле устроен наш мир.
Но где найти такого человека? Где наш Шерлок Холмс? Я был готов стать его Ватсоном.
Глава 19 Дневник
4 октября 1888 года
Мне дали имя.
Это должно было произойти. Если я демон, олицетворение зла, рано или поздно кто-нибудь непременно прикрепит мне прозвище – во-первых, чтобы упростить рассуждения по поводу моей харизмы, и затем чтобы в определенном смысле унизить меня, запихнув все мои тонкости, импровизации, героические поступки, обусловленные одной только силой воли, храбрость и проницательность в одну банальную упаковку, в которой все эти атрибуты первоначально хранятся с большими почестями, однако со временем разлагаются, и в конце концов имя – и я сам – становятся чем-то обыденным.
Дорогой начальник
Я вот все слышу что полиция меня схватила но пока что на меня никак не могут выйти. Я смеялся когда они строят из себя таких умных и говорят что на правильном пути. От той хохмы о Кожаном Фартуке со мной случился приступ. Я примусь за шлюх но я и впредь не премину их потрошить до тех пор пока меня не сцапают. Последняя работа была просто шикарная. Я не дал той леди даже пискнуть. Как меня теперь смогут схватить. Я обожаю свое дело и хочу начать сначала. Вскоре вы услышите обо мне и моих веселых проделках. С прошлого раза я оставил немного той самой красной жидкости в бутылке из-под имбирного пива чтобы ей писать но она стала густой как клей и ею нельзя пользоваться. Надеюсь сойдут и красные чернила ха-ха. В следующий раз я отрежу леди уши и ради хохмы пошлю их полиции не так ли. Приберегите это письмо пока я не совершу следующее дело а потом выкладывайте его. Мой нож такой хороший и острый что я хочу заняться делом немедля как только у меня будет возможность. Желаю удачи.
Ваш покорный слуга
Джек-Потрошитель
С вашего разрешения остаюсь под псевдонимом
P. S. Не хотел отправлять это письмо пока не сведу всю красные чернила со своих рук чтоб их. Пока никак не получается. Сейчас все говорят что я врач ха-ха.
И все же мне это весьма понравилось. Тот, кто это отчеканил, не без определенного низкопробного таланта. Джек-Потрошитель. Я, Джек. Я, Потрошитель. Жестоко и в то же время кратко; две общности объединяются неожиданным способом, глагол «потрошить» используется также в совершенно неожиданном значении, поскольку немногое из того, что я сделал, связано с потрошением. Но Джек-Резчик не пошло бы, поскольку этот термин, в данном случае абсолютно точный по смыслу, гораздо чаще используется при описании работ по дереву. Значит, пусть будет Джек-Потрошитель.
Подозреваю, веру в подлинность письма обеспечило дело с ухом. Какой бы забияка-журналист ни отчеканил термин «Джек-Потрошитель», он не мог наперед знать о том, что я в припадке безумия, охватившем меня на Митр-сквер, наброшусь на растерзанные останки миссис Эддоус и действительно отделю одно ухо от того места, где оно крепилось к голове. У меня в памяти не сохранилось то, как я это делал; этот временно́й отрезок абсолютно нечеткий, хотя, перечитывая свою последнюю запись, я вижу, что сохранил достаточно воспоминаний, чтобы записать их тотчас же после соития, хотя они быстро исчезли под волной сна, захлестнувшей меня.
Однако это случайное совпадение мгновенно придало посланию Джека-Потрошителя, со всей его зловещей глупостью относительно использования крови в качестве чернил, определенную известность. Для того чтобы прочно и надолго запечатать что-либо в общественном сознании, необходима какая-нибудь живая, красочная подробность, и мой благодетель, кем бы он ни был, обеспечил это. Ему следовало бы писать рекламные объявления!
Тем временем «двойной удар», как окрестили его в газетах, похоже, воспринимается как свидетельство крайне злобного высшего гения. Как мне хотелось бы, чтобы это было так! Если б я был таким гением, мне не пришлось бы так отчаянно импровизировать, так зависеть от везения. Но, похоже, никому и в голову не пришло, что второй удар был нанесен исключительно потому, что первый оказался таким неудовлетворительным, точно так же, как никто не догадывается, почему в моем послании слово «евреи» написано как «еувреи» и почему предложение лишено смысла, грамматического или какого-либо иного. Судя по всему, никто не обладает даром сложить все это в единый рисунок и определить, куда в конечном счете движется вся история. Это меня бесконечно радует.
На самом деле я в настоящий момент счастлив так, как не был никогда в жизни. Те, кто нанес мне такой сокрушительный удар, отнял у меня все, что я сотворил и любил, они в скором времени встретятся с ножом – в том или ином виде. Тем, кто критиковал меня, кто презирал мою работу, кто находил меня мелким и непомерно честолюбивым, – я громогласно докажу им, что они ошибались. «Ха-ха», как написал Джек, и кем бы он ни был, этот анонимный писака, он точно передал ту радость, которую я испытываю, ставя в тупик окружающий мир. Сэр Чарльз, ребята из прессы, все те толпы, которые помимо воли судачат и мечтают о Джеке, все они за много миль от правды, и единственная беда заключается в том, что, если я одержу победу – а я ее непременно одержу, – ни у кого не хватит мозгов, чтобы сложить всё вместе.
Мне осталось еще совсем немного. Я должен этим заняться.
***24 октября 1888 года
Дорогая мамочка!
Ну, знаю, ты уже все слышала. Он расправился еще с двумя, и одной досталось очень здорово. Сейчас у него даже есть имя, в газетах его называют «Джек-Потрошитель» в связи с каким-то письмом, которое он якобы написал, хотя, если хочешь знать мое мнение, все это полная чушь, поскольку тип, способный сделать то, что сделали с последней, не станет писать о том, что он спятил. По-моему, он – орангутанг в человеческом обличье, обезумевшая обезьяна с ножом, быть может, русский, поляк или китаец, но никак не англичанин, это я точно говорю.
Так у нас думают все девочки. Ни один англичанин неспособен на такие ужасы, поэтому мы по-прежнему чувствуем себя в безопасности в обществе наших, и именно так обстоят дела в последние дни.
И мы не одиноки. Должно быть, ты вообразила, будто город останется в стороне и будет с удовольствием смотреть на то, как эта мерзкая тварь режет несчастных; но сейчас чуть ли не все встали за нас! Это что-то! Представь себе, всего несколько дней назад, перед двойным ударом, два констебля заметили одного преступника и погнались за ним. Люди вообразили, что это Джек собственной персоной, и включились в охоту, и вскоре толпа схватила этого типа и едва не вздернула его. Ну, он, конечно, не ангел, но он и не Джек. Это был какой-то тип по прозвищу Прощелыга, обыкновенный мелкий жулик. Фараоны едва успели спасти его от пляски в петле. Но люди даже отправились в полицейский участок, чтобы повесить этого Прощелыгу на ближайшем фонарном столбе, уверенные в том, что это Джек, однако «фараоны» его отстояли.
Понимаю, мамочка, как все это пугает вас с папой. Но вы не бойтесь. Понимаете, я не такая, как остальные девочки. Они все работают на улице, и ремесло требует, чтобы они заходили в темные переулки. Все то, что сделал Джек, он сделал в переулках, во дворах и в прочих темных закутках. Что до меня, тут все иначе. Я в безопасности и уюте, словно клоп на ковре, в своей собственной комнатенке. Мы с моим другом сейчас как бы разошлись, но я каждый день вижусь с ним и знаю, что он скоро вернется. Во-первых, рядом Джо, а он никому не даст меня в обиду. О, и, помимо всего прочего, есть еще сторожевая собака. Ну, ха-ха-ха, вот я снова шучу. Это не собака, а кошка. У Элизабет, дамы сверху, есть котенок по кличке Бездельник, но Бездельник – не простой кот. Он чувствует, когда кто-то не тот, кто должен быть, и можешь не сомневаться, Бездельник поднимет страшный шум, если здесь появится кто-нибудь чужой.
Поэтому я знаю, что мне нечего бояться. У меня есть своя комната, надежно запирающаяся на автоматический пружинный замок, поэтому даже если я забудусь из-за своей жажды, дверь захлопнется за мной, а потом, наверху есть Бездельник, и он следит за всеми теми, кто что-то вынюхивает, и еще есть мой приятель Джо, который хочет, чтобы я оставила свое ремесло, и каждый день приходит поговорить об этом, и поверь мне, если кто-нибудь что-то попробует, когда Джо здесь, тот отделает его так, что не позавидуешь. А еще есть констебль Джонни Апрайт и констебль Уолтер Дью, которые гнались за Прощелыгой и схватили его, и, помимо всего прочего, есть инспектор Эбберлайн, такой умный человек, каких отродясь не было, и есть еще самый главный начальник сэр Чарльз, герой войны, и все эти важные и могущественные люди защитят меня от Джека-Потрошителя.
Так что, мамочка, ни о чем не беспокойся. Со мной все будет в порядке. Быть может, я расстанусь с жаждой, быть может, я выйду замуж за Джо, быть может, мы уедем из Лондона, если Джо найдет где-нибудь хорошую работу, прочь от всей этой грязи, и, быть может, мы даже захватим с собой кота Бездельника.