53##+305))6*;4826)4#)4#);806*;48
+8 ||60))85;;]8*;:#*8+83(88)5*+46
(;88*96*?;8)*#(;485);5*+2:*#(;4956
*2(5*-4)8 ||8*;4069285);)6+8)4##;1(#9;48081;8:8#1;48+85;4)485+528806*81(#
9;48;(88;4(#?34;48)4#;161;:188;#?;
— Что ж, — сказал я, возвращая пергамент, — меня бы это не подвинуло ни на шаг. За все сокровища Голконды[7] я не возьмусь решать подобную головоломку.
— И тем не менее, — сказал Легран, — она не столь трудна, как это может показаться на первый взгляд. Знаки, конечно, — шифр; иными словами, в них заключено определенное содержание. Кидд, сколько я знаю о нем, не сумел бы составить сложной криптограммы. И я сразу решил, что передо мной простейший шифр, но притом такой, который незатейливой фантазии моряка должен казаться совершенно непостижимым.
— И что же, вы сумели найти решение?
— С легкостью! В моей практике встречались шифры в тысячу раз сложнее этого. Я занялся подобными головоломками благодаря особым обстоятельствам моей жизни и природным склонностям ума и пришел к выводу, что едва ли разум человека может загадать такую загадку, которую разум другого человека, направленный должным образом, не смог бы разгадать. Скажу вам прямо, если текст зашифрован без ошибок и документ в приличной сохранности — мне больше ничего не надо: дальнейшие трудности для меня не существуют.
Прежде всего, как всегда, возникает вопрос о языке криптограммы. Принцип решения (в особенности это относится к шифрам простейшего типа) в огромной мере зависит от особенностей языка. Выяснить этот вопрос можно единственным путем… испытать один язык за другим в поисках совпадений и закономерностей, пока не нападешь на верное решение. С моим пергаментом такой трудности не было: подпись давала разгадку. Игра словами Kid и Kidd говорила в пользу английского языка. В ином случае я начал бы поиски с французского или испанского. Пират южных морей скорее всего избрал бы для тайной записи один из этих двух языков. Но я уже знал: криптограмма написана по-английски.
Как видите, текст криптограммы идет в сплошную строку. Если бы слова были написаны раздельно, задача намного упростилась бы. Я начал бы сличать и исследовать более короткие слова; и как только напал бы на слово, состоящее из одной буквы (например, местоимение я или союз и), я счел бы шифр разгаданным. Но просветов между словами не было, и я принялся подсчитывать одинаковые знаки, чтобы узнать, какие из них чаще, а какие реже встречаются в криптограмме. Закончив подсчет, я составил такую таблицу:
Самая употребительная буква в английской письменной речи — это е. Далее идут в убывающем порядке а, о, i, d, h, n, r, s, t, u, y, c, f, g, l, m, w, b, k, p, q, x, z. Буква e встречается, однако, настолько часто, что трудно найти фразу, в которой она не занимала бы господствующего положения.
Итак, уже с самого начала у нас в руках путеводная нить. Составленная таблица весьма полезна, хотя в данном случае она понадобится нам лишь на первой стадии работы.
Поскольку знак 8 встречается в криптограмме чаще других, примем его за букву е английского алфавита. Для проверки нашей гипотезы взглянем, встречается ли этот знак дважды подряд, потому что в английском языке буква е очень часто удваивается, например в таких словах, как meet, fleet, speed, seed, seen, been, agree и т. д. Хотя текст криптограммы невелик, знак 8 стоит в нем дважды подряд не менее чем пять раз.
Итак, будем считать, что 8 — это е. Самое частое слово в английском языке — определенный артикль the. Посмотрим, не повторяется ли у нас сочетание из трех знаков, расположенных в одинаковой последовательности и оканчивающихся притом знаком 8. Если мы найдем такое сочетание, оно будет означать, по всей вероятности, определенный артикль the. Приглядевшись, находим не менее семи раз сочетание из трех знаков; 4 8. Итак, мы имеем право предположить, что знак; означает букву t и знак 4 — букву h; попутно подтверждается, что 8 — это е. Мы сделали важный шаг вперед.
То, что мы расшифровали целое слово, намного облегчает дальнейшую работу, так как позволяет искать границы новых слов. Для примера возьмем предпоследнее из сочетаний; 4 8. Идущий за 8 знак; будет, очевидно, начальной буквой следующего слова. Выписываем, начав с него, шесть знаков подряд. Только один из них нам не знаком. Обозначим известные знаки буквами и оставим для неизвестного свободное место:
t eeth
Ни одно слово в английском языке, начинающееся на t и состоящее из шести букв, не имеет окончания th; в этом нетрудно убедиться, подставляя на свободное место по очереди все буквы алфавита. Потому отбрасываем две последние буквы как посторонние и получаем:
t ее
Для заполнения свободного места можно опять обратиться к алфавиту. Единственным правильным прочтением будет:
tree (дерево).
Итак, мы узнали еще одну букву — r, обозначенную знаком (, и можем прочитать теперь два слова подряд:
the tree.
Немного дальше находим уже знакомое сочетание; 4 8. Примем его за границу и выпишем отрывок, начинающийся с двух расшифрованных нами слов. Получаем следующее:
the tree; 4 (#? 3 4 the
Заменим уже расшифрованные знаки буквами:
the tree thr #? 3h the
Теперь подставим на место неизвестных знаков точки:
the tree thr…h the
He может быть сомнения, что перед нами слово through (через). Это открытие дает нам еще три буквы о, u и g, обозначенные в криптограмме знаками #? и 3.
Внимательно вглядываясь в криптограмму, находим неподалеку от ее начала сочетание знакомых нам знаков:
8 3(88
которое читается так: egree. Это, конечно, слово degree (градус) без первой буквы. Так мы узнали, что буква d обозначена в криптограмме знаком +.
Вслед за словом degree, пропустив четыре знака, встречаем такое сочетание:
; 4 6 (; 8 8 *
Заменим, как и раньше, известные нам знаки буквами и неизвестные точками:
th. rtee.
Нет сомнения, что перед нами слово thirteen (тринадцать). К уже выясненным буквам прибавились еще i и n, обозначенные в криптограмме знаками 6 и *.
Криптограмма начинается со следующего сочетания:
53 # +
Подставляя по-прежнему буквы и точки, получаем:
good (хороший).
Недостающей буквой будет а, и первые два слова криптограммы будут читаться так:
A good
Чтобы не запутаться, расположим наши знаки по алфавиту. Вот так:
Здесь ключ к десяти важнейшим буквам. Я думаю, нет нужды рассказывать вам, как я расшифровал остальные. Я познакомил вас со структурой шифра и, надеюсь, убедил, что он легко поддается разгадке. Повторяю, впрочем, что наша криптограмма принадлежит к простейшим. Теперь осталось дать вам полный расшифрованный текст записи на пергаменте. Вот он:
A good glass in the bishop's hostel in the devil's seat twenty one degrees and thirteen minutes northeast and by north main branch seventh limb east side shoot from the left eye of the death's-head a bee line from the tree througt the shot fifty feet out.
(Хорошее стекло в трактире епископа на чертовом стуле двадцать один градус и тринадцать минут север-северо-восток главный сук седьмая ветвь восточная сторона стреляй из левого глаза мертвой головы прямая от дерева через выстрел на пятьдесят футов.)
— Что ж, — сказал я, — загадка осталась загадкой. Как перевести на человеческий язык эту тарабарщину: «трактир епископа», «мертвая голова», «чертов стул»?
— Согласен, — сказал Легран, — текст темноват, особенно при беглом чтении. Первое, что надо было сделать, — это расчленить запись по смыслу.
— То есть расставить знаки препинания?
— Да, в этом роде.
— Но как же вы добились этого?
— Я видел, что автор намеренно записал свой текст в сплошную строку, чтобы затруднить разгадку криптограммы. Человек не слишком тонкого ума, задавшись такой целью, непременно хватит через край. Там, где в тексте по смыслу нужен просвет, он будет ставить буквы еще теснее. Взгляните на пергамент, и вы сразу увидите пять таких мест. Основываясь на этом, я разбил текст на предложения следующим образом:
«Хорошее стекло в трактире епископа на чертовом стуле — двадцать один градус и тринадцать минут — север-северо-восток — главный сук седьмая ветвь восточная сторона — стреляй из левого глаза мертвой головы — прямая от дерева через выстрел на пятьдесят футов».
— Текст разбит на предложения, — сказал я, — но смысла от того не прибавилось.
— И мне так казалось, — сказал Легран. — Первое время я расспрашивал всех, кто попадался мне на глаза, нет ли по соседству с Сзлливановым островом какого-либо строения, или дома, известного под названием «трактир епископа». Ничего не узнав, я уже решил было расширить сферу моих поисков и повести их более систематично, как вдруг однажды утром мне пришло в голову, что, быть может, слова «трактир епископа» — bishop's hostel — нужно связывать со старинным родом Бессопов — Bessop, — владевшим в давние времена усадьбой в четырех милях к северу от острова. Я отправился на плантацию и обратился к неграм, старожилам этих мест. После долгих расспросов самая дряхлая старушка сказала, что она знает место, которое называется «трактир епископа», и думает, что сможет найти его, но что это вовсе не трактир и даже не таверна, а высокая скала.
Я обещал хорошо заплатить ей за труды, и после некоторых колебаний она согласилась отправиться туда со мной. Мы добрались до места без особых приключений. Я отпустил ее и стал осматриваться. «Трактир» оказался нагромождением скал и утесов. Одна скала, стоявшая особняком, выделялась высотой и странностью очертаний, напоминая искусственное сооружение. Я взобрался на ее вершину и остановился в недоумении, не зная, что предпринять дальше.
Пока я раздумывал над этим, взор мой упал на узкий выступ в скале, на восточном склоне ее, примерно в ярде от вершины, где я стоял. Выступ торчал наружу дюймов на восемнадцать и имел в ширину около фута. За ним в скале была ниша, и он походил на кресло с полой спинкой, какие стояли в домах наших прадедов.
Я сразу понял, что это и есть «чертов стул» и что я проник в тайну криптограммы.
«Хорошее стекло» могло означать только подзорную трубу — моряки часто пользуются словом «стекло» в этом смысле. Нужно было смотреть отсюда в подзорную трубу, причем с заранее определенной позиции, не допускающей отклонений. «Двадцать один градус и тринадцать минут» и «север-северо-восток» указывали, конечно, направление трубы. Сильно взволнованный своим открытием, я поспешил домой, взял подзорную трубу и вернулся на вершину скалы.
Опустившись на выступ, я убедился, что сидеть на нем можно было только в одном определенном положении. Моя догадка, таким образом, подтвердилась. Я взялся за трубу. Направление по горизонтали было указано в словах «север-северо-восток»; значит, указание «двадцать один градус и тринадцать минут» относилось к высоте над видимым горизонтом. Ориентируясь по карманному компасу, я поднял трубу приблизительно под углом в двадцать один градус и стал осторожно наводить ее сперва кверху, потом книзу, пока взор мой не задержался на круглом отверстии или просвете в листве громадного дерева, поднявшего свою крону над окружающим лесом. В центре просвета я приметил белое пятнышко, но не мог сперва понять, что это такое. Отрегулировав трубу, я взглянул еще раз и ясно увидел человеческий череп.
Открытие окрылило меня, и я счел загадку решенной. Было очевидно, что слова «главный сук седьмая ветвь восточная сторона» относились к положению черепа на дереве, а приказ «стреляй из левого глаза мертвой головы» тоже допускал лишь одно толкование и указывал местонахождение клада. Опустив пулю в левую глазницу черепа, надо было затем провести «прямую» — иными словами, прямую линию от ближайшей точки ствола через «выстрел» (место падения пули) на пятьдесят футов вперед. Там находилось место, где, по всей вероятности, было зарыто сокровище.
— Все это выглядит убедительно, — сказал я, — и при некоторой фантастичности все же просто и по-своему логично. Что вы сделали, когда покинули «трактир епископа»?
— Хорошенько приметив дерево, я направился домой. В ту же минуту, как я встал с «чертова стула», круглый просвет исчез: сколько я ни напрягал взор, я его больше не видел. В этом и состояло остроумие замысла, что просвет в листве дерева (как я убедился, повторив опыт несколько раз) открывался наблюдателю с одной-единственной точки — с узкого выступа на скале.
В экспедиции к «трактиру епископа» меня сопровождал Юпитер, который, конечно, заметил, что последнее время я веду себя как-то странно, и не отставал от меня ни на шаг. Но на следующий день я поднялся чуть свет, ускользнул от его надзора и ушел в горы разыскивать дерево. Я разыскал его с большим трудом. Когда я вернулся вечером домой, Юпитер, как вы знаете, хотел поколотить меня.
О дальнейших приключениях можно не рассказывать. Они вам известны.
— Надо полагать, — сказал я, — что первый раз вы ошиблись местом из-за оплошности Юпитера, опустившего жука в правую глазницу черепа вместо левой?
— Конечно! Отклонение в «выстреле», то есть в положении колышка под деревом, не превышало двух с половиной дюймов, и, если бы сокровище было зарыто под деревом, ошибка не имела бы значения. Но ведь линия от дерева через «выстрел» лишь указывала направление, по которому следовало идти. По мере того как я удалялся от дерева, отклонение возрастало, и, когда я отошел на пятьдесят футов, клад остался в стороне. Не будь я так глубоко уверен, что здесь на самом деле зарыто сокровище, наши труды пропали бы даром.
— Не пиратский ли флаг внушил Кидду эту странную причуду, этот череп, в пустую глазницу которого надо опустить пулю? Вернуть сокровище через посредство зловещей эмблемы пиратов — в этом чувствуется некий поэтический замысел.
— Быть может, и так, хотя я думаю, практические соображения значили здесь не меньше, чем поэтическая фантазия. Увидеть с «чертова стула» небольшой предмет на дереве можно только в том случае, если он будет белым. А что тут сравнится с черепом? Череп не темнеет от дождей и бурь — напротив, становится все белее…
— Ну, ваши высокоторжественные речи и это верчение жука на шнурке!.. Что за странное чудачество! Я был уверен, что вы сошли с ума. И почему вам вздумалось опускать жука в глазницу черепа вместо пули?
— Что ж, не скрою: ваши намеки, что я не в своем уме, рассердили меня, и я решил отплатить вам маленькой мистификацией в моем вкусе. Сперва я вертел жука, а потом решил спустить его с дерева. Кстати, эта мысль воспользоваться им вместо пули пришла мне на ум, когда вы сказали, что поражены тяжестью жука.
— Теперь все ясно. Ответьте только на один вопрос. Откуда взялись скелеты, которые мы нашли в яме?
— Об этом я знаю не больше вас. Тут возможна, по-видимому, лишь одна догадка, но она предполагает дьявольскую жестокость. Понятно, что Кидд — если сокровище зарыл Кидд, в чем я лично не сомневаюсь, — не мог обойтись без помощников. Когда работа была сделана и подручные его стали засыпать яму, он рассудил, наверно, что не нуждается в лишних свидетелях. Два-три удара ломом, я думаю, решили дело. А быть может, потребовался целый десяток — кто скажет?
Убийство на улице Морг
Так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу. Мы судим о них только по результатам. Известно, что для человека, исключительно одаренного в этом смысле, дар анализа служит источником живейших наслаждений. Как атлет радуется своей силе и ловкости и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так аналитик горд своим умением распутать любую головоломку. Всякое, хотя бы и самое нехитрое, занятие, высекающее искры из его таланта, ему приятно. Он обожает загадки, ребусы, криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая заурядному сознанию представляется чуть ли не сверхъестественной. Его выводы, рожденные существом и душой метода, и в самом деле кажутся чудесами интуиции.
Эта способность рассуждения, возможно, выигрывает от занятий математикой, особенно тем высшим ее разделом, который неправомерно и только в силу обратного характера своих действий именуется анализом, так сказать анализом par excellence[9]. Между тем рассчитывать, вычислять — само по себе еще не значит анализировать. Шахматист, например, рассчитывает, но отнюдь не анализирует. А отсюда следует, что представление о шахматах как об игре, исключительно полезной для ума, основано на чистейшем недоразумении. И так как перед вами, читатель, не трактат, а только несколько случайных соображений, которые должны послужить предисловием к моему не совсем обычному рассказу, то я пользуюсь случаем заявить, что непритязательная игра в шашки требует куда более высокого умения размышлять и задает уму больше сложных и полезных задач, чем мнимая изощренность шахмат. В шахматах, где фигуры неравноценны и где им присвоены самые разнообразные и причудливые ходы, сложность (как это нередко бывает) ошибочно принимается за глубину. Между тем здесь все решает внимание. Стоит ему ослабеть, и вы совершаете оплошность, которая приводит к просчету или поражению. А поскольку шахматные ходы не только многообразны, но и многозначны, то шансы на оплошность соответственно растут, и в девяти случаях из десяти выигрывает не более способный, а более сосредоточенный игрок. Другое дело шашки, где допускается только один ход, лишь с незначительными вариантами; здесь шансов на недосмотр куда меньше, внимание не играет особой роли, и успех зависит главным образом от проницательности игрока. Представим себе для ясности партию в шашки, где остались только четыре дамки и, значит, ни о каком недосмотре не может быть и речи. Очевидно, здесь (при равных силах игроков) победа зависит от удачного хода, от неожиданного и остроумного решения. За отсутствием других возможностей аналитик старается проникнуть в мысли противника, он ставит себя на его место и нередко с одного взгляда замечает ту единственную (и порой до очевидности простую) комбинацию, которая может вовлечь его в просчет или толкнуть на ошибку.