В ноябре Клещино озеро не в самой красивой поре, листья уже облетели, птицы косяками потянулись вон, но княгине не до того. Она родила сына, крестили Георгием, и кто крестил, сам преподобный Сергий! Радость всем: великому князю Дмитрию Ивановичу, одного сына Господь прибрал, зато другого дал! Княгине радость – здоровенький мальчонка родился, вон как сразу в материнскую грудь вцепился! И горожанам радость – и от князей, и от митрополита с игуменом. В храмах что ни день, то службы, на которые валом валит народ.
Но князь Дмитрий Иванович на большее замахнулся, и стали вдруг съезжаться в Переяславль другие великие и удельные князья! Дмитрий Константинович приехал (понятно, дед новорожденному все же!), сыновья его Василий и Семен, множество удельных князей…
Когда Переяславль заполнился множеством людей, а в княжеских палатах стало не повернуться от гостей, Евдокия вдруг спросила у мужа:
– Митя, а ведь ты не ради Юры всех сюда позвал?
Тот кивнул:
– Не только. Посмотри, кто приехал. Это все, кто за меня пойдет, если станет нужно. А не приехали Михаил Тверской да Олег Рязанский. Вот на них я рассчитывать не могу.
Дмитрий не стал пересказывать жене беседы, что вели меж собой князья. Конечно, не столько о родившемся сыне говорили, а больше о том, как себя с Ордой держать да с Мамаем. Князь не зря спрашивал, Мамай и сарайские ханы не одно и то же. И каждый себе выход требует. Предстояло решить, кому платить, а кому нет. Да так, чтобы это всем вместе делать.
Без лишних глаз и ушей князья долго обсуждали, у кого прав на ордынский престол больше. По всему выходило, что у Мамая никаких, а потому пока в самой Орде порядка не будет, то и ярлыка не признавать, и дань не везти. А Мамаю, если требовать станет, противостоять всем вместе. Князья признавали главенство Москвы и смотрели на молодого московского князя, как раньше смотрели на его деда Ивана Калиту.
Все в Переяславле сложилось хорошо. И сын крепкий родился, и крестили его митрополит Алексий с троицким игуменом Сергием (чего уж лучше!), и с удельными князьями договорились дружбу крепить и вместе стоять…
И рядом с великим князем прибавление. Сложив крестное целование, от Ольгерда перешел к Москве Дмитрий Михайлович Боброк Волынский. Радости Евдокии не было предела, ей очень глянулась спокойная, опытная в житейских делах сестра Дмитрия Анна. Радовался и сам Дмитрий, Боброк везде слыл отличным воеводой, а его сильная конница пришлась весьма кстати. Дмитрию Михайловичу было позволено, даже став боярином, именоваться князем Волынским. Никто не противился, все же княжий зять…
А еще в Москву перебежал кровный враг Мамая ордынский царевич Черкиз. Он приехал со всей семьей, привел большую конную рать и огромные табуны лошадей и овец. Сначала москвичей даже испугало присутствие стольких ордынцев на своих улицах, но Черкиз крестился, причем сделал это с ним сам митрополит, назвав Иваном. Крестились и все пришедшие с ним. Сын Ивана Черкиза будет одним из героев Куликовской битвы, он не пожалеет жизни за новое отечество.
Переехал и дальний потомок рода византийских императоров Комнинов богатейший сурожский купец Стефан, тоже со всем семейством…
Видно, Москва становилась привлекательной для многих людей. Молодой князь радовался.
Из Переяславля вернулись уже по снегу. Сани бежали резво, пока еще не настолько подморозило, чтобы до самого носа кутаться в меха, но сугробы уже намело, все вокруг укрыло снежным покрывалом. Деревья вдоль дороги стояли под пушистыми шапками, норовя стряхнуть каждую от любого прикосновения. Но ветра не было, и душа радовалась красоте окружающего мира, раздолью Русской земли, покою, который на ней… Так бы всегда…
Но после приезда в Москву к Дмитрию сразу пришел Федор Свибла, что оставался за князя, пока того не было дома. Чуть помялся, потом вздохнул, точно мальчишкой сознавался в совершенном проступке:
– Дмитрий Иванович, на Москве разговоры недобрые ходят.
– О чем? – Глаза князя впились в лицо боярина.
– Есть недовольные, что Ивана Вельяминова тысяцким не поставил…
– Про Ивана и речи вести не стану! Решено уже: тысяцкому не бывать! А кто недоволен, того вон!
– Купцы, особо сурожские, чего-то шебаршатся.
– Эти-то чем недовольны? Сколько послаблений ни давай, все новых требуют. Ладно, покличь-ка мне Ивана Шиха, только так, чтоб никто об этом не знал. Сделаешь?
– Тогда лучше его не сюда, в палаты, а ко мне.
– Добро.
Нестроение в Москве Дмитрию совсем не нравилось. Ладно бы из-за Вельяминова бузили, это можно понять, многих осиротил своим решением отменить тысяцкого, многие при нем кормились. Но от купцов любой пакости ждать можно…
К Нико Матеи пришел один из тех людей, которых дворовые псы пропускали даже не ворча. Привыкли, видно. Щуплый, чуть скрюченный, словно пытающийся спрятаться, стать незаметным человечек бесшумно скользнул в дверь комнаты, где за счетами сидел сам хозяин дома, и так же бесшумно приблизился к столу. Нико вздрогнул, вдруг обнаружив рядом с собой пришедшего.
– Если мессир позволит, я кое-что скажу…
– Говори.
– Сегодня я видел Ивана Шиха выходящим из дома боярина Федора Свиблы… – голос осведомителя тихий, вкрадчивый, он словно вползает в уши, как и сам человек в дверь.
– Ну и что же? Что за невидаль – купец был у боярина! Я тоже много у кого бываю.
– Иван Ших не ведет дел с боярином Свиблой, – снова почти прошептал человечек.
– Ну вдруг завел? – все еще не понимал беспокойства неприятного гостя Нико.
– А немного позже с того же двора выехали сани великого князя…
– Что?! – теперь купец уже просто подскочил. – Князь встречался с Шихом у боярина?!
Человечек развел руками:
– Я не знаю, просто увидел сначала одного, потом другого… Купец был только со своим слугой, а князь с двумя охранниками.
Сколько угодно можно разорять русского мужика, но как бы он ни голодал, а последнюю горсть муки, последний глоток молока прибережет для Масленой недели! Сколько ни бились священники, сколько ни ругались из-за языческого праздника, а Масленицу Русь праздновала с настоящим размахом и бросать эту привычку не собиралась.
Куда и девались нищета, заботы, мысли о том, как дотянуть до нового урожая? Если не было у человека из чего испечь румяный блин, шел он к соседу, к купцу, брал взаймы под любые обещания, но радовался на сырной неделе вовсю! Может, в том и дело, чтобы хоть на седмицу забыть о своих бедах? Чтобы отошли прочь нелегкие заботы, истосковавшаяся душа развернулась вольным праздником вовсю, разошлась удалью молодецкой!
Это потом будет пост и необходимость отдавать взятое в долг, а пока гуляй, русский человек, тешь свою душеньку! Вот и гуляли, приводя в изумление всех иноземцев. Да что на них смотреть, когда Масленая на дворе! Зиму злую проводить, да весну-красну весельем встретить – так дедами завещано!
Катались на санях, ходили друг к дружке в гости и ели, ели, ели круглые, румяные, золотые блины! Блин, он точно солнышко, коли ладно испечен, так и на просвет посмотреть можно, и кажется, что улыбается человеку. А уж что на блин положить, это смотря по достатку. У князей, бояр, купцов да люда, что побогаче, и начинка эта богатая – и икорка, и рыбка разная, семушка, белорыбица, мед янтарный… У кого и на сам блин не хватило, взаймы испек, тот маслицем смажет, а все равно доволен.
Дмитрий Иванович радостно смеялся, обмакивая очередной блин в густой тягучий мед. Верно говорят, ничто не заставит мед течь скорее. Янтарная капля упала-таки на рукав, снова рассмеялся почти без причины, просто хорошо от Масленой, оттого, что жена любимая снова сына родила, что ладится все, что молод и силен… Много от чего хорошо.
Слизнул капельку, отправил в рот блин, щеки раздались в стороны, пыхтит, точно медведь перед бочкой меда, Евдокия и старшие Соня и Вася смехом заливаются. Дмитрий Иванович, чтобы еще смешнее стало, нарочно надув щеки, перекатывает из стороны в сторону откушенный кусок, словно справиться с ним не может. Вот оно счастье.
Вдруг к князю подошел ближний холоп Степан, что-то тихо сказал на ухо. С лица Дмитрия медленно сползла улыбка. Евдокия ахнула:
– Что?!
С трудом проглотив кусок, Дмитрий отложил недоеденный блин в сторону и зло прохрипел:
– Иван Вельяминов утек самовольно. Вместе с купцом сурожским, с которым якшался последнее время, бежали.
– Некоматкой? – зачем-то уточнила Евдокия. Она уже не раз слышала от мужа, что обиженный Вельяминов другом сурожским купчишкам стал. Точно в городе никого более путного нет. А теперь вон и вовсе бежал?
– С ним.
– А может, просто куда в гости на сырную неделю уехали? – робко предположила княгиня. Очень не хотелось верить в предательство родственника. Сразу мелькнула мысль про Машу и Миколу Вельяминовых. Если сказали правду, то и брату изменника не поздоровится.
– Нет, – Дмитрий встал из-за стола. Нахмурившись, остановился у окна. Снаружи доносились крики и визг катающихся со снежных гор москвичей. – Они в Тверь поехали. Вряд ли Михаил Александрович их приглашал на Масленую. – Кулак князя вдруг сжался. – Мог бы догадаться, что неспроста Михаил Тверской вместе со всеми в Переяславль не приехал!
– Митя, ну и пусть Вельяминов тверскому князю служит. Остальные-то тебе.
– Если просто бежали и гадить не станут, то пусть. Но Иван много знает, а у Некоматки-бреха денег, что вшей у бродяги…
Было от чего злиться князю Дмитрию Ивановичу. На общий сбор в Переяславль Михаил Александрович Тверской, осенью на крестины Юрия не приехал. Точно заранее себя от остальных отделял. Да что от остальных, от Москвы он отделялся! А это грозило новой войной с Тверью.
Поплачется вон Мамайке, что Дмитрий своих людей родовитых да купцов иноземных обижает, тот и отдаст ярлык в Тверь. А снова ехать в Орду и нельзя и не на что. Он хорошо понимал, что еще раз обольстить Мамая и его хатуней, как в прошлый раз, не сможет, не получится. И тот же Некомат-брех денег, если нужно, столько даст на подарки ордынцам, что Москве не перебить. Разве что саму Москву продать этим же купцам? – невесело усмехнулся сам с собой князь.
Когда высказал это митрополиту, тот согласно покивал головой. Совсем стар стал Алексий, тяжко ему не только двигаться, но и думать уже. И то, девятый десяток уже землю топчет, на покой бы, а на Москве снова нестроение. Большой беды в бегстве боярина и купца Алексий не увидел, никому отъезжать не заказано, таков древний обычай, и менять его нельзя.
– Да если бы открыто крестное целование сложил, я б его отпустил с миром. А то как тать в ночи бежал!
– Не суетись раньше времени, – вздохнул митрополит и тяжко закашлялся. Глядя на немощного уже старика, Дмитрий вдруг отчетливо понял, что тот не помощник!
Митрополит с трудом перенес поездку в Переяславль, а ведь Дмитрий очень надеялся сделать ему приятное. Владимир Андреевич уговорил приехать туда вместе с собой Сергия. Преподобный занят строительством нового монастыря в Серпухове. Пока сам Владимир ставил новые стены на Красном холме, Сергий следил за закладкой Вознесенской обители. Вспомнив об этом, Дмитрий улыбнулся: брату так хотелось и у себя в новом граде иметь надежную монастырскую опору, видно, мало показалось основанной Алексием Владычной обители, что он обхаживал Сергия, точно парень девку перед сватовством.
Заметив улыбку князя, митрополит подивился:
– Чему?
– Вспомнил Владимира с его серпуховскими заботами…
Да, Владимир Андреевич теперь его единственный помощник, надеялся на тестя, но Дмитрий Константинович Нижегородский как пристяжная в тройке, везти везет, но все в свою сторону смотрит. И зять не мог быть уверен, что если вожжи ослабить, то не свернет нижегородский князь куда не надо.
Хотел ехать в Серпухов, но Владимир вдруг появился сам. Возмужавший, загорелый, красивый… Ему женитьба пошла на пользу. Одно плохо – деток пока нет. Это у Дмитрия с Евдокией как горох сыплются.
Вести о бегстве Ивана Вельяминова не порадовался, покачал головой:
– Плохо то. Не потому, что сбежал, много их бегает, а потому что вместе с купцом сурожским.
Дмитрия больше задевало, что тайно, но брат настаивал на своем:
– Сговор тут, Митрий, и непонятно, как повернется супротив тебя.
– Да как? Ярлык у Мамайки перекупят! Что тогда? Снова все начинать? Кланяться проклятому, выю гнуть, на коленях ползать да подарками отдаривать? И поползал бы, и погнул, если б понимал, что это навсегда! А то в Орде понравилось, станут каждый год от одного к другому перебрасывать.
Владимир Андреевич хоть и молод, но весьма разумен. Он долго молчал, а потом вздохнул:
– Я, Митя, так мыслю. Не с Ордой тут разбираться надо, а со своими русскими князьями.
– Но ярлык-то Орда дает!
– Ты помнишь, как Андрей Константинович от ярлыка в пользу твоего тестя Дмитрия Константиновича отказался? А после Дмитрий Константинович в твою. Вот надо как, чтобы и все остальные отказались в твою пользу.
– Да кто ж откажется?
– А кто и может надеяться? Дмитрий Константинович Нижегородский учен, не станет снова голову подставлять. Олегу Рязанскому не до ярлыка. Остальные с тобой. Остается Михаил Александрович Тверской.
– Да уж, этого хлебом не корми, дай себя Великим князем назвать!
– Мыслю, ему и станет Некомат-брех ярлык покупать.
– И купит ведь, купит! – Дмитрий вскочил, не в силах сдерживаться. Владимир, напротив, сидел как сидел, спокойно глядя на брата.
– Купит обязательно. За твоим Некоматом многие купцы стоят, а ты им не даешь вольного пути к меховому торгу.
– Кто им торговать не дает?! Они же не торга просят, а самим пушнину всю скупать и ее торговлей ведать! А нам что останется? Нашу же рухлядь чужие вдруг будут вывозить!
– И перебить ты купецкие деньги не сможешь…
Князь не выдержал спокойного тона брата, разошелся окончательно:
– Да ты так говоришь, точно сам готов все проклятым генуэзцам отдать! Что мне делать-то?! У своих купцов денег просить – они тоже такое загнут, что сам себе потом не волен станешь, будешь по их подсказке всякое слово говорить! – Он сел на лавку, упершись ладонями в колени, хмуро уставился на образа. – Только волю чувствовать начал, как снова в поддых!
– Значит, надо и Михаила Александрыча заставить бросить мысль о великом княжении.
– Как?! Ныне крестоцелование вроде пустого словоблудия. Клятву дал, клятву снял и снова свободен.
– Не клятвой брать надо, а силой.
– Какой силой?! А ну как снова Ольгерда позовет? Опять разор на московские земли?
– Ты, Митя, не кипятись, а то вон весь красный, как рак вареный. Давай головой холодной думать.
Князь смотрел на младшего брата (давно уж забыл, что Владимир двоюродный, был родней родного, всегда вместе) вытаращив глаза. Молод, а как спокоен и разумен! Вот бы ему самому так. Не умеет ведь, загорается, что солома на ветру, кричит, ругается… Сколько митрополит твердил, что негоже князю прежде злиться, а потом думать, но как себя сдержишь, ежели нутро такое?
Сел, попытался успокоиться. Владимир чуть подождал, потом усмехнулся (Дмитрию все чаще начинало казаться, что старший не он, а брат):
– Ольгерд стар уже, ему ни во что ввязываться не хочется, и Орден там по своим границам давит, не рискнет снова на Москву идти. А больше помогать Михаилу Тверскому некому. Особо если до осени подождать. Мамайка в осень не пойдет, ему опасно…
– А со мной кто пойдет?
– Митя, ты по Москве спрашивал, довольны ли бегством боярина?
– Не спрашивал, он же только что бежал.
– А поспрошай, поймешь, сколько за тебя стоит. И все, кто в Переяславле были, тоже. Но пока ничего не предпринимай, подождать надо. Остынь и не ругайся зря, чтобы не выглядеть смешно. Велика беда – боярин с купечишкой бежали! Их наделы и достаток под себя возьми, никто поперек слова не скажет. Только чуть погоди, чтобы Москва успела прочувствовать предательство. А для того по Москве слух разошли, что нарушил крестоцелование Иван Васильевич.
И снова дивился рассудительности брата Дмитрий. Неожиданно для себя усмехнулся:
– А ты не хочешь ли стать великим князем?
Голос Владимира был глух:
– Я не Вельяминов и крестоцелования не нарушу, князь Дмитрий Иванович!
– Володя, да ты не серчай на меня, сам ведаешь, я глупости говорить в запале горазд! А сказал не зря, ты во сто крат меня разумней, тебе бы быть на моем месте!
Брат поморщился:
– То, что обижать горазд, я знаю, да только за речами своими следи впредь. Я тебе никогда повода не давал плохо думать. Вернее меня и Евдокии у тебя никого нет, помни про то!
– Прости! – виновато склонил голову князь.
– Ладно, чего уж там…
– Володя, тут еще одно дело. Не просто так Иван с Некоматкой якшался. Они недовольных по Москве собирали, супротив меня настраивали.
– Это кто тебе сказал?
– Да вызнал я у одного купца, его тоже подбивали.
– Но не подбили же?
– Если мне по-добру рассказал, значит, не подбили.
– Митя, в Москве хоть и ворчат из-за тысяцкого, но супротив тебя не пойдут. А с Михаилом Александровичем пока надо подождать. Если он шаг сделает, тогда ответим. У меня есть надежные люди в Твери, сообщат, если что.
Немного погодя Дмитрий удивлялся, как умеет поддержать его Владимир! Был на душе у князя просто мрак, хотелось все бросить и удалиться вместе с Евдокией и детками куда-нибудь в Переяславль, забыть о Москве, Кремле, великом княжении. Да сколько же можно?! Пятнадцатый год уже князем, и минуточки спокойной не выдалось, годочка себе в радость не прожили с женой! Не слева, так справа, не спереди, так сзади беда за бедой, волна за волной. Будет ли на Руси покойно?
А вот приехал Владимир, поговорил, вроде все ясно стало. Даже надежда зародилась, что не рискнет Михаил Александрович новую свару заводить за ярлык, должен же понимать, что остальные князья если и не за Москву, как Олег Рязанский, то не супротив нее! Может, тем и успокоится?